Штандартенфюрер вдруг остановился и, замерев, не мигая, стал смотреть на противоположную стену. Крюгель вспомнил этот давний прием молодого еще Хельмута Бергера — «стрессовый тормоз» (он применял его в минуты крайнего возбуждения).

— К черту всякие разговоры о деле! — уже с легкой веселостью через минуту сказал Бергер. — Да и какой тебе интерес слушать басни про русского разведчика?

— Вот именно, — согласился Крюгель, впрочем, подумав, что история русского разведчика наверняка не лишена интереса, как и таинственная секретная бумага, лежащая на середине стола.

Бергер достал из шкафа бутылку изысканного «камю», наполнил хрустальные рюмки.

— В такую жару коньяк не очень идет, но… Ради нашей встречи надо, пожалуй, выпить. Сколько мы не виделись, два года? Ну да, после Умани. Что ж, за нашу встречу, дружище Ганс! Прозит!

— Прозит!

Это хлесткое, как выстрел, слово, напомнило Крюгелю родной Магдебург двадцатых годов, воинственные факельные шествия штурмовиков по ночным улицам. Они поли «Призыв раздался, подобный грому», заканчивая бурными пирушками в пивных, где под стук глиняных кружек дружно и хрипло кричали «прозит!». Светловолосый, атлетически сложенный Хельмут шел обычно впереди марширующей колонны.

Еще раньше они некоторое время учились в одной школе, состояли в католическом союзе молодежи. Но ничего общего между ними не было. Разве только то, что оба были «ровесниками века» — родились в одном и том же 1900 году…

Держа на весу недопитую рюмку, Бергер покачивался на стуле, задумчиво разглядывая скелет.

— Ты знаешь, Ганс, чей это скелет? Одного очень крупного русского ученого, он разрешил после смерти анатомировать и препарировать себя. Так сказать, отдал свой труп в жертву науке Смелый шаг, должен я сказать! Но старик не прогадал. Видел бы ты, в какой трепет приводит этот скелет моих посетителей и допрашиваемых. Вот что значит реалия смерти! Нет, я определенно заберу его с собой. В конце концов, я имею право на сувенир, как хозяин этого города. Пусть хотя бы и временный.

— Временный хозяин? — деланно удивился Крюгель.

— Да, мой друг! Именно временный, — тоже с поддельной грустью вздохнул штандартенфюрер. — Теперь это совершенно ясно. Как ясно и то, что мы проиграли войну. Да, да, ты не ослышался! Я сказал: мы уже проиграли войну.

Крюгель смущенно промолчал: не хватало еще поддакивать матерому эсэсовцу в таком скользком, явно провокационном утверждении. Его давно уже, с самого начала разговора, почему-то интересовала одна броская деталь в облике Хельмута Бергера, которую он определенно не знал или не замечал раньше: стоячий, странно-неподвижный взгляд. Бергер словно бы переносил его бережно с предмета на предмет, медленно поворачивая голову. Может, у него случилось что-нибудь с глазами, например на почве контузии?

Вряд ли. Скорее это приобретенная тренировкой привычка, соответствующая незыблемой осанке полковника-эсэсовца. Да, но где раньше видел Крюгель этот пустой, стеклянно-отсутствующий взгляд?

— Я читал статью доктора Геббельса «Сумерки войны», — осторожно сказал Крюгель. — Там есть довольно трезвые положения…

— Да, но слишком запоздалые! Мы предупреждали еще до войны: обратите внимание на русский тыл, там растут новые промышленные бастионы. Впрочем, ты сам это знаешь лучше других. Кстати, тот пресловутый Алтайский регион, который ты помогал строить, дает, по официальным данным, две трети военного свинца. Почти каждая пуля, выпущенная русскими, налита этим алтайским свинцом. Интересно знать, как ты чувствуешь себя под русскими пулями? Тебя не мучают угрызения совести?

— Насчет совести у меня все в порядке, — сказал слегка задетый Крюгель. — Я писал обо всем этом в своем докладе в генеральный штаб, приводил таблицы и предупреждал. Это еще в тридцать седьмом году.

— Ну да, конечно. — Штандартенфюрер глотнул коньяка, посмаковал на языке. — Все мы писали, все предупреждали — теперь об этом так модно говорить! А если честно, тот объект мы проморгали. Нет, ты лично был не виноват и правильно сделал, что вовремя уехал. Наш агент там — начальник строительства, к сожалению, был троцкистом и на этом погорел — его разоблачили. И ты умно поступил, не пойдя с ним на деловой контакт. Впрочем, все это уже стало очень далекой историей. Поучительной историей…

— Вспомнил! Фамилия начальника строительства была Шилов! — обрадованно сказал Крюгель, радуясь, однако, вовсе другому: вот, оказывается, чей взгляд напоминала ему манера штандартенфюрера Бергера! Взгляд Шилова — взгляд совы, которая поводит головой, направляя неподвижные, как фары, глаза.

— Возможно, — кивнул Бергер. — Я не помню. Точнее, даже не знаю, он числился у нас под кодовым номером. Кстати, он был убит при попытке диверсии. Это была скороспелая акция, чистейшая авантюра — так, по крайней мере, доложил его напарник.

— Разве Шилов действовал не один? — удивился Крюгель. — Вот этого я не знал.

— Да, с ним работал один бывший белогвардейский офицер, Между прочим, он сейчас здесь, в Харькове, фельдфебель зондеркоманды. Как говорят русские, «пришелся нам ко двору». Могу вас свести, как старых знакомых.

Бергер вежливо улыбнулся, поворачиваясь всем корпусом и останавливая на Крюгеле свои бесцветные немигающие глаза.

— Нет уж, увольте, — сухо сказал Крюгель. — Думаю, эта встреча не доставит мне удовольствия.

— Я тоже так думаю, — сладко прижмурился штандартенфюрер. — Честно скажу: не люблю предателей.

У Крюгеля опять испуганно обмерло сердце: неужели это намек? А если нет, то что означает пустопорожняя болтовня? Ведь прошло уже полчаса, а они фактически еще не касались дела. Да и есть ли оно, это дело?

Он демонстративно посмотрел на часы: в конце концов, ему надоели иезуитские следовательские замашки юнггеноссе Бергера — пускай раскрывает свои карты. А там, в открытую, будет видно, что к чему.

Хельмут Бергер, конечно, заметил, недовольно поморщился и встал. Прошелся по мягкому ковру, сказал с укором:

— Я вижу, ты слишком нервничаешь и торопишься. А жаль… Я понимаю твои заботы, но, черт побери, так приятно вспомнить старое! Оно всегда вспоминается, когда нет будущего. Да, да! Я опять возвращаюсь к этому: мы проиграли войну. И вот какой вывод отсюда: мы обязаны теперь быть особенно жестокими! Где логика? Она есть. Нет, это не предсмертный оскал, это дальновидная политика, если хочешь — программа будущих десятилетий. Наша жестокость породит ответную жестокость русских, а она, именно она, посеет так нужные нам семена ненависти в грядущих поколениях немцев. Только тогда дело, начатое, но проигранное нами, вновь воскреснет и будет жить. Будет!!

Штандартенфюрер резко ударил кулаком по тумбочке, на которой стоял скелет: зашелестели, застрекотали кости, у черепа изумленно отвисла челюсть. Крюгеля охватил ужас, когда он увидел все это, увидел рядом со скелетом замершего Бергера, опять включившего свой «стрессовый тормоз» — живого человека с остекленевшим полубезумным взглядом…

— Майн гот! Что я слышу… Ведь это же…

— Это приказ фюрера! Спокойно, оберст. Выпей воды и слушай внимательно. Я все это говорю к тому, что Харьков должен быть уничтожен при отступлении, стерт с лица земли как крупный населенный пункт. Средство — сплошное минирование. Время — одна неделя. Общее руководство и контроль — штандартенфюрер Бергер, непосредственное исполнение — полковник Крюгель. В случае провала акции виновные подлежат расстрелу. Надеюсь, все ясно?

Крюгель растерянно пожал плечами: вообще-то, он предполагал все это, по такая категоричность, такие масштабы и сроки… Ну, а самое главное состоит в том, что акция по своей истинной сути не что иное, как военное преступление чистейшей воды. Может быть, следует сказать или хотя бы намекнуть несущему всю тяжесть ответственности штандартенфюреру Бергеру?..

— Я вижу, ты не во всем разобрался. — Бергер криво усмехнулся. — Ну что ж, придется сделать некоторые, пояснения. Прошу подойти к плану города.