Вчера он был в Вене, утром, в восемь, поезд из Инсбрука, днем репетиция, вечером выступление в Theater an der Wien, напротив модернистского памятника венскому художественному прорыву, Сецессиона с его вечнозолотым куполом-деревом, под которым начертан самонадеянный девиз «Времени – его искусство, искусству – его свободу».

Сегодня он в Айзенштадте – репетиция, кто бы сомневался, днем и выступление вечером.

Через два дня он в итальянском Мерано, через пять – в швейцарском Люцерне. И так далее: пунктирная линия распланированного концертного маршрута зигзагом штопает оба полушария и календарь на несколько месяцев вперед. Я всего-то пару суток соучаствую в этом непрерывном движении, а уже чувствую себя порядком вымотанным. Хотя я не даю концерты, а всего-то задаю вопросы. Хотя мне тридцать пять, а Кремеру в минувшем феврале стукнуло шестьдесят три.

Наверное, говорю я себе, всё дело в навыке. Потому что скрипач Гидон Кремер вот уже много лет в дороге живет. По-настоящему живет – от города к городу, от страны к стране, от отеля к отелю и от зала к залу: он, наверное, самый известный и высокооплачиваемый персонаж, буквализирующий аббревиатуру БОМЖ – «без определенного места жительства».

Бездомный Гидон.

– Так всё и есть, – он пожимает плечами. Это вчера, это поезд Инсбрук – Вена, сто восемьдесят километров в час, мелькающие за окном зеленые горки, постепенно – с удалением от Альп – сходящие на нет, и белесовато-синие внезапные озера, и неброские городки, регулярные, как нотный стан, с непременным скрипичным ключом кирхи посередине. Как-то так получается, что даже разговариваем мы с Кремером исключительно в транспортных средствах, в автобусах и поездах. – То есть я пытаюсь последние полтора года как-то жить в Вильнюсе – я люблю этот город и вообще Прибалтику, у меня и спутница жизни из Вильнюса…

Спутница жизни улыбается с соседнего сиденья вагона первого класса, красивая литовка Гиедре Дирванаускайте. Много (сорок пять!) лет назад юноша Гидон, закомплексованный и талантливый, одна из новых надежд могучей советской империи исполнителей классической музыки, записал в дневнике: «Люблю красивых женщин. Явно буду еще из-за этого иметь массу неприятностей».

– Но и там, в Вильнюсе, я бываю раз в три-четыре месяца и в лучшем случае неделю, – продолжает Кремер. – Так что сложно назвать это местом жительства. Ну вот разве что там впервые за много-много лет собрался весь мой гардероб, мои рубашки, моя обувь. Зато до Вильнюса не доехала моя библиотека, мои диски… Да в том вильнюсском жилище они бы и не поместились.

– В общем, – говорю я, – у скрипача Кремера появился наконец платяной шкаф, а книжного шкафа всё нет и нет?

– Книжный шкаф, – говорит он с сомнением, – вроде бы образовался в Вене… Но я, когда приезжаю в Вену, живу всё равно в гостинице – вот и сейчас буду. Я там… в своем книжном шкафу… ни разу в жизни не ночевал. Но – хотя бы есть место, где расставлены книжки и диски. А еще существует архив – и он в Швейцарии. В Швейцарии ведь формально и есть мое ПМЖ вот уже тридцать лет. Я прописан у своих друзей и исправно плачу швейцарские налоги. Но бываю там еще реже, чем в Вильнюсе.

– Говорят, – я хмыкаю, – швейцарские налоги довольно высоки. Не самая выгодная прописка, нет?

– Говорят еще, – отвечает Кремер, – что налоги выгодно платить в России. Потому что там их можно не платить. Но это же еще не повод жить в России? Так уж сложилось, что я приписан к одному из швейцарских кантонов. И слава богу: кто-то следит за этой самой материальной стороной моей жизни, и я соприкасаюсь с нею очень редко – буквально раз в году, когда подписываю бумаги.

Кремер косится на свой мобильный, лежащий на столике: с этим техническим устройством у него отношения сложные – он и называет его «маленьким волшебником», и жалуется на то, что сотовая связь производит интервенцию в личное пространство; а потому музыкант Кремер старается держать «маленького волшебника» выключенным (чтобы отвечать только на заранее согласованные звонки), а за гостиничным завтраком на пару с Гиедре и вовсе оставлять его в номере (чтобы получать удовольствие от завтрака).

– Я, – уточняет он, – всё время перемещаюсь не только когда работаю. Но даже во время своих каникул. В каникулы я стараюсь съездить туда, куда не езжу с концертами. Вьетнам, Бутан, экзотические острова Тихого океана… Северный полюс, куда я добрался на атомном ледоколе «Россия» в девяностом: для меня тогда важным открытием было, как звучит лед, когда его давит туша ледокола, – ведь ледокол не колет, а именно давит лед, наваливаясь массой сверху, а я раньше этого не знал… А недавно вот я отлично отдохнул неделю в Хорватии и неделю в Черногории. Хотя что значит «отдохнул»… Гиедре может подтвердить: я там всё время работал над сценарием – сценарием этого вот шоу, с которым я и «Кремерата Балтика» сейчас ездим. У меня в результате такого отдыха даже прозвище… для узкого круга… появилось. Вспомнился недавно мотивчик Моисея Вайнберга из «Каникул Бонифация». Вы смотрели этот мультик? Я вот его пересмотрел. И понял, что я и есть Бонифаций.

Он широко улыбается. Чем не странствующий лев Бонифаций.

– И что, – гну я свою линию, – неужели вас всё устраивает в этой кочевой жизни?

Он некоторое время думает, потом пожимает плечами.

– Знаете, – сообщает доверительно, – вот у кого-то, у каких-то более удачливых граждан, есть… денщик? слуга? камердинер? Вот этого я лишен – и вот этого мне подчас очень не хватает. У меня есть помощники, которые что-то делают, но это всё конкретные дела, конкретные проекты… вот как в «Кремерата Балтика» у меня есть менеджер и отличный парень Индрек Саррап, который делает много, очень много… но это про другое. А кого-то, кто просто держал бы в руках разные нити моей жизни и помогал каждый день, нету. И это неправильно. Да, это неправильно. Я гораздо больше делаю сам, чем надо. Но – мне не посчастливилось. Я не нашел таких людей. Таких, которые тебя… меня… лично бы оберегали. Это трудно – найти таких людей. Я как человек доверчивый часто доверял свои дела, планы и чаяния людям, которые не годились на эту роль. Я каждый раз разочаровывался и имел множество проблем. И в итоге я решил, что работодателем не буду никогда. К тому же просто трудно найти человека, чей профессионализм простирается дальше и глубже, чем отработка стольких-то часов или оплата счетов за парковку машины. Вообще человека достаточно одаренного задача служить какому-то одному другому человеку не очень вдохновляет. А те, кого она вдохновляет… они, как правило, не вооружены тем, что нужно мне. Хотя бы просто знанием языков. Хотя бы двух языков, я уж не говорю про три-четыре.

Какое-то время мы молчим. Не знаю, о чем молчит прославленный скрипач Гидон Кремер, а я честно пытаюсь себе представить этого идеального камердинера для бездомного маэстро – ординарца и оруженосца, мультиинструменталиста, равно владеющего щеткой для обуви, интернет-коммуникацией, азами менеджмента, основными европейскими наречиями и искусством чтения партитуры. Получается невыносимо литературный персонаж, то ли из «The Remains of the Day» Кадзуо Исигуро, то ли из «Коронации» Бориса Акунина. Ладно, по крайней мере будем знать, что такая вакансия существует. Я-то, впрочем, пытаюсь своими вопросами про кочевую жизнь подтолкнуть маэстро в другую сторону. Не то чтобы я был адептом теории «крови и почвы», тем паче применительно к искусству: в этой зыбкой области многие цветы отлично приживаются и расцветают на чужой земле, а то и пускают корни сразу в нескольких направлениях. Но банальный опыт подсказывает мне, что любому, самому мобильному творческому индивиду обычно необходим порт приписки, или – это даже точней – место силы: та географическая точка абсолютной неподвижности, к которой подвешен совершающий самые размашистые колебания маятник, та геометрическая точка отсчета, из которой прорастают самые экспансивные оси абсцисс и ординат. Серьезные творческие индивиды обычно не проживают плодотворную жизнь, мотаясь из города в город и из отеля в отель. Черт побери, даже Набоков, хоть и жил много лет в отеле – жил в одном отеле! В той самой Швейцарии, где прописан, но почти не показывается Гидон Маркусович Кремер.