Многие из слушателей обратили внимание, что он сказал выбор, а не предложение. Пиратов раздирало двойственное чувство. С одной стороны, они были разочарованы перспективой возвращения в Порт-Ройял не богатыми господами, а почти бедными родственниками. Они соглашались, что, решившись на штурм Гаваны, как предлагал адмирал, они бы сейчас пожинали куда более обильные плоды. Гавана была им вполне по плечу – достаточно вспомнить, как испанцы праздновали труса, едва они появились в виду крепости. А уж пограбить там было что… С другой стороны, согласиться на слепое подчинение вожаку – такого отродясь не водилось в обычаях флибустьерства. Что касается французов, то они вообще были раздражены тем, что им не дали рассчитаться с коварным убийцей их товарища; они потребовали повесить убийцу не откладывая на Коровьем острове, но Морган отказался. Посему примерно половина французов покинула собрание и немедля отплыла на Тортугу.

Остальные последовали за англичанами и, стоя теперь на палубе своих судов, во все глаза всматривались в Порт-Ройял, вытянувшийся полумесяцем вдоль знаменитой Ямайской бухты. С берега тоже внимательно наблюдали за приближавшейся флотилией. Морган отошел с тремя кораблями, а возвращался с восьмью – первое впечатление было благоприятным. Все суда были расцвечены флагами и вымпелами, вернее, тем, что капитаны и штурманы отыскали в рундуках в качестве праздничного оформления. На палубах играли оркестры – в основном вразнобой, как бог на душу положит, но зато громко и старательно. Словом, торжественность момента была выдержана полностью. Морган распорядился об этом, сознавая, что, когда дело дойдет до бухгалтерского подсчета, хвастаться будет нечем. А флибустьеры, как и все люди, чувствительны к знакам почета и уважения.

В ту же ночь пираты прокутили в тавернах и злачных заведениях весь свой «заработок» и даже сверх того. Однако оргия затянулась почти на неделю: Морган попросил банкиров и ростовщиков открыть соратникам кредит, самолично ручаясь за возвращение денег в срок. Ему пришлось отдать в залог почти целиком свою часть добычи, но он знал, что делал. Оставалась лишь проблема губернатора.

Морган предвидел, что сэр Томас не придет в восторг при виде того, что ему причиталось: «бенефис» губернатора составляли восемь процентов от общей стоимости добычи, а она была весьма скудной. Однако при первой же аудиенции Морган понял, что королевский наместник был куда больше озабочен другим: где испанский флот, который должен был напасть на Порт-Ройял? Из Лондона уже поступил тревожный запрос на эту тему.

– Вести были доставлены мне шпионами с Кубы, – сказал губернатор, – но в них много неясного. Вы были возле Гаваны. Удалось ли пустить испанский флот ко дну?

Морган тотчас сообразил, что следует воспользоваться ситуацией, не обостряя, правда, ее до крайности. Поэтому он не стал утверждать, что завязал сражение с испанским флотом, – истина все равно рано или поздно выплыла бы наружу: в Порт-Ройяле любая тайна сохранялась недолго. Он сказал, что напугал мощную флотилию, готовившуюся отплыть к Ямайке, заставив вражеские суда срочно укрыться под защитой фортов. Подобную версию трудно было опровергнуть, да никто и не стал бы опровергать ее, поскольку подогретое алкоголем воображение участников похода успело превратить демонстрацию перед Гаваной в целую эпопею. Морган увидал, что губернатор довольно потирает руки, и, пользуясь благоприятным моментом, сообщил об англо-французском инциденте.

– Ваш авторитет, равно как и мой, лишь поднимется в глазах моряков, если свершится правосудие.

Сэр Томас тут же согласился. Уже несколько месяцев в Порт-Ройяле никого не вешали, а виселице не следует долго простаивать без дела, иначе она теряет свое воспитательное значение. Суд всем очень понравился, хотя обвиняемым был англичанин. Прокурор, с которым Морган успел переброситься парой слов, ловко составил обвинение. Он сделал упор на двух непростительных проступках. Во-первых, обвиняемый поддался соблазну мерзкого французского обычая сосать свежие кости (легкий шумок среди присутствующих, но никаких выкриков). Во-вторых, он уронил честь и достоинство британского джентльмена: секунданты уже договорились об условиях дуэли, а он их нарушил (аплодисменты).

Тело повешенного проболталось в петле три недели возле порта. Оно еще висело там, расклеванное вороньем до костей, когда флотилия Моргана отходила в новую экспедицию. Эскадра состояла на сей раз из девяти кораблей, на борту которых было около пятисот человек. Ни капитанам, ни экипажам, ни бойцам не было известно место назначения. Шкиперы получили лишь короткое распоряжение: «Курс – зюйд». После неудачи в Пуэрто-дель-Принсипе Моргану удалось утвердить свою абсолютную власть.

Часовые обходили подножие башни Сан-Херонимо навстречу друг другу, чтобы обеспечить круговой дозор форта. Тот же порядок был заведен и для стражи трех остальных башен, защищавших город Пуэрто-Бельо: Сантьяго-де-ла-Глория, Сан-Фелипе и Сан-Фернандо.

Пуэрто-Бельо – Дивная гавань – так Колумб назвал удобную бухту, врезающуюся в гористый берег Панамского перешейка. Бухта не изменилась за прошедшие века, она все так же прекрасна; а вот от некогда знаменитого города с его памятниками, фортами и редутами, к сожалению, не сохранилось ничего. Вам покажут несколько полуразрушенных стен, и все. Остальную часть порта занимают крытые волнистым шифером пакгаузы, на одном из них намалевана огромная надпись: «Кока-кола». Если вы зайдете туда, то увидите: ящики прямо на земле, никаких холодильников, напиток нагрет солнцем чуть ли не до кипения. Окрестности густо заросли кустарником, местами сельва спускается прямо к морю.

Когда начинаешь внимательно изучать документы, то обнаруживаешь, что в 1668 году Пуэрто-Бельо триста дней в году представлял собой сонный городок, насчитывавший около трех тысяч жителей, по соседству с болотами, над которыми во всякое время висели тучи москитов. Недаром это место служило рассадником желтой лихорадки.

Зачем же было строить там город? Ответ опять же заключен в его наименовании: удобная и хорошо защищенная от штормов бухта на атлантическом побережье находилась в конце единственного пути через перешеек к Панаме на тихоокеанском берегу.

Два-три раза в год по этой дороге двигался самый знаменитый и самый охраняемый в мире караван, перевозивший на мулах сокровища Чили и Перу в Пуэрто-Бельо. По прибытии каравана на атлантическое побережье там устраивалась Золотая ярмарка. Продолжалась она две недели, в течение которых город полностью преображался.

Галионы доставляли из Старого Света всевозможные товары, которые испанская казна продавала по высокой цене своим колониям; значительное число предметов можно было бы изготовить на месте, но всемогущая в своей жадности Королевская торговая палата в Севилье запрещала производить их в Америке. Караван мулов был гружен золотыми и серебряными слитками, две трети которых предназначались королевской казне, а остальные реализовывались в пользу вице-короля, его ставленников и ловкачей-негоциантов всех мастей.

Вместе с купцами и приказчиками на ярмарку в Пуэрто-Бельо прибывали носильщики, посредники, кредиторы, перекупщики, промышленники, коммерсанты и военные из всех владений Испанской Америки – Мексики, Колумбии, Перу и Чили. На две недели Пуэрто-Бельо превращался в самый оживленный пункт торговли и обмена в тогдашнем мире. Здесь из рук в руки переходили сказочные суммы и богатства. А это значило, что были переполнены не только все городские дома, но и окрестности, где вырастал как на дрожжах временный город из деревянных хижин и парусиновых шатров, где люди жили и держали свой товар. И конечно же, всем собравшимся с набитыми карманами предлагались развлечения, совершенно естественные в подобных обстоятельствах: вино, женщины и азартные игры.

На две недели Пуэрто-Бельо становился кладезем удовольствий, вытрясавших из карманов собравшихся немалую толику монет. Самым живописным зрелищем были не набитые пьяными посетителями таверны, не покосившиеся притоны, где шла игра по-крупному, и не заведения, где можно было найти подругу с любым оттенком кожи. Самым замечательным было зрелище золотых и серебряных слитков, сложенных прямо на земле или сваленных возле стены дома. Европейские рудники совокупно давали ежегодно едва семьдесят пять килограммов драгоценного металла, а испанцы с 1521 по 1668 год вывезли из Америки двести двадцать тонн чистого золота. Во время ярмарки в Пуэрто-Бельо вооруженные до зубов солдаты стерегли привезенные сокровища, но зеваки могли вдоволь любоваться ими днем и ночью; некоторые простаивали перед золотом часами.