Масскульт – отличный лакмус. Рентген, демонстрирующий скрытые общественные тенденции. Так о чем же говорит нам неожиданная победа сказки над прочими жанрами?

Отгадка номер один лежит на поверхности и касается в первую очередь именно кино (ну и – в еще большей степени – индустрии компьютерных игр). Отгадка эта – в чудесах технологии. Мы наконец-то получили небывалую возможность предельно достоверно изобразить то, что раньше можно было только вообразить.

И тогда легко предсказать, что вскоре, избавившись от пережитка в виде очков, синематограф расслоится на плоский авторский, достояние эстетов, и на трехмерный аттракцион для масс. Дальше можно подумать и о вариативности зрительского первого лица – чтобы один и тот же сюжет можно было воспринять глазами Чужого и Хищника; Раскольникова и старушки; Гамлета и Фортинбраса. А где смена точек зрения, там и интерактив: Чужого можно натаскать против Хищника, вместо старушки замочить Порфирия.

Эта перспектива, венчающая кино с компьютерной игрой, кажется фантастической – но на деле лежит уже в поле технического зрения. А пока этот дивный новый мир еще только вызревает в кремниевом чреве высоких информтехнологий, его грядущая мощь будет инвестироваться именно туда, где наиболее эффектно и эффективно чудесное, невообразимое, захватывающее дух.

То есть в сказку.

Отгадка номер два – тоже в «сумме технологий». В небывалой ситуации информационной сверхпроводимости, «спеленатости» огромного множества людей в единый «информкокон».

Когда-то телевидение пришло в мир, где славу зарабатывали долго и с трудом, и раздало по пятнадцать ее минут многим, очень многим. Интернет раздарил славу вообще всем желающим, но сократил хронометраж до пятнадцати секунд – дальше никто и смотреть не станет.

Старая проблема: как в условиях дефицита связи сообщить о себе аудитории? – сменилась другой: как в условиях изобилия связи зафиксировать на себе гиперподвижное внимание публики?

Разумеется, эта новая проблема относится прежде всего к мультимедиа и просто медиа. Но и к искусству – тоже. Потому что на него распространяются стандарты восприятия, вырабатываемые в общем инфополе.

И выходит, что искусство новейшего времени, если оно хочет быть массово востребованным, обязано соответствовать ряду критериев: яркость и увлекательность, а главное – простота и универсальность. Доступность индивиду с любым культурным и интеллектуальным багажом – или вовсе без оного. Искусство должно зацепить пресыщенный взгляд, не отпугнуть сложностью, успеть быстро и задорно проговорить что-то важное предельно простым и приятным языком.

Ничто не соответствует этим критериям лучше сказки, которая и есть один сплошной захватывающий, живучий, как вирус, архетип. Через напластования культуры, через всю ее неподъемную сложность, через перегной реальности лихим аллюром прорывается она к всеобщему, простому, легкоусвояемому, детскому…

То есть к нам. Ведь даже недолгая информационная революция это коллективное «мы» порядком изменила.

В начале девяностых я, постсоветский подросток, увидел в американском журнале рекламу: сногсшибательно красный спортивный «понтиак», снабженный надписью: «Эта машина – не для вас. Она для вашего inner child’a».

За последующие годы идеология консьюмеризма расширила свои границы, и не только географические. Внутренний Ребенок окреп, отъелся, подкачал мышцу и практически уравнялся в гражданских правах со своим половозрелым носителем. Раньше на границе детского мира со взрослым стоял не только погранпункт, но и дотошная таможня. В первом выдавали паспорт со штампом о совершеннолетии, на второй приходилось вывернуть карманы и оставить свои детские ценности; протащить что-то можно было лишь контрабандой, использовать – с оглядкой и без свидетелей. Когда Внутренний Ребенок сделался полноправным субъектом, из детства разрешили везти что и сколько хочешь, лишь бы в пределах, дозволенных кодексом социальной адекватности. С момента, когда непереводимый термин kidult перестал нуждаться в специальных пояснениях, граница детского мира со взрослым выглядит принципиально иначе – никаких виз, никаких досмотров.

Сегодня кидалт, принципиально инфантильный взрослый, импортировавший из детства установки и вкусы, в том числе культурно-эстетические, – нормальное массовое явление не только в Нью-Йорке, Амстердаме или Барселоне, но даже в Москве, даром что климат не благоприятствует; я знаю таких, и знаю немало, и иногда думаю, что сам отчасти такой же. Думаю без восторга или ужаса, потому что кидалт – это не хорошо и не плохо, это просто данность: человек с синдромом Питера Пэна, взрослый, отказывающийся взрослеть; данность в том числе и рыночная, требующая адресного удовлетворения.

Но у мира невзрослеющих взрослых есть оборотная сторона. Это именно о ней говорят мне фантасты Сергей и Марина Дяченко, когда я пристаю к ним с вопросами – а к кому и приставать, как не к писателям, сочиняющим едва ли не лучшее на русском языке фэнтези и очень недурную социально-психологическую фантастику. «Понимаете, – говорят они мне, – с одной стороны, жизнь взрослого трудна и черно-бела, и хочется отдушины – чего-то цветного. Загнанный, утомленный взрослый хочет отдыхать и «детские думы лелеять». С другой стороны, в собственно детских и особенно подростковых культурных продуктах сейчас такой уровень жестокости, жесткости, напряжения, какой еще двадцать лет назад невозможно было представить».

Оборотная сторона, которую диагностируют Дяченко, – мир детей, не вполне по-детски воспринимающих действительность. Речь не о невнятных индиго, но о самых обычных детях, только с необычайно ранней социализацией.

Причина, собственно, всё та же – погруженность в тотальное общее инфополе.

Границы Детского Мира драматически съежились. И пока великовозрастный кидалт лелеет в себе заповедники детства, его неизбежно продвинутый отпрыск подключается к общему условно взрослому полю, и альтернативы этому нет. Очень скоро ваш подвзросток (нужен же нам хоть какой-то термин?), сохраняя все положенные черты детской психики, будет полноправным потребителем и соучастником той же информационно-культурной среды, что и вы, настроится на ее темпы, коды и частоты.

Объединенный рынок кидалтов и подвзростков – это очень, очень серьезно. Цивилизация невзрослых взрослых и детей-недетей нуждается в масскультурном продукте. Надо ли говорить, что и в этом рыночном кастинге проще и логичнее всего побеждает современная сказка – скрестившая взрослую мощь выразительных возможностей с по-детски доступной системой ценностей, универсальная, архетипичная, мульти-, а точнее – над- или подкультурная? «Гарри Поттер» или «Властелин колец», «Аватар» или «Сумерки» нивелируют различия и берут кассу: все там будем.

Понятно, почему сказка стала серьезным рыночным фактором, – но почему сказку стали воспринимать всерьез? А ведь стали: когда философы и публицисты ломали копья вокруг «Матрицы», это еще можно было объяснять ее перекличкой с идеями Дебора и Бодрийяра. Но копья уже давно ломают вокруг философии «Гарри Поттера» или этики «Аватара». Когда сказки номинировали на «Оскара» за спецэффекты, это гляделось логично, но почему их номинируют за режиссуру и как «лучший фильм»? Я ищу ответ на этот вопрос и, кажется, нахожу.

Вот Нила Геймана, лучшего писателя-сказочника наших дней (на его счету «Американские боги», «Коралина» и «Звездная пыль», он придумывал комиксы про Сэндмена и писал сценарий «Принцессы Мононоке» для Миядзаки), спрашивают в интервью: а сам-то он верит в паранормальные явления, в магию и всё такое прочее? «Я думаю, – говорит Гейман, – они просто заменяют нам что-то другое, в чем мы нуждаемся. Интересно, что сейчас мы теряем НЛО. Люди гораздо меньше интересуются летающими тарелками, чем раньше. Сначала были феи, потом люди перестали в них верить – и поверили в НЛО. Сейчас они теряют веру в будущее и в космос. Так что, может быть, скоро люди опять поверят в фей».