И тут у Недды впервые блеснуло понимание того комического равнодействия сил, которое существует не только на Фладгейт-стрит, но и во всех человеческих делах. Они палят, палят, но только дымки выстрелов курятся в воздухе! Вот, наверно, почему папа их всегда зовет «эти субъекты»! Но едва она начала задумываться над этим вопросом, как в одной из соседних комнат резко зазвонил колокольчик и молодая женщина чуть было не упала на пишущую машинку. Вновь обретя равновесие, она встала и поспешно вышла. Дверь осталась открытой, и Недда увидела большую приятную комнату, стены которой были сплошь увешаны изображениями людей в таких позах, что Недда сразу узнала в них государственных деятелей. Посредине, у стола, спиной к ней на вертящемся стуле сидел мистер Каскот, пол вокруг него усеивали исписанные листы, словно опавшие листья – поверхность пруда.

Недда услышала его приглушенный, но все равно приятный голос. Он торопливо сказал:

– Возьмите их, возьмите их, мисс Мейн! Начинайте с них, начинайте сразу! Ах, черт, который час?

Голос молодой женщины ответил:

– Половина второго, мистер Каскот!

Тут мистер Каскот издал горловой звук, похожий на молитву какому-то божеству с просьбой чего-то не прозевать. Молодая женщина согнулась и стала собирать с пола листы. Поверх ее красивой спины Недде отлично был виден мистер Каскот: он поднял коричневое плечо, словно от чего-то оборонялся, одна его худая рука то и дело вскидывалась, отбрасывая назад каштановые волосы; зажатое в другой перо яростно скрипело по бумаге. Сердце Недды упало: ясно, что он всыпает им по первое число и ему не до нее. Невольно она взглянула на окно его комнаты: вылетают ли из него дымки залпов? – но окно было закрыто. Молодая женщина поднялась и вернулась к себе, складывая листы по порядку. Когда дверь за ней закрывалась, со стороны вертящегося стула донесся вопль: имя Божье соединялось в нем с названием места, предназначенного для дураков. Когда молодая женщина снова уселась за машинку, Недда встала и спросила ее:

– Вы ему передали мою визитную карточку?

Молодая женщина взглянула на нее с удивлением, словно Недда нарушила какие-то правила этикета.

– Нет.

– Тогда, пожалуйста, не надо. Я вижу, как он занят. Мне не стоит ждать.

Молодая женщина рассеянно вложила в машинку чистый лист бумаги.

– Хорошо, – сказала она. – До свидания!

И не успела Недда дойти до двери, как машинка застрекотала снова, делая мысли мистера Каскота удобочитаемыми.

«Глупо, что я пришла, – подумала Недда. – Он, видно, ужасно много работает. Бедный! Но он так чудесно говорит!» Она уныло побрела по нескончаемым коридорам и снова очутилась на Фладгейт-стрит. Шла она нахмурившись, и какой-то газетчик сказал ей, когда она проходила мимо:

– Смотрите, барышня, не дай бог, еще улыбнетесь!

Увидев, что он продает газету мистера Каскота, она поискала монетку, чтобы купить ее, и, вытаскивая деньги, стала разглядывать газетчика, почти целиком закрытого буквами на темно-рыжей доске:

Над этой надписью виднелось лицо, достаточно бескровное, чтобы быть цинготным, с тем философским выражением, которое гласило: «Уйди, надежда роковая!» Человек этот был типичным уличным стоиком. И Недда смутно постигла великую социальную истину: «Запах половины булки ничем не лучше полного отсутствия хлеба!» А не так ли поступает Дирек с батраками – не дает ли он им вдохнуть слабый запах свободы, которой вовсе и нет? Ей вдруг мучительно захотелось увидеть отца. Он, только он может помочь, потому что только он любит ее достаточно сильно, чтобы понять, как она растерянна и несчастна, как испугана. И, повернув к метро, она села в поезд до Хемпстеда…

Шел третий час, и Феликс собирался совершить моцион. Он уехал из Бекета на другой день после неожиданного переезда Недды в Джойфилдс, и с тех пор делал все, чтобы забыть дело Трайста, так болезненно повлиявшее и на ее жизнь, и на его собственную, – он ведь все равно ничем не мог тут помочь! Правда, забыть это до конца ему все же не удавалось.

Флора, сама человек довольно рассеянный, часто попрекала его в эти дни, что он выполняет даже простые домашние дела с отсутствующим видом. Алан же то и дело говорил ему:

– Да очнись же, отец!

После того как Недду поглотил маленький водоворот Джойфилдса, солнце совсем перестало светить для Феликса. И лихорадочный труд над «Последним пахарем» не принес ожидаемых результатов. Поэтому сердце его дрогнуло под песочным жилетом, когда он увидел, что в калитку входит Недда. Ей, наверно, что-нибудь от него нужно! Вот до какого самоотречения он дошел в своей любви к дочери. А если ей что-нибудь от него нужно, значит, там снова неприятности! И даже когда она с жаром обняла его и сказала: «Ах, папочка, до чего же хорошо увидеться с тобой!» – это только укрепило его подозрение, хотя деликатность и не позволила ему спросить, чего она от него хочет. Он разговаривал с ней о том, какое сегодня небо, и на другие посторонние темы, думал, какая она хорошенькая, и ожидал нового подтверждения того, что молодости принадлежит первое место, а старик отец должен отныне играть вторую скрипку. Из записки Стенли он уже знал о забастовке батраков. Эта новость почему-то его даже обрадовала. Как бы там ни было, но забастовка – законная форма политического протеста, а весть о ней не мешала ему по-прежнему убеждать себя, что все это, в сущности, чепуха. Однако он не читал в газетах о штрейкбрехерах, а когда она показала ему заметку, рассказала о своем посещении мистера Каскота и о том, как она хотела увезти его с собой, чтобы в истинном свете показать ему то, что там творится, Феликс, помолчав, сказал ей как-то даже робко:

– Может, и я на что-нибудь пригожусь, детка?

Она покраснела, ничего не говоря, сжала ему руку, и Феликс понял, что он ей нужен.

Он уложил саквояж, оставил Флоре записку и спустился к Недде в прихожую.

Был уже восьмой час, когда они вышли из поезда и, наняв извозчика, медленно поехали в Джойфилдс под небом, затянутым дождевыми тучами.

Когда Феликс и Недда добрались до дома Тода, там не было ни души, кроме трех малышей Трайста, тихонько занятых каким-то своим делом, мало похожим на обычную детскую возню.

– Где миссис Фриленд, Бидди?

– Мы не знаем. Ее позвал какой-то человек, и она ушла.

– А мисс Шейла?

– Она ушла еще утром. И мистер Фриленд тоже ушел.

– И собака ушла, – добавила Сюзи.

– Тогда давайте пить чай. Помоги мне накрыть на стол.

– Хорошо.

С помощью маленькой мамы и скорее мешавших им Билли и Сюзи Недда заварила чай и накрыла на стол; на душе у нее было тревожно. Ее беспокоило отсутствие тети, редко покидавшей дом, и, пока Феликс отдыхал, она несколько раз под различными предлогами выбегала к калитке.

Выбежав в третий раз, она увидела, что от церкви к дороге движутся несколько фигур – темные силуэты людей, которые что-то несут, окруженные другими людьми. Тяжелые тучи совсем заволокли небо и скрыли солнце; стало сумрачно, очертания деревьев потемнели, и только когда процессия приблизилась и до нее оставалось шагов двести, Недда увидела, что это полицейские. Но рядом с тем, что они несли, она разглядела синее платье Кэрстин. Что же они несут? Недда кинулась вниз по ступенькам, но сразу остановилась. Не надо! Если это он, его принесут сюда. Она в растерянности бросилась назад. Теперь ей уже было видно, что на куске полотна несут тело. Это он!

– Папа! Скорей!

Выбежав на ее крик, перепуганный Феликс увидел, что она стоит посреди дорожки, ломая руки, но она тут же бросилась назад к калитке. Процессия уже приближалась к дому. Недда увидела, как люди взбираются по ступенькам; те, кто шел сзади, поднимали руки повыше, чтобы выровнять носилки. Дирек лежал на спине совершенно неподвижно, лоб и голова у него были замотаны мокрым синим полотном, оторванным от материнской юбки, лицо очень бледное, костюм весь выпачкан глиной. Недда в ужасе вцепилась в рукав Кэрстин.