С вечной благодарностью и всегда в твоем распоряжении,

Мэри Бэрнвелл, урожденная Холдер».

И еще одно:

«19 мая

Дорогая Люси!

Я имела беседу с человеком, которого прежде считала своим врагом. Ее результаты весьма плачевны, и посему я вынуждена изменить планы. Я думала просто уплыть на пароходе, прибыть в Лондон и появиться у дяди с ребенком на руках, чтобы попросить убежища. Но мне объяснили, что закон на стороне моего мужа. Он может забрать у меня сына – и, я уверена, сделает это.

Имея в союзниках столь великого человека, я договорилась с моим другом-паромщиком инсценировать нашу с сыном гибель. Когда надежды на наше спасение угаснут, я поднимусь на борт «Хэмпстеда» под именем миссис Эйбл Браун и встречусь с тобой в лондонском порту. Мой союзник организовал отправку моего багажа тебе, на борту «Хэмпстеда», в следующий вторник.

Что касается моего сына… пока он побудет с двумя людьми, которые нежно любят его, и если ситуация обернется против меня, они с любовью вырастят маленького Чарльза как собственного ребенка. С помощью моего предполагаемого – в прошлом – врага я предприняла меры, чтобы им не пришлось платить за свою доброту. Я не отваживаюсь написать их имена даже в этом письме, но скажу их, когда наступит время.

Так что жди меня в порту 10 июня. И прошу тебя, ни слова моему дяде или кузену Артуру. Я должна понять, как все обернулось, прежде чем открыться им. А потом, с Божьей помощью, мы отыщем способ вернуть моего сына в его настоящую семью.

От твоей осмотрительности зависит мое счастье.

М.».

Там также была газета, датированная 10 июня 1890 года.

Я прочла статью с холодным, тяжелым сердцем: идя от Кента по устью Темзы, «Хэмпстед» получил пробоину, начал набирать воду, накренился на правый борт и затонул. Это произошло за считаные минуты, и команда и все пассажиры погибли. Задержав дыхание, я просмотрела список пассажиров.

Миссис Эйбл Браун.

Мне потребовалась секунда, чтобы прочувствовать смерть. Печаль стала такой близкой – это было уютное, знакомое ощущение. Старый спутник, если не друг.

Мэри Холдер не справилась. После всего, через что ей пришлось пройти, она погибла от трагической случайности.

На полях статьи была приписка: «Мы решили ничего не рассказывать мистеру Холдеру и не отдавать ему сундук. Это лишь разбило бы ему сердце. Люси Парр Проспер».

Больше в ящике ничего не было.

Я поняла, что плач прекратился, а мои собственные щеки намокли от слез.

И кто-то с силой стучал во входную дверь, крича:

– Мисс Холдер? Мисс Нэнси Холдер?

Было десять часов утра. Я не помнила, как просидела здесь всю ночь, но требовалось привести себя в порядок, прежде чем подниматься наверх, чтобы открыть дверь. Я вытерла лицо и высморкалась. Очевидно, я очень долго плакала.

Ко мне пришел Ким Джонс из «Траста». Симпатичный мужчина приблизительно моего возраста. Он очень извинялся, что явился, не дождавшись ответного звонка с подтверждением, что это удобно. Он боялся, что здесь нет мобильной сети и я не смогу ему ответить. Я проверила телефон. Он звонил час назад.

Я встревожилась. После той ночи убийства я не пропустила ни одного телефонного звонка. Я отвечаю на все, даже рекламу и откровенное мошенничество, на случай, если именно этот звонок каким-то запутанным образом поможет раскрыть смерть моих родителей. Я просыпаюсь, даже если приняла таблетки. Но этого звонка я не услышала.

Я испугалась. У меня возникло желание немедленно вернуться в Рим.

Я не стала рассказывать о ящике, но убрала его в свою огромную сумку и хотела тщательно обдумать историю. Я не успела выпить кофе, или принять душ, или даже почистить зубы. В доме стоял лютый холод, водопровода не было. Я знала, что британцы обычно вежливы и туманны, но напрямую, по-американски, спросила, сумеет ли он мне помочь. Он отвез меня в офис «Холмс траст», который располагался недалеко от Британского музея. Там стояла личная мебель Холмса, викторианский диван и мягкие кресла, и мой спутник сказал, что если я хочу, они могут приготовить для меня комнату с кроватью, в которой спал сам Холмс. Все подняли вокруг меня суматоху. Ни один не спросил про моих родителей, и я подумала, что, может быть, они знали.

После круассана и кофе я наконец показала им ящик. Они пришли в восторг.

– Нужно отнести его Шипли, – повторяли они снова и снова. В конце концов Ким объяснил, что Уилл Шипли – один из хранителей посвященного Холмсу крыла музея. Шипли превратил расследование случившегося с Мэри Холдер в свое хобби. Он уже был в списке людей, с которыми меня хотели познакомить.

Компания сотрудников «Траста» отправилась вместе со мной и Кимом в музей. Он оказался намного более современным, чем я ожидала. Крыло Холмса было огромным, и там имелись экипажи, интерьеры, оперные плащи и цилиндры, охотничьи фуражки, пистолеты, трость с потайным лезвием, скрипка Страдивари, миллион луп, крошечные стеклянные пузырьки и бутылочки, сумка врача с инициалами «Дж. Х. В.», жестяная коробка, трубки, шприцы и персидская туфля, в которой Холмс хранил табак.

Ким постучал в дверь с табличкой «УИЛЛ ШИПЛИ, ПОМОЩНИК ХРАНИТЕЛЯ», и вскоре я уже демонстрировала ящик и его содержимое немолодому, но еще привлекательному мужчине в сером свитере и черных шерстяных брюках. Он изучал мои находки блестящими глазами. Я не стала рассказывать о плаче и видениях – все еще сомневалась, что это произошло на самом деле. Я продолжала твердить себе, что иначе мы бы не нашли ящик, но почему так? Почему сейчас? Почему не в один из тысяч раз, когда я умоляла Вселенную сообщить мне, что случилось с моими родителями?

Я сунула дрожащие руки в карманы и сказала, что да, я замерзла, после чего Ким пообещал мне чай.

Уилл Шипли надел белые матерчатые перчатки и держал письма и вырезки обеими руками, словно хрупкое стекло. Я представила римскую полицию, с таким же благоговением изучающую мусор, собранный в переулке, где убили моих родителей. Я посещала их лаборатории. Просматривала фотографии. Постоянно звонила. Они не обижались. Смотрели на меня своими душевными итальянскими глазами, как на картинах Караваджо, и говорили, как им жаль, что нет никаких новостей.

– Сундук, – удивился Шипли. – Люси Парр Проспер забрала сундук Мэри Холдер…

Когда моих родителей убили, мне пришлось придать делу огласку, тщетно вымаливая информацию и улики. Но у «Траста» были обширные базы данных и связи по всему миру. Шерлока Холмса очень любили.

Прошла неделя – без плача и теней; каждую ночь я оставалась в Фэрбенке. Ждала, надеялась, в том же оцепенении, в котором провела годы жизни. Ким, Уилл и их коллеги были возбуждены, радовались, словно Холмс, своей охоте на сокровища. Также я чувствовала их глубокую надежду: они верили, что я объявлю свои планы насчет дома. По-прежнему не зная, что я живу на жалкие гроши.

В Риме ничего не происходило. Один из моих любимых детективов ушел из полиции, чтобы открыть магазин одежды в Милане.

На девятый день моего пребывания в Англии появилась зацепка. В фермерском доме нашелся сундук, но 1940-х годов. Уилл и Ким были разочарованы, однако безупречно вежливы.

– Я по-прежнему считаю, что под «союзником» имелся в виду сам Холмс, – как-то вечером сказал Уилл. – Знаете, когда доктор Уотсон писал о деле вашей семьи, он упомянул, что Шерлок Холмс получил вознаграждение в размере тысячи фунтов. Мне нравится думать, что он отдал эту тысячу Мэри. – Он улыбнулся мне. – Чтобы оплатить доставку сундука и билет на «Хэмпстед». И компенсировать расходы тех «двоих», что заботились о ее сыне.

– В письмах об этом ничего нет, – заметила я.

– Верно, но они могли обсуждать это в каком-то предыдущем письме. Или, может, она желала проявить в этом вопросе такт. Викторианцы имели странное отношение к деньгам.