И вот посреди Итальянской Швейцарии, места встречи и слияния двух противуположенных всему русскому полюсов, рационального и эмоционального, сидит Коля Лилин, хлестаков в тыкухах, и втирает мне, посланцу амбициозных Глобальных Русских и искателю путей родины в топы мировых трендов, про Сибирских Урок, у которых есть нож, и про свою любовь к звездам русского балета, сверхчеловекам-привидениям, «ё…ным касперам». И ладно бы – только мне: все следующие дни я с возрастающим восторгом наблюдаю за Лилиным. Он самонаводится на любое скопление селебритиз, словно ракета «земля-воздух» на тепловой след. Он всепроникающ и эффективен, как жидкий Терминатор. На фотосессии оказывается между Улицкой и Шишкиным. Магически оттирает от Рубена Гальего прайд преданных женщин и лично катит его инвалидную коляску. Добрейшие италошвейцары ходят за ним, приоткрыв рты. Я мало что понимаю в Хлестаковых новейших моделей – но я знаю: они всегда говорят то, что нужно аудитории. Они идеальные хамелеоны – принимающие не раскраску среды, но форму тайных страхов и грез…

Потом я возвращаюсь в Москву. Я пишу свой текст в журнал Глобальных Русских – с самонадеянными рассуждениями о том, как же все-таки родимой словесности вернуть плацдармы Толстого и отбить редуты Достоевского. Разумеется, Лилин занимает в этом тексте важное (кто я такой, чтоб разбрасываться эдакими персонажами), но все-таки – место курьеза, русской диковины. Разумеется, я думаю, что едва ли услышу про него снова…

Чёрта с два.

Проходит три года. К лету 2012-го «Сибирское воспитание» Лилина выходит то ли в трех, то ли в четырех десятках стран. По нему снят фильм с Джоном Малковичем. Ю Несбё, автор мировых хитов, без сомнений переселяет лилинских Сибирских Урок в свой норвежский триллер. Я хлопаю русским переводом «Призрака» об стол московской кухни и говорю «ф-фак!».

Проходит еще два года. У России снова особый путь, неповеряемая общим аршином духовность в осажденной крепости и смутно напоминающие кодекс Сибирских Урок традиционные ценности. Ее бодрые молодые сыны, так же смутно напоминающие Лилина, едут защищать Русский Мир в Новороссию. Не успевшие свалить Глобальные Русские стали Пятой Колонной, топчутся в фэйсбуке, рубят шашкой муляж Путина и иногда оглашают окрестности воплем души: неужели Россия при нашей жизни так и не станет Европой? Я молчу и улыбаюсь. Теперь я знаю ответ. Шоссе Россия-Европа – это ведь такая двухполосная трасса со встречным движением. Любые договоры, реформы, смены режимов и новые курсы – на ней не более, чем маневры политических малолитражек. Увлекательно, много адреналина, только не стоит забывать, что здесь носятся многотонные фуры культурных стереотипов. Скорость, масса, инерция. Не становись на пути у высоких чувств, пел когда-то БГ. Что ты сделаешь с тем, что с одной полосы все так же хочется видеть другую областью героических монстров и монструозных героев, одинаково страшноватых, зато с ножом и кодексом чести, – а на другой полосе гораздо проще соответствовать этому желанию, чем десятилетиями в поте лица доказывать собственную обыкновенность? Что ты сделаешь – да и надо ли что-то делать?

Можно, конечно, свалить: или Русский – или Глобальный.

Или хлопнуть граппы, отполировать вальполичеллой, прикрыть глаза, досчитать до пяти. Медленно повторить: «У меня есть нож».

Россия пытается продвинуть свою литературу на англоязычный рынок. В июне на нью-йоркскую книжную ярмарку BOOK EXPO 2012 поехали две сотни сочинителей, издателей и чиновников.

Стул в кафеюшнике перед отелем ойкает, когда писатель Рубанов падает на него своим жилистым телом.

– Дабл эспрессо, – говорит Рубанов официантке. Официантка бросается.

Рубанов вообще крайне эффективен. Он дистиллированный холерик, д’Артаньян отдыхает, это раз. Два – он человек с биографией. Прежде чем окончательно сдаться литературе, он успел отслужить в Советской армии, фанатично отзаниматься карате, покрутиться наглым мелким коммерсом в мутные бандитские девяностые, сделаться банкиром – отмывщиком черного нала, отмотать по этому поводу три года в Лефортово и Матроске и поработать пресс-секретарем у мэра Грозного Бислана Гантамирова после второй чеченской. И хотя у него отличная улыбка, а сам он добрейший человек (черт, он убьет меня, если это прочтет), – аура темперамента и биографии ощущается за ним. Это еще называется «амбивалентной харизмой», и это работает.

– Я понял этот город и эту страну, – сообщает он, глядя на меня.

В кино таким тоном и с таким взглядом говорят обычно: «Бабло наше вернешь к вечеру с процентами, иначе своего бассет-хаунда получишь по частям».

Это начало июня, Нью-Йорк. Утро после завершения местного «Book Expo», книжной выставки с репутацией крупнейшей американской биржи по купле-продаже книг и прав, которая, кажется, в этом году впервые открылась для обычной публики, а не только для профессионалов обмена печатных знаков на денежные. А Россия в этом году впервые высадила на американской земле две сотни человек, из которых несколько десятков были писателями, издателями, редакторами, агентами и критиками, и не спрашивайте, кем были остальные, потому что знаете сами: русская жизнь устроена сложно, но интересно. Тактической задачей все эти коммандос имели всемерный пиар современной русской литературы и культуры, стратегической же – полноценный прорыв на американский литературный рынок, эгоистичный, как все знают, самодостаточный и закрытый.

Высадка, как положено, прошла с потерями. Писателя Маканина, патриарха и живого практически классика, срезали еще в Москве. Не дали визу. Якобы Маканин в посольстве на вопрос, зачем он летит в Америку, сказал: «Продавать свою книгу». Что, если опустить необязательные куртуазные звенья, было чистой правдой. Посольский клерк оценил правдивость высоко: продажа книги – явный бизнес. Какая уж тут туристическая виза. И Маканина в Нью-Йорке не было.

Еще у писателя Быкова опухла нога. Конечно, Быков с опухшей ногой – это совсем не танк с подбитой гусеницей. Никакая нога не могла снизить его мобильности и помешать быть в трех-пяти местах одновременно. Всякому понятно: чтобы снизить мобильность Быкова или хотя бы помешать ему мультиплицироваться, нужен как минимум гранатомет «Муха». Но неприятно всё равно.

Еще, разумеется, все страдали от джетлага.

Я ненавижу отчеты о визитах на ярмарки.

Во-первых, они обычно полны удивительных этнографических открытий: что в Нью-Йорке, кроме небоскребов, много кирпичной архитектуры скромной этажности, напоминающей лондонскую, что на улицах гораздо меньше толстых людей, чем мы привыкли полагать, и даже полно стройных и привлекательных девиц (пацанов), хотя везде и впрямь, как мы привыкли полагать, едят фастфуд, что американцы, оказывается, вовсе не такие тупые, как мы, опять же, привы… – это я не издеваюсь, а суммирую реальный отчет с «Book Expo» одного милейшего, кажется, парня, приехавшего по линии премии «Дебют», я читал его в Сети.

Во-вторых, в этих отчетах принято пересказывать и описывать бесчисленные (в том же Нью-Йорке их было несколько десятков) писательские выступления, встречи, дискуссии, чтения и круглые столы, и обычно они получаются ну прямо как в жизни. А в жизни всё это – вероятно, бого-, точнее, логоугодное, но скучнейшее и довольно бессмысленное дело (тем более что публику в основном предсказуемо интересует один вопрос: правда ли, что в России нет демократии, а Путин – кровавый тиран?). Осознание этого факта исправно подтверждалось на всякой большой международной книжной ярмарке, где Россия была главным (а хоть бы и неглавным) гостем, взять вот хотя бы Лондон в апреле 2011 года, а впервые настигло меня на первом же мероприятии такого рода, где я очутился, – в Мюнхене 2004-го. Я отчетливо помню этот момент. Я шел по огромному павильону, мимо площадки для выступлений, в солидной компании: Дима Быков, уже тогда внушительный, и Михаил Успенский, замечательный красноярский фантаст, автор чеканной формулы «Сколько ни пей, а русским не станешь», – еще внушительней, вдобавок в белой майке-алкоголичке и подтяжках. С площадки кто-то говорил либеральным тенором: «…и уже тогда русские солдаты разоряли мирные чеченские сакли…» «И сракли!» – сказал Успенский густым басом. Оратор запнулся, мы вышли наконец из беспредельного павильона и пошли в кнайпе, и там Быков с Успенским стали есть сардельки, пить пиво и делать то, для чего их и привезли, – спорить о русской литературе. Если б туда подогнать переводчика и пригласить публику, хитом ярмарки стала бы именно эта дискуссия. Такова правда о русском писателе, печальна она или отрадна. Его не надо ставить на трибуну. С ним надо пить.