* * *
Вот очередной Eurobarometer Poll – опрос, проведенный под эгидой Европейской комиссии, – показывает: Старая Европа всё больше отдаляется от традиционной религии. Однако отпавшие от церкви не спешат встать в атеистический строй, под знамена Ричарда Докинза и компании. В опросах они отвечают, что верят в «высшую сущность». В «дух». В «жизненную силу». Во Франции таких больше четверти (27 %). В Британии – больше трети (до 40 % «внеконфессиональных верующих»). В Чехии или Скандинавии – почти половина. А в Штатах, сообщает опрос Pew Forum on Religion and Public Life, примерно каждый восьмой (12,1 %, а среди молодежи до тридцати лет показатель еще вдвое выше) тоже верит во что-то, чего не может внятно определить. Или – думает, что верит. Или – хочет верить.
Мне кажется, это и есть деталь пазла, которой недоставало.
Сказка занимает место, которое раньше было заполнено массовой религией, а теперь становится свободно.
* * *
Попробуйте описать современный мир своими словами.
Попробуйте сформулировать, что в нем изменилось на вашей памяти.
Рано или поздно, уверен, вы придете к тому, что сейчас попробую сформулировать я.
Мы живем в мире, пережившем (всё еще переживающем) банкротство или, как минимум, жестокую инфляцию всех ценностных иерархий. Политические системы координат дискредитированы, от фашизма до коммунизма; рыночная демократия, казалось, продержалась дольше, но хватило последнего кризиса, чтобы в ее адрес хлынул поток некрологов, и вряд ли это спроста. Религиозные догматы утратили силу: Бог остался в иконах, но всё меньше проецируется на каждодневный уклад жизни. Культурные табели о рангах отменены или не воспринимаются всерьез. Ключевые слова для описания наблюдаемого – «релятивизм», «постмодернизм», «относительность всего». Ни одна из моделей, придающих жизни со всем ее подспудным трагизмом внятный и общий смысл, здесь и сейчас более не работает. Фабрика по выпуску надличностных ценностей закрыта на бессрочный обед.
Меж тем ни из чего не следует, что общественное животное гомо сапиенс вообще способно долго и комфортно существовать вне четких и общепринятых представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо. И в отсутствие прочих моральных ориентиров проще всего обратиться к сказке.
Именно она заняла вакантное место в мире, пораженном дефицитом смыслов. Именно она – общедоступная, обаятельная – исподтишка говорит с массовым человеком о том, о чем молчат более серьезные инстанции. В силу этой несерьезности сказка стала суррогатом этической системы координат: она не требует от человека слишком многого, не требует прежде всего ответственности. Она нашептывает ему желанное ласковым тихим голосом, а он в своем непритязательном, невзрослом развлечении подспудно ищет ответы на экзистенциальные вопросы. Ответы, разумеется, паллиативные – как бы понарошку; но в релятивистском, насквозь относительном мире именно они наиболее логичны, не сказать – единственно возможны.
Я говорю об этом с Мишей Шприцем, одним из двух создателей аниме-проекта «Первый отряд», оживляющего с помощью сказочного инструментария советскую мифологию Великой Отечественной. «Конечно, – пожимает плечами Миша. – В некотором смысле мы живем в эпоху возврата к самым консервативным фундаментальным ценностям. Идеология отказалась от попыток представить обществу целостную картину мира, наука – пускай и не отказалась, но тоже давно не годится на роль нового, правильного заменителя всеобщей религии, какой она казалась век назад: предлагаемых ею картин мира слишком много, и все они слишком сложны, чтобы комфортно разместиться в голове массового человека. Мало кто в силах строить свое восприятие мира на основе, например, теории струн. Остается сказка, которая вовсе не пытается объяснить происхождение феноменов».
* * *
Всё вроде бы верно, и картинка получается стройная. Но вот что во всем этом меня тревожит. Торжествующая сказка – это лакмус, сигнал, флажок над опасной, грозящей обрушиться массивной областью ценностного вакуума.
Наличие универсальных и работающих систем ценностей есть признак здоровья цивилизации, а распад этих самых ценностных иерархий и систем обозначает как минимум ее уязвимость.
Торжество сказки, подменившей нам религию, науку, идеологию и многое другое, намекает о нездоровье организма в целом, подавая нам сигналы о подспудном кризисе.
Так может продолжаться довольно долго – но не бесконечно же. Раньше ли, позже – потенциальная уязвимость материализуется в реальную угрозу; кризис из подспудного станет грубым и зримым; и механизм самосохранения цивилизации потребует замены релятивистского ценностного суррогата на что-то более эффективное – и потому неминуемо более жесткое.
Тогда и закончится торжество сказки; и падет проклятый релятивизм, необязательная относительность всего и вся. И хотя сейчас, пока он правит, мало кто решится восславить его муторное, лишенное ориентиров царствие, не стоит забывать, что релятивизм есть еще и оборотная сторона максимальной свободы (вседозволенности, заметил бы внутренний циник). А оборотная сторона моральной четкости и однозначной непреложности ценностей есть еще и жестокость. Пускай ее и называют оправданной.
Но пока – пока на экране сказка, и титры еще не пошли.
* * *
По телеэкрану скачет саблезубая белка. Отчаянно прыгает в попытке достать орех – и не достает, конечно. Я жму на «стоп». «Ну почему? – возмущается моя пятилетняя дочка. – Почему, я хочу еще!» «Это конец, видишь – титры?» – говорю я скучно и честно.
Сказочная белка то ли вмерзла в лед, то ли вклеилась в вулканический пепел. Ей не впервой. У сказочной белки еще многое впереди. Она готова пережить ледниковый период и глобальное потепление, справиться с ценностным вакуумом и перекосом системы координат, сладить с дюжиной крушений и перестроек – и снова оказаться в строю.
Она напоминает мне, что в любом, самом релятивистском мире, на пороге любых, самых смутных перемен все-таки есть вечные, безусловные ценности.
Взять хотя бы орех.
Индустрия отвлечений
Вранье столетия: честная бедность как спецоперация богатых (2015)
Скажу вот как: на свете мало идей, в пропаганду которых вложено столько денег, сколько в пропаганду идеи, что не в деньгах счастье.
Или скажу еще вот так: каждый раз, когда вы закрываете окно в интернете, захлопываете журнал, выключаете телевизор с мыслью, что богатые тоже плачут, – богатые хохочут особенно заразительно, от души.
А вы скажете так: ну вот, приехали, и этот туда же, голимое левачество и конспирология, фу. Миром правят сионские мудрецы с уоллстрита, нет? Батенька, да вы трансформер? Рептилоиды среди нас? Зовите докторов.
А я тогда скажу: если вы параноик, это ведь не значит, что на вас не охотятся? Теория заговора непобедима – но не потому ли, что она верна? Только настоящий заговор должен быть предельно простым. Не требующим ежегодных секретных радений в подземной масонской ложе, переделанной из тайного бункера фюрера на случай астральной войны, под фуршет из христианских младенцев. Настоящий заговор должен быть молчаливым – и диктоваться каким-нибудь элементарным базовым инстинктом.
Например, самосохранения.
Ведь о чем, в сущности, говорит с нами Великая Мировая Желтая Пресса (превосходящая суммарной мощью любую госпропаганду – а иногда для удобства сливающаяся с ней во взаимовыгодном экстазе) во всех ее ипостасях – бумажных, электронных, аудиовизуальных? Ну, кроме того, что в деревне Икс инопланетяне похищают женщин для опытов, и недавно одна из них родила разумного тритона, а в городе Игрек поймали под мостом Гитлера с хвостом, а слепоглухонемая предсказательница Зет обещала в следующем году конец света.
Она говорит с нами о Жизни Богатых (и Знаменитых, и Влиятельных, и Сильных Мира Сего, и Элиты, и Избранных – всё это на самом деле одни и те же люди, объединенные по одному признаку: признаку Больших Денег). Она лезет в эту Жизнь – со всеми ее виллами, яхтами, бизнес-джетами, закрытыми вечеринками, звездными романами, тайными интригами и роковыми страстями; объективами папарацци, сливами спецслужбистских прослушек, цифровыми отмычками хакеров; лезет в нее – для нас. И, разумеется, часто получает по носу от охранников, судебных приставов или самих оскорбленных вторжением в частное Богатых и Знаменитых и Влиятельных и…