Константа, пожалуй, только одна. Государство, если не вовсе лежит в руинах, исправно выполняет функции Рока – причем скорее в манере концлагерного коменданта Амона Гёта, в спилберговском «Списке Шиндлера» спьяну палящего с балкона во всё, чему не посчастливилось пошевелиться не в то время не в том месте.

Так тут почти всегда. В большинство эпох. При всех режимах.

И у такого устройства бытия есть неизбежное железное следствие. Почти всегда, в большинство эпох и при всех режимах, – чтобы иметь хорошие карты в игре «русская жизнь», стоит, право, принадлежать к одной из двух категорий людей.

Категория первая: одиночка. Лучше, чтобы волк. Или тот бойцовый кот из книжки Стругацких, который «боевая единица сама в себе». Названный брат Карлсона, эгоистичного и неуловимого привидения с моторчиком, стихийный адепт философа Сковороды, которого мир, как известно, ловил, но не поймал. Отсутствуют: сильные привязанности и серьезные ответственности, – некого брать в заложники. Имеются: чуткая чуйка и хорошая реакция. Чтобы, когда в дверь, наконец, постучат – Охранное Отделение, Чека, Революционный Комитет Нижнего Серожопинска, Вооруженная Православная Фаланга, Огнестрельный Фронт Демократического Возрождения (а кто-нибудь рано или поздно непременно постучит), – подхватить загодя собранный фанерный чемоданчик, спуститься по пожарной лестнице и раствориться в сизой полумгле Родины. В ее бескрайних промозглых просторах, в ее бездонной мутной глуби, где так пугающе легко сгинуть ненароком, помимо воли (словно тебя сглотнуло само это равнодушное, волглое пространство), – но и добровольно пропасть несложно тоже. А потом вынырнуть пляжным фотографом в Ялте, рыночным торговцем в Самарканде, парижским таксистом, нью-йоркским брокером, персидским дервишем: русский трансформер, как и было сказано.

И категория вторая: не одиночка – а совсем наоборот. Часть-той-силы, человек племени. Дети (лучше много), жена (сидит дома, рожает еще), друзья, побратимы, кореша, связи; банька, водочка, шашлык, шансон (можно с айфона), ты мне – я тебе, взаимные счеты и зачет, круговая порука и круговая оборона, опора на собственные силы, русское чучхе. Общность, община, общак. Клан. В идеале – та самая традиционная семья, не просто папа-мама, а настоящая традиционная: с дядьями, сватьями, братьями – тот еще террариум единокровников, почитайте хоть повести Горького, но против чужих – способный на время позабыть взаимные обиды, ощетиниться, сплотиться. На практике – поскольку где теперь та традиционная семья, атрибут аграрного общества? разве в повестях Горького… – скорее банда. Не обязательно в прямом и грубом жегловском смысле – «пр-реступное сообщество, в пр-росторечии именуемое…»; не все ж кругом братья-цапки. А просто – достаточно большая группа людей, спаянная общим интересом и готовая его преследовать, не останавливаясь более-менее ни перед чем. Чтобы, когда в дверь, наконец, постучат (а кто-нибудь постучит), – было кому взяться за обрез, а когда это не поможет – собирать бабло на взятку судье и прокурору, а когда и это не поможет – на грев для зоны, а когда не поможет и это – подбрасывать деньжат вдове (которая сидит дома) и впересменку растить оставшихся без отца детей (которых лучше много).

Такие вот две модели – для местного климата и рельефа; узнаете себя? Нет? Тогда добро пожаловать в клуб. В компанию тех, кто из категории номер раз давно вырос (в двадцать-то лет все мы Карлсоны, живущие на крыше и без башни), а в категорию номер два никогда не врастет. В общество людей, составляющих, по идее, активное ядро любой развитой страны, в том числе нашей, – но менее всего совпадающих с принципами русской реальности на деле. Да, это мы. Разномастные городские профессионалы, живущие на зарплаты. Вкладчики и пайщики банально-традиционных семейных союзов. Мамы и папы одного, двух, трех чад, которых мы не только рожаем, но и зачем-то хотим правильно вырастить, выучить, воспитать приличными людьми.

То есть идиотами вроде нас самих – которые рассчитывают только на себя, а отвечают – не только за себя; которые пытаются планировать будущее, влезают в квартирные ипотеки, строят планы на завтра, исходя из сегодня, и вообще какого-то лешего думают, что могут вступать с русской реальностью в долгосрочные договорные отношения. Ах, милые вы мои лемминги, плохо выучившие уроки пришедшейся на девяностые юности, поверившие в тухловатую стабильность нулевых, забывшие, что тут идет другая, не ваша игра. Добро пожаловать в пустыню реальности, как было сказано в нашем с вами любимом поучительном фильме.

Читатель ждет уж рифмы «выход», не правда ли. И даже, посмеиваясь, предполагает, что выйти можно только вон. Ошибаешься, читатель. Кто-то, конечно, уже вышел, а кто-то еще выйдет. Но в целом – в целом мы, конечно, останемся. Как оставались почти всегда, в большинство эпох, при всех режимах: играть в чужую игру безнадежно слабыми картами.

В сущности ведь – привычное дело. Попробуем делать его хорошо.

Я тут понял, что с помощью пуделя можно немножко расширить сознание.

Вообще пудель у нас в семье уже полтора года. Пудель малый, кобель, рост мне примерно по колено, вес семь кило, состоит из шерсти, ушей и веселья. Но насчет сознания я раньше как-то не догонял, и только недавно – по ходу путешествия из Москвы в Петербург и обратно, – вдруг дошло.

Тут, как всегда, надо определиться с терминами. Что за зверь такой – расширение сознания? Обычно подразумевается открытие небольшого личного портала из постылой реальности в иные, горние миры, где сияют новые небанальные истины. Ну да, частенько вроде «во всей вселенной пахнет нефтью», «банан большой, а кожура еще больше» или «…значит, мы с тобой – уважаемые люди». Но мало ли. Достигается эффект, как правило, с помощью алкоголя, психоактивных веществ, не уважаемых Роспотребнадзором и ФСКН, либо сакральных эзотерических практик.

Алкоголь я, перевернув с возрастом формулу Жванецкого, пью в любых количествах, но в малых дозах: расшириться от этого может только печень. Сильных психоактивных веществ сторонюсь, потому что боюсь побочного эффекта в виде сокращения бытия, слабых – потому что от них мне неудержимо хочется спать, и ничего больше. Сакральные практики мне нравятся, но в основном в кино; в жизни все наблюдаемые мной опыты обычно давали какой-то неправильный эффект – так, любое «стирание личной истории» по Кастанеде почему-то приводило лишь к результату, про который моя первая классная руководительница Елизавета Ивановна говорила, грозно поигрывая боевой указкой: «И где ты тут чего стёр, Петров?! Ты тут на всю тетрадку грязюку развёз!!!».

В общем, на масштабное просветление рассчитывать не приходится. А приходится – довольствоваться малым, засчитывая за расширение сознания всякий выход из плоскости обыденных собственных представлений. И вот для такого, малого, расширения малый пудель подходит идеально.

Хотя, кстати, что-то психоактивное в пуделе есть. Зовут его Кокос. И пускай на популярный тропический орех он – в силу спутанной мохнатости и насыщенно-рыжего окраса, – тоже похож, в виду имеется ровно то, о чем вы подумали, испорченный вы человек. Когда мы с женой пришли к заводчице за щенком, оказалось, что в родословной его после многочисленных пышных имен-титулов, унаследованных от коронованных предков, вписано и имя собственное: Purple Cocaine.

– Но… почему? – изумились мы.

– Ну как же?! – изумилась заводчица. – Разве вы не видите… какой он рыжий? Кр-расный?!. Прямо как… кокаин!

Мы умолкли, тщетно пытаясь вообразить обстоятельства знакомства заводчицы с наркокультурой, приведшие ее к такому нестандартному убеждению. Пес стал Кокосом. Но в его собачьем паспорте написано прямо и честно: пудель малый кобель Красный Кокаин. Так, вероятно, мог бы называться какой-нибудь питерский завод, если бы в октябре 17-го в России победила не социалистическая, а психоделическая революция.