Очевидно, для начала военному инженеру Крюгелю следует напомнить операцию «Альберих», сказал штандартенфюрер, которая содержала сплошное минирование на территории в несколько тысяч квадратных километров. Именно она позволила провести успешный отход немецкой армии за линию Зигфрида в марте 1917 года. Конечно, это уже история, но история поучительная. Здесь, от Белгорода до Харькова, фактически делается то же самое, даже покрупнее масштабы. А сроки? Они реальные, если учесть, что предстоит уже финал операции — минирование самого города. Ну а кроме того, сейчас и условия другие, техника другая. Ведь в распоряжение Крюгеля выделены три отлично оснащенных инженерно-саперных батальона. И отдельная бригада полевой жандармерии.

— Я уже думал над этим, и у меня есть предварительные наметки, — устало сказал Крюгель, — Но вы же сами знаете, что город дважды переходил из рук в руки и каждый раз отступающая сторона старалась его минировать. Здесь, собственно, мало осталось что взрывать: весь промышленный район по проспекту Сталина давно в руинах…

— Тем лучше, — сказал Бергер, — меньше работы для тебя. Но ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что в Харькове нечего взрывать. Сейчас действует девять мостов — не должно остаться ни одного. Далее — сохранившиеся заводские корпуса, крупные административные и жилые здания в центре. И прочее, и прочее. Словом, завтра должен быть подробный план минирования, исполненный в одном экземпляре. Подчеркиваю: только в одном. И таблица раскладки технических средств, количества взрывчатки. Минирование должно производиться преимущественно ночью — в последнюю очередь минируются пути отхода. И еще одна деталь: всякие посторонние лица из числа местных жителей, даже случайно попавшие в зоны минирования, должны быть расстреляны на месте. Ну это функция не твоя, а комиссара полиции Мернца. Ему будут даны указания.

— Яволь! — вскочив, стукнул каблуками Крюгель и горько подумал, что логика многолетней военной жизни привела его в конце концов к неумолимому и закономерному финалу: он, военный инженер, оказался в одной компании с эсэсовцами и гестаповцами. И то, что ему предстоит совершить, по сути, ничем не отличается от тайного блюттауфе — кровавого посвящения в рыцари СС посредством личного участия в массовых убийствах, расстрелах и казнях. Хельмут Бергер прошел свое «кровавое крещение» еще в рядах штурмовиков, Крюгелю оно предстоит сейчас — в этом вся разница. А он-то наивно полагал, что между ними нет ничего общего…

— Не вешай носа, старина Ганс! — хлопнул его по плечу штандартенфюрер. — Задача, конечно, трудная, но выполнимая. И потом, имей в виду, что за твоей спиной я — верный школьный товарищ. Не стесняйся: в любое время дня и ночи обращайся ко мне. Не полагайся на армейское начальство, этих безвольных хлюпиков. А если кто обидит, я сумею за тебя постоять: у меня дружеские связи с обергруппенфюрером Прюцманом — начальником СС и полиции на Украине. Договорились?

— В общем да! — несколько приободрился Крюгель, наблюдая, как наконец-то Бергер берет со стола интригующий секретный документ. Эта проклятая бумага, честно говоря, весь вечер держала Крюгеля в напряжении. Он и сейчас не мог предположить, что в ней содержалось.

— А это — будущая благодарность тебе, Ганс, за успех планируемой операции! — Бергер торжественно потряс над столом бумагой. — Так сказать, достойное возмещение затрат и убытков. Да, да! Это секретное предписание Эрнста Кальтенбруннера направить тебя в распоряжение Вернера фон Брауна, того самого, который по указанию фюрера работает над созданием оружия возмездия. Черт возьми, я откровенно тебе завидую, дружище — это очень высокая честь!

Крюгель облегченно, счастливо перевел дыхание: слава богу, наконец-то… Он мало верил в прошлогоднюю конфиденциальную беседу с генерал-полковником Фроммом — начальником управления вооружений и главкомом армии резерва, хотя близкие друзья, в частности фон Тресков, вполне прозрачно намекали ему, что генерал связан с офицерской оппозицией. «Хозяйство Брауна — Дорнбергера» — ракетный центр Пенемюнде — было святая святых имперской службы безопасности, и Крюгель мог лишь предполагать, сколько фильтров он прошел, прежде чем эта бумага с предупреждающей полосой легла на стол шефа РСХА «железного Кальтена»…

Неужели скоро наступит конец его фронтовым мытарствам, бесконечным душевным терзаниям в бессонные ночи, связанным с этой грязной и гнусной, насквозь авантюрной и бессмысленной войной. Да, но какой страшной ценой достанется ему долгожданная перемена! Вечным позорным клеймом военного преступника, несмываемой черной «печатью Герострата…».

— Между прочим, Ганс, должен сказать тебе: ты поедешь к фон Брауну не с пустыми руками, — многозначительно подмигнул штандартенфюрер. — Он непременно оценит и приблизит тебя. Ты не понимаешь, в чем дело? Охотно объясню. Смотри сюда. — Бергер снова отдернул занавеску над городским планом и указкой очертил место где-то в Центральном нагорном районе. — Это улица Дзержинского. Здесь, в бывшем доме номер семнадцать, при взрыве русской замедленной мины в ноябре сорок первого года погиб начальник Харьковского гарнизона генерал-лейтенант Курт фон Браун — родной брат твоего будущего шефа. Ты явишься к нему как мститель, как человек возмездия, разрушивший зловредный вражеский город. Ты будешь выглядеть в его глазах как символ восстановленной справедливости, незапятнанной чести баронского рода Браунов.

Кажется, высокая патетика плохо подействовала на штандартенфюрера: голос его визгливо нарастал, глаза возбужденно стекленели и он опять вынужден был нажать на «психологическую педаль». После чего залпом выпил рюмку коньяка, хмуро бросил:

— Никому об этом ни слова! А теперь идем!

Крюгель пожал плечами: куда, собственно, и зачем? Спрашивать не имело смысла, хотя бы потому, что Хельмут Бергер был не только хозяином города, но и хозяином положения. Впрочем, Крюгель догадывался, что странное приглашение означало, пожалуй, некий особый доверительный жест, признак истинно дружеского отношения к нему, будущему сотруднику всемогущего, обласканного фюрером фон Брауна.

Оказалось, что Крюгель почти угадал. В соседней комнате штандартенфюрер остановился, взял Крюгеля за ремень и пояснил:

— Я хочу показать тебе того самого русского разведчика. Хочу знать твое мнение об этом типе — ты же долго жил среди русских. Понимаешь ли, я перевел его сюда и сам буду допрашивать. Оперативный разведчик-агент — это слишком крупный шанс, чтобы его упустить. А я как-нибудь умею развязывать языки. Ты не против на него взглянуть?

— Было бы любопытно…

— Ну так идем. Это здесь, в подвале.

Спускаясь по ступеням и оглядывая обшарпанные своды коридора, Крюгель с удивлением ощущал нарастающий интерес к этой дикой экскурсии, затеянной полупьяным штандартенфюрером. Его в самом деле захватило непонятное любопытство, ему просто хотелось взглянуть на этого русского агента-разведчика.

Зачем, почему? Разве он не насмотрелся вдоволь на советских пленных еще в первые дни войны, на их изможденные, окровавленные, но в большинстве своем непримиримые, горящие ненавистью лица? Правда, тогда он, глядя на них, испытывал и тайное и явное удовлетворение; ведь это они, русские, по сути дела, бесцеремонно выгнали в тридцать шестом его, специалиста-инженера, добросовестно исполнявшего свои обязанности.

Но еще тогда он устыдился мелочности своего чувства… А что влекло его теперь, кроме любопытства, обычного обывательского интереса?

Он пока не мог понять этого…

Подвальные сараи-кладовки были наспех переоборудованы под одиночные камеры. Пахло гнилой картошкой, старым трухлявым тряпьем и, конечно, тюремной вонью. Охранник-эсэсовец распахнул первую дверь, пнул сапогом скорчившегося на полу человека;

— Ауф!

Пленный не шевельнулся, только прикрыл ладонью глаза от яркого света фонарей. Очевидно, покойный унтершарфюрер основательно над ним поработал: лицо — сплошной кровоподтек, даже босые ноги в синяках и коростах.