Ее родители Хетаг и Елена всё так же скрывались в норвежском подполье без каких бы то ни было перспектив: зарабатывали как могли – мама убирала квартиры, отец работал по дереву… Но у самой Марии жизнь зримо налаживалась.

А потом ей пришел отказ от иммиграционных властей. И всё завертелось очень быстро, и 12 января нового 2011-го ее арестовали, а 24-го отправили в Москву.

– Получилась очень глупая история, – говорит мне в Осло адвокат Брюн Риснес. – То есть я догадываюсь, почему наши власти поступили с Марией именно так – хотя закон об иммиграции сформулирован достаточно расплывчато, и ей можно было позволить остаться в Норвегии, даже несмотря на девять лет, прожитых ею в противозаконном статусе нелегала. В конце концов сама она, отдельно от родителей, подавала заявление впервые – а за то, что ее ввезли в страну несовершеннолетней, она отвечать не может. Но ситуация с иммигрантами в последние годы сильно прибавила в остроте, и именно Мария с ее книжкой, с ее публичной известностью показалась, наверное, хорошим поводом продемонстрировать непреклонность закона. Но правительство явно не ожидало такой острой реакции огромной части норвежцев. А теперь власти уже просто не могут давать задний ход: это и потеря лица, и пугающий их прецедент… И в чью это, интересно, умную голову пришла идея демонстративно арестовывать Марию силами пяти полицейских ровно в тот день, когда у нее по плану было выступление в Центре Нансена? Да еще и в Год Нансена, а?

Это точно: Фритьоф Нансен, одна из национальных икон, чье стопятидесятилетие отмечается аккурат в этом году, не просто легендарный полярный исследователь и основатель науки «физическая океанография». Он еще и великий гуманист и филантроп, лауреат Нобелевки мира-1922 с формулировкой «за многолетние усилия по оказанию помощи беззащитным», первый в истории верховный комиссар Лиги Наций, тогдашнего ООН, по делам беженцев, чьими стараниями множество несчастных беглецов из России получили паспорта, так и именуемые «нансеновскими». Рифмовать арест и депортацию двадцатипятилетней незаконной норвежки Марии Амели с именем Нансена – шаг, так скажем, недальновидный.

– В итоге, – продолжает Риснес, – вместо истории про то, что закон суров, но это закон, получилась история про то, как Система противостоит Человеку. А такая история никому в Норвегии понравиться не может. И привлекает очень, очень много внимания.

О да, очень. Депортация Марии Амели стала самым масштабным – просто по количеству сообщений – медийным поводом Норвегии за последнее десятилетие. Правда, к середине февраля в спину уже дышала египетская революция, но всё равно история Амели вызвала больший резонанс, чем американская террористическая атака 2001-го, чем цунами в юго-восточной Азии, чем Ирак и Афганистан, чем избрание Обамы, чем WikiLeaks, чем все местные события и скандалы.

Маленькая незаконная норвежка Мария Амели, думаю я, конечно, не «нагнула» это странное королевство, в котором есть монарх, но нет аристократии (упразднили двести лет назад), в котором есть государственная нефтянка, но нет сырьевой паразитарности, в котором монархизм, социализм, капитализм и патернализм сочетаются в пропорции достаточно причудливой, чтобы сделать его одной из самых дорогих, но привлекательных для жизни стран мира. Но она взбаламутила это королевство так, как никому давно не удавалось. Против нее оказалась самая представительная в стортинге Рабочая партия, чей ставленник премьер Йенс Столтенберг и решил проявить твердость. Но левые социалисты, ратующие за упрощение громоздкой иммиграционной машинерии, выступают решительно за Марию – и вместе с ними практически вся богема, интеллектуальная элита, пресса. «За» высказалась и норвежская церковь. Пока государственная бюрократия, загнавшая себя в ловушку чрезмерно скандальной истории, но не имеющая возможности отступить без потери лица, упорно гнула линию на депортацию, многочисленные компании наперебой предлагали Марии Амели сотрудничество, прослышав о том, что предложение работы даст ей легальное право остаться в стране, и она в итоге подписала контракт с журналом «Teknisk Ukeblad». Это не помогло, но теперь добившиеся своего власти вынуждены всерьез рассматривать варианты смягчения закона, предписывающего невъезд на срок от года и выше для лиц, нарушивших иммиграционное законодательство, исключительно чтобы Мария Амели, получив русский загранпаспорт, смогла сразу вернуться в Норвегию по рабочей визе.

Она – Мадина Саламова, как бы она себя ни называла, говорят одни, незваный и незаконный пришелец в Норвегии, и пусть она ищет себя и свое место в России, ну или прямо в Осетии, там же ее родина? Она – Мария Амели, говорят другие, и ее место, конечно же, в Норвегии (и среди этих других особенно много собственно норвежцев). Она честно рассказала нам историю своей жизни, чтобы мы увидели и прониклись, говорят одни. Она рассказала вам то, что вы хотите слышать, а на самом деле всё это пиар и манипуляция, говорят другие (и среди этих других особенно много русских – или бывших русских).

Всё проще, ребята, думаю я, карабкаясь по заснеженным тропинкам возле ословской крепости Акерсхус, где памятник Рузвельту смотрит на заледеневшую гавань. Разумеется, она урожденная Мадина Саламова. Но она давно и взаправду, старательно и честно стала Марией Амели. Разумеется, вся эта история – чистой воды манипуляция и несомненный пиар. Но это внесистемный, ни одной закулисной силой не запланированный пиар, и это честная манипуляция одиночки.

Конечно, когда Мария Амели, всерьез подумывавшая о фальшивых документах, писала свою книгу, она писала не столько книгу, кусок словесности, сколько развернутое заявление иммиграционным властям: вот я, вот как я люблю вашу страну и ваш народ, вот как я здорово владею вашим языком, я большая норвежка, чем многие чистокровные норвежцы, неужели вы настолько бессердечны, чтобы меня отвергнуть, примите меня в свои! Отсюда – точно найденная бесхитростная интонация, отсюда – идеально (именно по канонам открытого письма, слезной челобитной, а не литературного вкуса) подобранный в первых же главах ряд литературных альтер эго: честная трудяга Золушка, невинная жертва Анна Франк, стоическая жизнелюбка Скарлетт О’Хара.

В шахматах это называется «гамбит»: когда противнику жертвуют фигуру, чтобы захватить стратегическую инициативу и победить. У Марии Амели не было других фигур, кроме нее самой. И она своей книжкой предложила себя в жертву, надеясь, что не съедят, что засчитают победу за красоту и искренность жеста, за верность честным норвежским правилам. Однако съели; но у жизни правила не вполне шахматные – и даже съеденная пешка может выйти в ферзи при известном везении.

– Мы сегодня ходили плавать в бассейн, – говорит мне Эйвинд Трэдал. – Э-э… как у вас называется такая белая морская птица?

– Чайка.

– Tchayka, – с удовольствием повторяет он. – Ну вот, мы ходили в бассейн Tchayka. И там трижды надо было заполнять какие-то бумаги и предъявлять паспорт. Как будто это отдельное государство. Это же не очень разумно, что теперь бассейн Tchayka знает обо мне больше, чем многие мои близкие друзья в Норвегии?

Я вспоминаю этот диалог, бродя по центру Осло, столицы государства, где разумно устроен даже стихийный уличный протест нелегального меньшинства. Возле Кафедрального собора – пикет эфиопов, которых тоже собираются депортировать на родину. Плакаты: «В Эфиопии нет демократии!», «Перестаньте мучить ищущих убежища!», «Мы не преступники!». Пылают крупные свечи в круглых жестянках, топчутся понурые эфиопы, рядом минимум пять телеоператоров, полицейских нет. В нескольких сотнях метров вверх по променадной Карл-Юхансгате, возле Стортингета, здания парламента, выстроились курды: что-то скандируют, размахивают флагами виртуального Курдистана и плакатами, на которых намалеваны виселицы и написано «Остановите казни», потом бодрой колонной трогаются по прямой – мимо Национального театра, к стоящему на холме Королевскому дворцу. Здесь тоже мелькают телекамеры, глазеют туристы, но есть и полицейские – в двух минивэнах с надписью «Politi». Минивэны ползут за колонной, сидящие внутри politi экипированы как терминаторы из будущего, и им скучно.