Не то чтобы я действительно ожидал обнаружить на Мельнице армейские палатки и полевую кухню. Или шапито и кибитки (хотя жил же одно время дизайнер Симачев в юрте, чем не пример?).

Но того, что обнаружил, я не ожидал тем более.

Зато кое-что понял про механику счастья.

– Ты понимаешь, – говорит Слава Полунин в номере «Маленькой мельницы», – про счастье у меня нету никакой специальной концепции. Я не очень сильный философ. Словом не слишком хорошо владею, анализом. Я как ребенок: сейчас счастлив – сейчас нет. Если несчастлив – лезу из кожи вон, чтобы это устранить. Это формула моего существования. Если чувствую, что я не в гармонии, не в радостном созидании, – я воспринимаю это как болезнь. Болезнь может длиться день, неделю, год – но весь этот год я стремлюсь из нее выбраться. Это для меня ужас. Я не могу себе позволить быть несчастливым.

Полунин задумчиво смотрит куда-то под потолочную балку, словно там плавает в воздухе невесомый весомый аргумент.

– У меня есть закон, – говорит он. – Называется «ноги в воду». Каждые три-пять лет надлежит сесть на берегу реки, опустить ноги в воду, ничего не делать, сидеть и думать: что ты сделал за эти годы? Зачем? Нужно ли это было делать? Куда ты идешь?.. Каждые три-пять лет нужно сворачивать. Обновление, понимаешь? Ты не можешь всё время идти вот так, – он прямо и резко рубит рукой. – Даже если идешь к какой-то определенной цели, то идти нужно вот так, – рука выписывает змеиный зигзаг. – Идти всё время по одной дороге – скучно, неинтересно, неправильно. Ужас повторения: здесь уже сидел, здесь лежал, с этим пил, с этим ел, с этим плясал. Невозможно. Словом, ты должен устраивать себе ревизию: счастлив ты или нет. Этот самоконтроль – регулярная, обязательная процедура. Как умывание. И если ты чувствуешь на теле чесотку несчастья – ее необходимо устранить.

– Ну хорошо, – говорю я. – Вот Слава Полунин просыпается поутру, смотрит в зеркало и думает: хм, чегой-то я несчастлив. И что дальше?

– Дальше, – говорит Полунин, – Славе Полунину нужно понять, почему он несчастлив.

– И всегда можно понять? – не верю я.

– Всегда, – говорит Полунин твердо. – Пусть не за один день, но можно. Вот смотри. Я работал в цирке «Дю Солей». Это лучший цирк в мире. И я – звезда великого цирка. Это гастроли в Нью-Йорке. И я – главный персонаж. Мечта, вершина карьеры… И – мне скучно. Неинтересно. Несчастливо. Почему? А – кончилось творчество. Я ежедневно повторяю одно и то же. Развития нет. Не дают развиваться, нельзя, потому что формула коммерческого успеха – закрепление и повторение. И у меня начинается депрессия. Что-то неверно. Я нахожусь не там. Депрессия длится несколько месяцев – страшная, тяжелая… Хотя всё идеально, меня все любят, меня на руках носят! И вот я ищу возможность вырваться из этого прекрасного, выгодного, перспективного контракта. И вырываюсь. И депрессия проходит. А раньше – еще в советские времена – был у меня идеальный партнер, Саша Скворцов. Мы с ним были абсолютная пара десять лет кряду, а то и пятнадцать… И вот однажды я сказал: нет, Сань, давай мы с тобой расстанемся – и каждый пойдет своим путем. Все цирковые люди крутили пальцами у виска: ты что, сумасшедший, найти партнера – профессиональная мечта!!! Но мы все друг другу сказали, всё сделали, и я понимал: теперь мы стоим на месте и держим друг друга, не даем двигаться. И надо было решиться уйти – неизвестно куда, неизвестно зачем. И я решился. То есть нужно понять, что именно и в каком месте неправильно, – это раз. И найти в себе силы сделать из этого места шаг – это два. А это всегда очень больно. Очень непросто. И абсолютно необходимо.

К моменту, когда он это говорит, я уже и сам убеждаюсь: ни в Полунине, ни в полунинской «системе счастья» нету самодовольства – дурного гена индустриальной благости, главной беды и главного греха успешных и знаменитых. И мания величия, в которой Полунина любят уличать недоброжелатели, особенно менее удачливые коллеги, – это тоже не про него. Иное дело – комплекс бога; но у какого ж всерьез состоявшегося творческого индивида нету комплекса бога?.. Но и моцартианский аватар большого ребенка, который прыгает на одной ножке от удачи к удаче, словно беззаботно играет в классики, меня чуть смущает. Его явно предпочитают говорящие о Полунине; однако он не то чтобы фальшив – он явно неполон, недостаточен. Полунинская жизненная траектория, полунинская карьера, количество и качество взятых им высот – всё это явно предполагает не только огромную, постоянную, упорную и временами на разрыв аорты работу; это как раз понятно любому, кто хоть что-то знает о механике творчества. Но еще это подразумевает и жесткость воли, и целеустремленность, и способность отбрасывать второстепенное ради главного. Инфантильные идеалисты не бывают гениальными менеджерами собственного дара. Инфантильные идеалисты не становятся звездами «Дю Солей» – а главное, не уходят из звезд «Дю Солей» вопреки расслабляющим обстоятельствам. Больше того: как трудно мне вообразить карьерный успех без сжатой энергии борьбы и прорыва, так трудно представить успех творческий без примеси сумрака и боли – сотканный из одной лишь игры добра и света (ну и работа, работа, много работы – в уме).

– Слава, – говорю я, – а состояния творчески продуктивного НЕсчастья у вас никогда не бывает? Ну – плохо вам, муторно… а потом из этого что-то стоящее рождается?

– Я, – говорит Полунин, – жаловался как-то Райкину, Аркадию Исааковичу: мол, вот, сделал спектакль, а что-то не то, публика не понимает… А он мне на это: дурак ты, дурак, учиться тебе еще и учиться. Вот сегодня ты наконец-то сделал шаг в правильном направлении. Ты натолкнулся на препятствие. И теперь тебе придется думать. Придется понимать: что, и почему, и как. А до этого ты делал всё интуитивно, «попал – не попал», и цена этому грош. Так что без дискомфорта никуда не уедешь. Но несчастье нужно только для того, чтобы сказать себе: я хочу быть счастливым. И – шаг за шагом идти к счастью. Счастье не может быть каждый день. Это нам хочется, чтобы каждый день. А на деле дорожка к счастью – трудоемкая дорожка. Но само стремление дает тебе вдохновение. И когда ты выходишь наконец на желанную полянку и вдыхаешь полной грудью – ты говоришь себе: о, всё правильно, всё сошлось. А до того – зубы сжал, стиснул, и прешь, прешь, прешь… аж трещит всё. И после – то же самое. Без этого самоистязания, без удовольствия преодоления себя ничего не будет.

– А как насчет того, – говорю я, предположив, что момент вызрел, – что вы общаетесь только со счастливыми людьми? Это правда, что ли? И как же вы их, так сказать, сепарируете от несчастливых?

– О! – Полунин оживляется. – Это великая история! Потому что на деле плюс притягивает плюс, а не наоборот. Как выяснилось, физические формулы, в которых плюс притягивает минус, не работают в человеческом пространстве. Чем больше плюсов ты собираешь, тем больше плюсов на выходе, и никак иначе. Чтобы создать спектакль, мне надо сначала создать пространство спектакля. Иногда на это требуется год-два. Пока я не найду идеальное место, идеальных людей, не вычислю их идеальную личную заинтересованность – я не могу ничего делать. Потому что мне нужна энергия вдохновения каждого. Когда я создал это пространство – я легко, как бы между прочим, начинаю что-то по нему вышивать. Вот это и есть креативный идеал. И однажды я понял, что это надо делать не только для достижения художественного результата. Это надо делать для жизни. И теперь у меня удивительная коллекция вдохновенных, счастливых, радостных людей. Кто-то думает, что счастливые люди – это те, кто ДОБИЛИСЬ. Чем дольше живу, тем больше понимаю, что всё наоборот. «Добился» – это когда взобрался на вершину, видную отовсюду. Водрузил знамя, получил медаль, премию, прославился, обронзовел в памятник. Чушь. Меня интересуют те, кто добился чего-то внутри себя. У меня сейчас больше десятка друзей, которые все – удивительно счастливые люди. Так счастливы, что ищут – с кем бы поделиться, разбрасывают счастье пригоршнями и охапками. Они – мои учителя. Хотя я как раз вроде бы чего-то «добился». А они ухитряются транслировать это счастье независимо от того, каковы их формальные достижения, сколько у них денег, есть ли у них трудности. Они сильнее мира. Они не зависят от мира, а помогают ему.