А сидеть тут пришлось довольно долго, и местные хольды общаться с нами не спешили.

Как мне пояснили — должен был бы состояться суд, на котором с нас стрясли бы возмещение, деньгами, или имуществом, или работой, но суд откладывался по той причине, что местным властям было не до нас. Как поведал мне толстый Эмиль, местные кого-то искали, шерстили город и все окрестности, ближние и дальние. Потому и стража подоспела поздно — так мне, прихлебывая пиво, поведал толстяк.

Кстати, о страже, и о пиве.

Пива и добрых харчей нам от щедрот отвалили местные тюремные стражи.

— Эй, люди! — раздался утром голос от дверного зарешеченного окошка — Это вы позавчера разнесли сраный клоповник старого Диди?

— Ты про что, уважаемый? — выразило недоумение наше достойное общество.

— «Свинья-со-свистулькой».

— ???

За дверью шумно выдохнули.

— Харчевню «Трубящий кабан». Вы?

По всему выходило, что мы.

Дверь отворилась, и пред нами предстали несколько дюжих молодцов — тюремные, по-видимому, стражи.

— Тестя моего тошниловка! — ухмыляясь, поведал нам один из гостей — Ненавижу ублюдка! Это вам, ешьте, люди, и пейте, — с этими словами нам в логово занесли бочонок, явно не пустой, пару караваев хлеба и большое деревянное блюдо с кусками жареного мяса.

— Ножей вам не дам, ешьте так, — продолжал добрый страж — Пейте пиво, кружки вам принесут. А если б вы ту рыгаловку сожгли ко всем демонам, так я б вам и вина бы поставил. Но и так хорошо!

И он был прав.

И так хорошо! Зачем нам давиться кислятиной, ведь пиво гораздо лучше — в этом были солидарны практически все из присутствующих, за исключением Уильяма и еще одного карла, кажись, тоже из местных благородных. Обедневшего рода какой-то там по счету сын, всего имущества — старый меч да дедовская кольчужка. Он сидел в углу, весь печальный, в беседах не участвовал, но от угощения, тем не менее, отказываться не стал.

Уильям же отказался — у него от запаха пива почему-то лицо болеть начинало, но хлеб и мясо умял, тем не менее, с аппетитом.

— Понимаешь, Свартхевди, — делился горестями Ротвальд, оказавшийся карлом вполне достойным, — Как-то оно все навалилось… Будто проклял кто.

Я проклятия непосредственно на нем не чувствовал, но мог и ошибаться. Да что уж там, порой ошибалась и Хильда, а мне до нее как отсюда вплавь до Нурдланда. Ритуалы и обряды, чтобы прояснить более-менее точно, я знал, но для них было не место, и не время.

— Позапрошлым годом сгорел мой склад, а там товара было марок на пять, не менее! Пришлось долю в подворье закладывать, но с грехом пополам собрал два корабля, к вам дойти, в Нордланд, за мехами, янтарем и костью, хотя бы до Ольборга, это за…

— Я знаю, где это, уважаемый, ты продолжай, — поддержал беседу я, прикладываясь к грубой деревянной кружке с пивом.

Пиво, кстати, оказалось дерьмовое.

Хотя, с другой стороны, бесплатное и вовремя.

— Да! Так вот, пока собирались, так время потеряли, едва успели к концу торга, и пришлось брать последыши. Вроде распродался удачно для такого случая, и больше всего купил мехов. Уговаривал меня, вон, Эмиль, зимовать остаться, да я думал обернуться быстрее, и попали мы в осеннюю непогодь. Второй мой ког выкинуло на скалы, с него только Удо и спасся, — кивнул Герхард на чернобородого — А мы на «Маргрете» столько воды приняли, что ты и не поверишь, только шапками не вычерпывали! Вернулись зимовать в Ольборг, весной пошли сюда. Так вот и вернулся я, как бы не беднее, чем был. И так меха не лучшие, так еще и в воде побывали… Но, хоть пришел вовремя, взяли и подмоченные, да другого чего набрал, пока у вас гостил, с того с долгами рассчитался. А все одно, не было мне удачи.

Спутники Герхарда покивали головами.

— А Эмиль вот советует снова к вам идти, только по уму и без спешки. А я как вспомню парней, которые вместе с «Вибеке» потонули…

Я не стал его утешать. Прихотлива судьба пенителя сельдевых троп, не угадаешь: хоть ты жертвуй, хоть заклинай, слагай ли висы, крепи ли морского своего коня — а скучно станет Эгиру, и пойдешь к нему на пир, хлебать соленый эль. Нет искуснее мореходов, нежели сыны Всеотца, а порой и наш сокол волн по прихоти мужа Ран не возвращается больше домой, находя вечный покой в безмолвии морского дна. Да, не для слабых духом путь земли лебедей, поэтому вновь и вновь бороздят зеркало неба драккары, шнеккеры, кнорры светлого Нурдланда.

— … И вот тоска накатила, да Эмиль еще жужжит, пойдем да пойдем, де, к нордманам за янтарем и костью, а тут ты, нордман, еще, пялишься и пялишься. И такая, ты знаешь, вдруг злость на тебя накатила! Ну, думаю, — проникновенно вещал Герхард — Пойду, спрошу у юнака, чего это он?

— Вот и спросил, — осклабился я.

— А все и к лучшему, — широко улыбнулся мой собеседник — Ты принес мне удачу, парень! — и подмигнул мне своим новым глазом. — Не колдун ли ты часом? — хохотнул он.

Я поморщился.

— Шуткую я, юнак, больно тяжела у тебя рука для колдуна! Видал я колдунов Орийских, и Силлистрийских тоже видал, слабоваты они со мной в кулачки сойтись. Все поголовно задохлики, соплей перешибешь.

— А ты поди доберись до него сначала, чтоб перешибить-то! — отозвался кто-то из ближайшего угла — Он тебя поджарит трижды три раза, пока доберешься!

Ему в ответ отозвался Эмиль, вытиравший хлебной коркой блюдо из-под мяса.

— Поджарит? Видал я одного такого поджаривателя! Десятков на пять шагов умел огнешар кидать, и что? Я копье подальше метну и попаду! А хорошим копьем, скажу тебе, я добрый щит просаживал, не то, что колдуново брюхо!

— А он твое копье…

— А я бы…

Так и развлекались беседами в ожидании местного правосудия.

На третий день какие-то Герхардовы знакомцы внесли за него денег, и он сотоварищи отбыл, на прощание крепко хлопнув меня по плечу и обещав не забывать.

Угрюмый Удо зыркнул так, что я понял, что он меня не забудет точно.

А на четвертый день выкупили Уильяма.

Примерно в полдень тяжелая дверь темницы со скрипом отворилась, и в нашу камеру ввалились стражи. Они не принесли нам пива и мяса, а внимательно осмотрели нескольких присутствующих сидельцев, выбрали из них меня и Уильяма, и велели следовать за ними, и не делать глупостей.

Ибо чревато.

Мы, в общем, и не собирались, тем более, как нам пояснил наш давешний знакомый страж, оказавшийся в числе сопровождающих, прибыли за нами. Точнее, за кем-то одним.

А прибыла, сказал он, девица. Весьма высокая, красивая, одета богато. Со свитой. Пожелала, дескать, пообщаться с узником. Молодым, одетым достойно, поступившим недавно.

— А таких у нас сейчас двое, — сказал страж.

— Откуда бы у таких, как вы, взяться подобным знакомствам? — любопытствовал он.

У меня — неоткуда, а вот Уильям тихонько шепнул мне на ухо: «Эллис».

Ага.

Это которая длинная, и при этом «стерва, злее не видал».

Идти пришлось долго.

Гулкие темные коридоры, чей сумрак разгонял свет факелов; решетки, и тяжелые двери камер заставляли еще сильнее, чем обычно, жаждать свободы; где-то в стороне, судя по звукам, кажется, кого-то били кнутом.

Я был рад покинуть это царство смеха и веселья.

Дожидаться визитеров нам было предложено в просторной комнате, с лавками вдоль стен. Из широких, правда, зарешеченных окон лился свет и свежий воздух, пахнущий морем и городом, я принюхался, и понял, что воняю.

Хотелось в баню.

Или в море.

Или в реку.

Можно в бочку.

Я посмотрел на Уильяма, и понял, что если выгляжу также, то сойдет и поилка для лошадей.

Я не люблю вонять и быть грязным. Недостойно таким быть для дренга, хотя извиняют меня некоторые жизненные обстоятельства.