…остался голым, голодным и безоружным…

— Зато целым и невредимым. И яблочко, вот еще, дали…

Мякоть я объел, ибо был голоден, а единственное семечко, довольно большое, в твердой кожуре, положил в мешочек с рунами. Тут же закапывать я его не стал: дерево сказало — сам пойму, когда увижу место, которое именно то самое.

Итак, каковы итоги?

У меня есть сила магии и я нашел сокровища!

У меня нет штанов и я потерял самоуважение…

А еще я не знаю, где нахожусь, и куда идти. Что ж, минусов, вроде, больше, но я верю в лучшее. Я всегда в него верю, такой характер. А теперь — пора в дорогу: на север от меня болото, значит, дорога мне — на юг, или, хотя бы, в направлении от этого проклятого богами места. Чувство направления, кстати, тоже вернулось, так что я снова мог ориентироваться по сторонам света, а то, позор ведь! Заблудившийся нордлинг — ну не смешно ли?

Из отсыревших полотняных лент (бывшими ранее материалом для перевязки, что хранились в мешке) сплел себя что-то вроде опорок на ноги — а то, пока выбирался из озера, сквозь заросли ивняка, исколол себе ступни до крови.

Но эта мелочь не могла лишить меня присутствия духа: что мне теперь такая ерунда, как пара мелких порезов, бурчащее брюхо… Отсутствие одежды… Пара тысяч комаров, слетевшихся на завтрак, плавно переходящий в обед и, если не найду нужных трав по дороге — в ужин…

Хотя, чего это я? К Сурту травы, сила при мне, и соли немного есть — защитный круг и комаров отпугнет!

Я шел по лесу — и наслаждался. Свежим воздухом, ощущением свободы.

Ну и следами человеческого присутствия: вон, старые затесы на коре ели, видать силок или ловушку ставил умелый охотник, или вот, спустя некоторое время, дупло обнаружилось, с подвешенной рядом с ним колодой. Видимо, семья пчелиная тут жила, а бортник, таким образом, от посягательств медведя ее уберегал. Разок костровище встретилось.

Благодать была бы, если б не одно «но».

Тяжело хирдману в битве без меча — это мудрость житейская.

Непросто жениху в брачную ночь без невесты — тоже разумно.

Но кто бы знал, каково в лесу без штанов…

Это испытание, похлеще драки с драуграми, я вам скажу. Я даже и не подозревал, сколько в обычном лесу водится тварей, умеющих так больно кусаться!

Однако не подобает юному дренгу, и, в будущем, несомненно, могучему колдуну, стонать, как жалкому трэлю, получившему плетей за нерадивость. Невзгоды надо принимать стойко, и я принимал их с терпением, достойным самого Локи, которого за оскорбительные речи на пиру у Эгира приковали к скале, на эту скалу намотали змею, и заставили ее плеваться в Локи ядом. Да, стоек я, и силен духом…

Но мелкие летучие демоны кусают ведь, больно и во все места! И муравьи им ни в чем не уступают. А гостеприимные пауки, которые будто всю жизнь ждали и надеялись на встречу со мной, они теперь рады мне до глубины своей паучьей души, и встречают меня, как давно пропавшего и вдруг найденного брата, и все хотят меня обнять, и прыгают на меня с деревьев, и ползают по мне.

Я не люблю пауков, хотя и не боюсь. Просто не люблю. И хотел бы, чтобы пауки относились ко мне так же.

Но на все эти мелкие превратности лесной прогулки я перестал обращать внимание, когда вдалеке послышались людские голоса. Кажись, кто-то на кого-то орал.

Порыв рвануть к людям был мной тут же безжалостно подавлен: мой запас глупости исчерпался, когда я полез в топи. Так что, я приготовил нож и дубину, и спрятал мешок с болотной добычей под приметной корягой — так оно безопаснее, и ветку рядышком надломил. Если договорюсь с людьми, то вернусь за скарбом, а если отнесутся не с добром ко мне, то и золотишка им не видать. Золото — оно такое, многим глаза застит, а человеки — любопытные создания, обязательно захотят узнать, что в тяжелом мешке у голого человека, что собрал на себя всю паутину в этом лесу, не имеет нормальной обуви, но зато при себе у него увесистая сумка.

Так что припрятал, а с собой лишь кошель взял, с монетами да мелкими цацками, что подобрал в руинах.

Поостерегусь, в общем.

А еще, может, одежкой удастся разжиться — купить, украсть. Да хоть бы и отнять — дело житейское, мне нужнее.

Подобравшись поближе, я обнаруживаю шикарные сапоги! А в них вдеты просто королевские штаны из небеленого полотна, пусть кое-где и грязные, но все равно лучше, чем мой подгузник, и рубаха еще есть, да! Это то, что мне нужно. Все это добро, надетое на стриженого под горшок мужика, целилось из лука куда-то вперед, судя по просвету в стене деревьев — впереди прогалина, или просто лес кончился.

Просто подойти и сказать мужику: «мне нужна твоя одежда и обувь»? Не поймет, а то и драться полезет.

Не поймет точно: вопли, доносящиеся с прогалины, мной самим поняты почти не были — через два слова на третье. Видать, далеко меня Хранитель закинул, что общий язык настолько изменился, купцов-то в Хагале, говоривших на общем, я понимал хорошо.

А, судя по интонации, обстановка впереди накаляется, видать, конфликт не шуточный. Небось, грабят кого? Тогда и мне не зазорно.

Я подкрался еще ближе — дядька с луком был полностью поглощен созерцанием происходящего, а мох отлично глушил шаги. Сквозь прореху в зелени куста, которую выстриг для себя лучник, отлично было видно происходящее: могучий седобородый дедуган, сжимая в ручищах оглоблю, стоял на телеге и поливал ругательствами (а что это ругательства — слова «ублюдок» и «ослиная задница» я понял) черноволосого доброго молодца, поигрывавшего топором. Сзади от молодца толклись еще четверо парней, лет по двадцать каждому. К ногам дедка жалась то ли девушка, то ли женщина — на голове платок, сама худенькая.

Ну, точно, грабят.

Лучник сидел в своей засидке, глухой, как тетерев на току. Наверное, представлял, как они, прибив деда, разложат деваху. А в засаде нельзя пускать слюни и щелкать клювом!

И он закономерно получил по затылку. Ай, чему удивляться: бывают и среди бондов и даже лойсингов крепкие бойцы, но этот явно не из таких.

Да, Олаф меня хорошо учил, и в борге бой кулачный крепко уважали. Правильное это дело: укрепляет тело, бодрит дух, да и весело опять же, так что, удар у меня ставленый.

Жертвой моей стальной руки пал парень, на пару-тройку лет меня постарше, ошибочно принятый мною со спины за взрослого. Я отволок его на пару десятков ярдов — обдеру, да и слиняю далеко-далеко. А они пусть тут сами разбираются: Локи их знает, кто тут прав, а кто — не очень.

С прогалины заорали снова. Что-то вроде: «тоуни, тоуни». Или «хоуни» — как-то так. Впрочем, орут — и пусть их. Буйволом ревел негодующий дед, ржала коренастая дедова конячка, ругались нападавшие. В общем — скоморохи.

Рубашка парнишкина мне, однако, великовата — но сойдет, а сапоги должны быть в самый раз. И онучи заберу, потом отстираю. И вот, очень некстати, когда я стягивал с доброго парня штаны, дабы, наконец, прикрыть свои искусанные комарами и мошкой ляжки, сквозь кусты выломился один из парней, что прикрывал тылы чернявому главарю.

— Тооониии! Хде ты, хырбырмыр!!! — видимо Тони — это лучник?

Увидев меня, стягивающего штаны с его бессознательного друга, он остолбенел.

Уф, как неудобно-то получилось. Как же некрасиво…

Даже не знаю, что ему и сказать то…

Ничего говорить не потребовалось.

— Аааааааа!!! Упыыыыыырь, хырбырмыр, Тоооонииии!!! — и ломанулся от меня обратно, откуда пришел.

Ну вот, упырь, значит…

Хотя, понятно чего он испугался: голый, с зеленоватой кожей, весь перемазанный в грязи и паутине, со спутанными длинными белыми волосьями, торчащими в разные стороны, я, наверное, действительно походил на упыря. Любой бы струсил (кроме нордлинга), на его месте. Ведь одна из самых жутких тварей, какая только может быть — это упырь, приходящий при свете дня, восставший мертвец, жаждущий живой плоти. И нет на свете страшнее и подлее твари, чем упырь-мужеложец.