Еле плёлся мужик нерадивый, видом скомканным и взором одичалым безобразил раннее утро. Будто хворая кудлатая дворняга, неблагополучье излучал. Неприлично так забываться. Патлы на затылке ероша, на асфальт раскидывая спички, выбился из буднего дня. Будто только-только в город въехал, а всю жизнь по деревням шатался. Будто был в голове его ветер, а теперь подоспела гроза. Под ногами у работников мешаясь, бабам бойким дорогу преграждая, шёл куда-то не спеша, как в тумане, и почти что в полный голос рассуждал: «Хорошо бы до себя докричаться да наружу вывести из чащи. Ох, тогда мы всем докажем, жару крепкого зададим. И жена, и сослуживцы узнают, что себя я всю жизнь дожидался, из скромности природной метил ниже, из учтивости места уступал. Тёща бестолковая уймётся, тесть на радостях пожалует машину, зять сначала сквозь очки приглядится, но в итоге начнёт уважать…»
Замечтался чудак, загляделся, за людьми угнаться задумал. Зубы скалит, злится, неумелый, чувствует, что силёнки не те. Как же хочется ему в бездорожник, чтоб под боком щебетала бабёнка в норковой короткой шубейке, в разбитных остромысых сапогах.
«А вдруг опять обманут ожидания: вместо сказки свинья приключится? Кинешься в сердцах к себе в объятия – и в объятиях дурака пропадёшь. А если там внутри пропащий бездарь дожидается своей минуты, чтоб за руль покрепче ухватиться и нестись без дороги под откос? Или сволочь под замком притаилась, терпеливо сносит заточение, а как вырвется из тесной каморки, пойдёт без разбору всё крушить? Потеряешь жену и работу. Дочка знаться с непутёвым расхочет. За год сбереженья растратишь – и придётся что? Как все – воровать? Надо ли в себе разбираться, кладовые, подвалы тревожить? Что по полочкам в порядке лежало, с мест укромных в нетерпенье сдвигать. Вдруг в заветном тайнике пьянь хранится? Сидит, непутёвая, согнувшись, – а как выведешь её на волю, доведёт до сумы и тюрьмы. Откопаешь себя из завала и потом триста раз пожалеешь, что с таким охламоном связался, в жизнь такого дурня хозяйничать отпустил…»
Побледнел мужик, заикнулся, среди ровного места запнулся, встал столбом посерёдке дороги, будто своенравный баран. На прохожих глядит угрюмо, словно до копейки обобран, словно задолжали ему люди, а расплачиваться не хотят. Заблудился мужик, не знает, как из дебрей дремучих выбираться. Жить по-прежнему не может, уморился. Жить по-новому боится, аж дрожит. Улица вокруг чужая. Невысокие кривые заборы. Недостроенные домишки. Да бездомные псы на ветру. У кого бы испросить поддержки, чтоб из переплёта вывел? На чьё бы плечо опереться, чтоб былые силы вернуть? Говорят, живет в Москве Лай Лаич, он хорошим людям подсобляет, из любого заблуждения выводит и советы ценные даёт…
Диво ли: вопль дрожит рано утром над крышами, вой летит по небу поздним вечером. Это кличут Брехуна бездари, мужики, в чьих руках и лом рассыплется. Это тётки завидущие, глазастые, это девки, обделённые изюминой, не смыкая глаз, всю ночь терзаются, к помощи Лай Лаича взывая. И бездельники, и люди занятые иногда, проснувшись среди ночи, на балконах босые курят, у Лай Лаича поддержки клянчат, от Собачьего царя совета ждут.
Никакого не имеет Собачий царь к роду-племени людскому доверия и приязни ни малейшей не питает. Вот и правильно, поделом. Если объявился к просителю, то глядит угрюмо, недоверчиво. Говорят, он с лёту замечает по шагам, по шапке, по голосу и ещё по другим каким-то признакам, шкура перед ним шелудивая или водится в той шкуре человек. Первым делом о цене справляется: за услугу что мужик отчислит, на какие издержки готов? Не всегда отвечают просители прямиком на вопрос Лай Лаича. Чаще намекают расплывчато, а подчас врут нахалы бессовестно: сколько стоит, до копейки выложу, что потребуешь, сразу дам.
Не спешит Брехун цену заламывать, он молчит глубоко, выжидающе, чтобы сам с собой мужик сторговался и, чего не жалко, перечислил. Мол, пиджак жены могу пожаловать, мясорубку старую, но острую, кофеварку с проводом надломанным и ещё в придачу дам утюг. Если мало, оплачу продуктами, три кило песка с балкона выложу, из кладовки жбан пшена достану. Шарф мохеровый, подарок тёщи, – уступлю. Ну, могу накинуть шубу дочкину, холодильник, что на днях купили, у жены стащу кольцо с рубином и мопед соседский подвезу.
А Брехун-то в усы хмыкает и кудлатую бородку щиплет. Не поймёшь по нему: потешается, от речей занудных соскучился или жадностью мужицкой возмущён. Вот проситель-чудак разошёлся: дочкин перстень, кольца предлагает, одним махом уступил телевизор, все женины платья отдал. Уж ковры из дома выносит, занавески с окон срывает, плиту дуроплясу не жалко, и сервиз в придачу отдаёт.
А Брехун чего-то недоволен. Ничего Лай Лаичу не нужно. Ни полслова в ответ не промолвил. Глазки серые зоркие прищурив, даже дачку под Рязанью – не берёт.
До последнего проситель держался, до последнего крепился милый. Наконец, от горечи скривившись, кое-как от себя оторвал старый, почерневший и замызганный, но ещё приличный котелок. Пошли в ход двухместная лодка, поплавки, грузила, лучший спиннинг, сапоги болотные и лески. К этому три удочки в довесок. И палатка. Запнулся проситель, будто кость куриная в горле повернулась не тем боком. Ничего, говорит, не осталось. Всё, что вспомнил, готов уступить.
Тут уж вышел из себя Лай Лаич. Во все стороны паром пышет, на просителя от злости и не смотрит. Еле-еле удержал слово точное и, его проглотив, пробурчал: «…жбан пшена Брехуну-мне не надо. Куда дену перстень с рубином? Холодильник с плитой мне на кой? Убери с моих глаз телевизор, убирайся, мужик, восвояси. И живи как придётся, как можется, тихо-скромненько своим умом. Не забудь кофеварку, палатку, шубу, шапку, лески и спиннинг. Чтобы духу твоего я не чуял, и уж больше меня не буди. Но на будущее, дурень, помни: если хочешь, чтоб помог тебе Лай Лаич, если Брехуна вызываешь, не плати царю чем попало, а плати тем, чего тебе жаль… За услугу серебряную блесну хочу. Которую на удачу в кошельке носишь. Потому что на неё в жару, в дождь, в гололёд – рыба клюёт».
Задрожали у мужика руки. Затряслись у никудышного коленки. По спине морозец прокатился, а затылок, будто в бане, пот прошиб. Бросился мужик без оглядки от Собачьего царя-пройдохи, мимо серых бетонных заборов, мимо недостроенных хибар. Час летел наутек, запыхавшись, на бегу в кармане проверяя: «Здесь ли ты, моя ненаглядная, старая серебряная блесна». С перепугу очумелый понял, что за человек в нём проживает. За семью дверями, под замками, в тесных заточённый закромах. Не какой-нибудь писец даровитый и не пахарь в подвалах ютится. Не купец, не врожденный воротило, не артист скучает в тайнике. Не задумчивый и кроткий учёный, не дородный детина-строитель, а всего-то мужик бесшабашный, окончательный и заядлый рыбарь. Ну, теперь ему стало ясно, отчего всю жизнь низко метил, с краю подбирал кусок лежалый, не бросаясь никому на глаза. Вышел на реку – да там с тех пор дотемна и ошивался, в сапогах болотных илом чавкал, на крючок наживку цепляя, еле слышно песню мычал.
Но зато и рыба клевала: окуни, лещи, уклейки, голавли, и сомы черномордые, и ерши, и плотва. Тёща бестолковая ворчала, а от щуки хоть раз отказалась? Зять очкастый чего-то мямлил – да скорей леща в портфель прятал. Дочка щучьи челюсти сушила, из зубов браслеты низала: тешится дитё, вот и славно, веселится, ну и хорошо. А жена на рыбу не глядела, а жена молоки поедала: щучьи, окунёвые, налимьи, иногда годилась икра. Как поест – прилетает Дайбог, на плечо к скандалистке садится. Улыбается баба, отходит, на всю кухню голосисто поёт. Часы летят один за другим, а она ещё в настроенье, словно только-только расписались. Начинается медовый месяц, спать ложатся, как бывало, вдвоём…
Много раз рыбаль выходил бродить по переулкам. Ходил-бродил, подставляя лицо ветрам московским, тем довольный, что идёт по столице хоть не в дружбе, но в согласии с собой. Вот ведь: огрызался Лай Лаич, но на все вопросы ответил. Хитро преподнёс испытанье и подарка за помощь не взял. Отлегло у мужика от сердца, разгорелись в нём задор и веселье. Чувствовал: впервые, всем на зависть, ему наконец повезло. Ведь не зря шепчут: «Брехуна опасайся. Не со всяким он дружбу водит. Жестоки его испытания: вытянет наружу слабинки, подноготную обличит. Но и выдаёт по заслугам. Простофиль в помощники вербует. Мужика с душой сбережённой щедро памятным подарком наградит. А пустышек, гнильцой испорченных, за собой в собачье царство он уводит. Катится по свету слушок, будто нет из пёсьего царства пути-возврата. Потому так много в Москве собак дворовых».
