А собственно, почему обязательно нужно стрелять, участвовать в соревновании? Просто пройтись и посмотреть. Побывать, как члену райкома, на оборонно-массовом мероприятии. Подсказать, дать практические рекомендации насчет порядка на огневом рубеже и прочее. Ведь в такой праздничной ватаге недалеко и до легкомыслия, благодушия. А обращение со стрелковым оружием требует дисциплины, серьезности, полной собранности.

Кроме того, соревнования — как раз тот самый случай, когда особенно наглядно проявляется общественное настроение, когда и отдельные люди показывают себя рельефно, откровенно, на пределе своих способностей. Каждый — каков есть.

Через полчаса, наскоро позавтракав, Матюхин направился в Заречье. Шел не спеша, прихрамывая, внешне вроде бы спокойный и безразличный, однако, чувствуя у горла сдавленный комок радостного волнения. Шутил про себя: «Понесла Ермилу до овса кобыла».

Нет, у них тут все было организовано довольно неплохо. На огневом рубеже только очередные (пять на пять мишеней). И команды уставные: «Раздать патроны, по-одному— заряжай», «Огонь». Все как положено. Командовал чубатый крепыш в старой красноармейской форме — Матюхину показалось, что он где-то уже встречался с ним. Ну конечно, это пожалуй, был сам председатель сельсовета. Его фамилия, дай бог памяти, кажется… Вахрушев?

— Вахромеев! — представился командир и довольно сухо осведомился: кто таков и по какому случаю пожаловал?

— Да вот как все, — улыбаясь, схитрил Матюхин. — Интересуюсь стрельбой. Будучи сознательным гражданином, решил попробовать осилить нормы «Ворошиловского стрелка».

Руководитель оглядел его сурово, вздернув правую бровь, — этаким проницательным командирским оком.

— Шуткуете, гражданин?

— Нет, я серьезно.

— Ну ежели серьезно, так вертайтесь назад от огневого рубежа. Тут вам не базар. Стреляют только те, кто сдал зачеты по материальной части оружия. А матчасть у нас изучают в кружке Осоавиахима. Вот туда и записывайтесь.

«Деловой! — отметил Матюхин. — И кажется, не очень-то вежливый — для народного избранника-депутата качество негативное. Впрочем, тут ведь стрельбище и ему сейчас не до деликатности. Интересно, кем он служил в армии? По хватке — младшим командиром, может быть помкомвзвода. И очевидно, бывший кавалерист — нагайка за голенищем».

— Вы извините, товарищ Вахромеев, но я приезжий. Точнее — командировочный. Следователь по особо важным делам Матюхин. Прибыл вчера поздно вечером.

Вахромеев прищурился, молча протянул руку ладонью вверх: дескать, пожалуйте — выкладывайте удостоверение личности. Перелистал его, даже на Матюхина глянул: похож ли на фотокарточке? И только потом, возвращая, официально стукнул каблуками:

— Председатель Черемшанского сельсовета Вахромеев Николай Фомич. Вы, стало быть, меня разыскивали?

— Да нет, — сказал Матюхин, чувствуя неловкость: получился ведь в некотором роде розыгрыш. — Я в самом деле пришел на стрельбище. Ну не пострелять, так посмотреть: как вы тут молодежь готовите?

— Можно и пострелять, — предложил Вахромеев. — Я сам, грешным делом, увлекаюсь этим. По нашим меркам, какой мужик, ежели стрелять не умеет? Поставить вас на огневой рубеж?

— Нет, я пока посмотрю.

Припекало солнце. На поляне царили строгость и праздничность, два контрастных ярких цвета воплощали здесь мир: сочно-зеленый — тайги и травостоя, красный, кумачовый — принесенный людьми. (Плакаты, флажки, скатерть на судейском столе и розовые азартные лица парней.)

А молодцы, оперативно работают, без бюрократии. Как на американском конвейере: отстрелялся, выполнил норму — шагай к судейскому столу — тут тебе сразу и билет вручается и значок. С белой мишенью и золотом по ободу — будто орден горит на пиджаке.

— А почему девчат не видно? — спросил Матюхин.

— У них сдача норм в следующее воскресенье, по плану, — объяснил Вахромеев. — Вы не подумайте, что они хуже стреляют — у нас все таежники пулять приучены с детства. Только парней и девок вместе сюда приводить нельзя — получается нездоровый сабантуй. Есть такое слово. Понимаете?

— Понимаю, — усмехнулся Матюхин. — Несовместимость, значит. Вредное взаимовлияние.

— Вроде этого.

Уже перед концом стрельб Матюхин все-таки не вытерпел: попросился на огневой рубеж. Ему повесили новую мишень, и он сперва вхолостую проверил спуск курка, подогнал у тозовки ремень под свой локоть, потом сделал три пристрелочных: винтовка била почти точно, правда, чуть косило влево. Следовало контрольные выстрелы делать с небольшим упреждением.

Вахромеев на поляне уже строил отстрелявшихся, так что болельщиков, к сожалению, у Матюхина не было, он оказался в одиночестве на огневом рубеже.

Досылая патрон, Матюхин услыхал сзади конский топот и оглянулся: у кустов спрыгнул с лошади какой-то парень живописного, даже залихватского вида. Широкие плисовые штаны, сапоги гармошкой, сатиновая косоворотка и тюбетейка, прихлопнутая на макушке. Белобрысый вертлявый, остроглазый — ни дать ни взять шпана с городского базара.

Парнишка подбежал к вахромеевскому помощнику, поторговался о чем-то, скаля зубы и пританцовывая, а через минуту плюхнулся с винтовкой — рядом с Матюхиным, справа от него.

Едва лег, длинно, через зубы, сплюнул (в сторону Матюхина), клацнул затвором и — влепил три пули в матюхинскую мишень, единственную, других уже не было.

— Эй, парень! — рассердился Матюхин. — Ты куда палишь? Мишень мне испортил. Соображаешь?

— Не бойся, дядя! — осклабился парень. — Стреляй себе на здоровье, ежели попадешь. Я мишени не порчу, я их таврую: треугольник выбиваю. У меня такое личное клеймо. Понял?

Матюхин даже стрелять передумал, отложил винтовку — уж больно любопытным показался ему этот взлохмаченный, невесть откуда взявшийся белозубый нахал. Не чересчур ли бойкий парнишка? Впрочем, бойких Матюхин любил.

— Ну, ну, — сказал он. — А в десятку ты хоть попадешь?

— Темнота! — подмигнул белобрысый, — Да мне в десятку попасть что палец обмочить. Вон гляди, школьный мелок лежит над твоей мишенью. Видишь? Сейчас ты его не увидишь.

Бойкий сосед прилип к ложу, щелкнул выстрел, и на том месте, где на бруствере мишени лежал кусочек мела, вспух белый шарик пыли — все, что от него осталось.

— Вот как надо стрелять, батя!

Впрочем, триумф не состоялся: подбежал разъяренный Вахромеев и цепко схватил «снайпера» за шиворот так, что затрещала сатиновая рубаха.

— Кто тебе разрешил, охламон паршивый?! Марш с огневой позиции! Чтоб духу твоего не было!

Парень ловко вывернулся, в три прыжка оказался у кустов, вскочил в седло. Помахал на прощание цветной тюбетейкой: не поминайте лихом!

— Что это у вас за ковбой выискался? — спросил у председателя Матюхин.

— А ну его! Гошка Полторанин, вахлак сопливый. Выпендривается вечно, как вошь на гребешке. Местного удальца из себя строит. Никак я не доберусь до него, паразита.

— У него и лошадь своя?

— Казенная. Он сейчас на заимке табунщиком. За овсом сюда приезжал. Не углядел я его, прохлопал. А патроны у него свои оказались.

— А по-моему, вы зря уж так его честите, — с улыбкой произнес Матюхин. — Парень он боевой, ловкий — хороший боец получится. Вам бы только к рукам его прибрать надо. Постепенно, с педагогическим подходом.

— Оно так… — сумрачно вздохнул Вахромеев. — Только боюсь, как бы вам раньше не пришлось прибрать его к рукам.

— Это почему же?

— Да вот в связи с тем делом, по которому вы приехали. Разговоры ходят разные…

— Интересно… — Следователь положил на землю винтовку, потряс в пригоршне неиспользованные патроны: что-то и стрелять ему расхотелось. — Очень любопытно. Хотя, признаюсь, не очень верится в это.

На липатовскую заимку Гошка возвращался не старой дорогой, а другой — обходной — мимо итээровского городка. Надо было заехать к начальнику стройки, к самому инженеру Шилову, да похвалиться: привет, мол, от кавалериста будущего Георгия Полторанина, который утер всем вам нос в принародном масштабе. Лошаденки, дескать, ваши живы-здоровы, того и вам желают. И насчет сапа так вы явственно заврались, а посему завкона Корытина, прощелыгу, гнать надо в три шеи со своего поста. За сим уважительно прощаюсь и кланяюсь на три кисточки.