На выходе из кустов Сережка увидел небольшой стожок сена.

«Неплохо, — подумал он. — Можно переждать и отдохнуть малость».

Он разгреб сено, влез в норку, устроился поудобнее, полежал. Затем стянул сапоги, растер ноги, переобулся и свернулся калачиком. Понемногу согреваясь, мальчик не заметил как задремал. Сколько Сережка проспал в копне, он не знал. Проснулся от боли в боку и ничего не понял, перевернулся на другой бок. Но тут почувствовал частые толчки, теперь уже в спину, отчего он даже застонал и вдруг вздрогнул — сон мигом пропал, внезапный страх охватил мальчика. Он приподнялся и сразу увидел рослого немца. Сидя на корточках, он настойчиво тыкал, Сережку стволом автомата в бок и что-то говорил по-немецки.

— Тебе чего? — испуганно выкрикнул Сережка, хотя сразу понял, чего от него хочет этот здоровый детина.

— Ком! — гаркнул немец.

Сережка вылез из своего укрытия и увидел еще трех немцев.

— Вам чего от меня надо? — спросил Сережка, отступая к стожку. Он глядел на немцев и старался сообразить, чем же все это теперь кончится.

А гитлеровцы со злорадством разглядывали его. «От них не уйдешь. Так не отпустят. Попался! — промелькнуло у него в голове, и он мысленно обругал себя: — Ну и тюха ты, Cepera. Задание командира не выполнил. И что о тебе в отряде подумают?»

Он вспомнил озабоченное лицо командира и фразу, которую тот сказал на прощание: «Смотри возвращайся целым. Помни, что не кому-нибудь, а мне за тебя перед твоей матерью ответ держать придется. А что я скажу ей?»

Все эти мысли пронеслись у него в голове, пока один из немцев ворошил стожок, надеясь найти что-нибудь спрятанное там.

Разметав копешку и ничего не найдя в сене, немец скомандовал: «Пошел!» и с силой толкнул мальчика автоматом в спину.

Сережка шел, опустив голову.

«Уйти надо. Убежать. Обязательно. Но как? Сейчас нельзя. Подстрелят», — думал он, не зная, как выпутаться из случившегося с ним.

Немцы провели его через деревню. Сережка не видел и не замечал ничего вокруг, настолько он был поглощен своими переживаниями.

Сколько было времени, он тоже не знал. Редкие встречные прохожие — женщины или старики, увидя конвоиров, отходили в сторону, останавливались, провожали мальчика испуганными взглядами.

Когда он проходил мимо одной избы, из-за изгороди его окликнул чей-то пронзительный голос:

— Сережа, ты ли это?!

Мальчик вскинул голову и взглянул в ту сторону: за изгородью стояла Нюра, та самая девочка, которой он однажды помогал колоть дрова.

Обрадованный неожиданной встречей, Сережка тут же откликнулся:

— Я, Нюра! Я! Мамке своей расскажи все.

— Поняла, — ответила девочка.

Из подворотни на дорогу выскочил лохматый пес. Он заметался вокруг немцев пронзительно и хрипло затявкал на них. Один гитлеровец сапогом ударил собаку, откинул в сторону. Пес перевернулся, взвизгнул, но тут же вскочил на лапы и снова кинулся на немца. Простучала короткая автоматная очередь — пес, прошитый пулями, растянулся на дороге.

Нюра от неожиданности вскрикнула: «Мама-а!» и кинулась в избу.

Сережку ввели в школу, где теперь у немцев был какой-то штаб. Конвоиры втолкнули его в комнату и что-то доложили сидящему за письменным столом худощавому офицеру. Тот, прищурившись, оглядел Сережку, поманил пальцем и, кивнув на табуретку, стоящую посреди комнаты, сказал по-русски:

— Пройди. Сядь.

Сережка, насупленно глядя на офицера, молча прошел, присел на краешек табуретки и обнял руками плечи, стараясь согреть себя. У офицера были жесткие короткие волосы, колючий взгляд, жесткая портупея, отчего и сам он весь казался жестким.

Когда солдат вышел, офицер поднялся из-за стола, обошел сидящего мальчика, испытующе разглядывая его. Потом он опять сел за стол, неторопливо закурил.

А Сережка сидел съежившись, думая, как бы не показать этому немцу, что он струсил или боится чего-то.

«Он не догадывается, кто я, — думал Сережка. — Если не подам виду, он подумает, что я и в самом деле сирота и иду из деревни в деревню, прошу милостыню, так как дом сгорел и мне негде теперь жить».

— Ну? — спросил немец. — Ты кто?

— Сирота.

— Из какой деревни?

— Из Вышегор.

— О! О-о!.. — протянул немец. — Это есть очень далеко отсюда. Как ты попал в эту деревню? /

— Пешком.

— Столько километров и пешком? Зачем?

— А я последнее время так и хожу пешком из деревни в деревню.

— Почему?

— Мне некуда податься. Сирота я.

— Я это слышал, — раздраженно перебил немец. — Не ври. Ты есть партизан. И пришел в расположение нашей воинской части специально.

— Не-е… Я не партизан, господин офицер. Я маленький. Партизаны все усатые и с бородами.

— Откуда ты это знаешь?

— На картинках видел, когда еще в школе учился. У нас в учебнике картинка такая была.

— А ты хитрый мальчик… Кто тебя послал?

«Фигу вам. Дудки», — подумал Сережка, Прикинулся совсем глупым.

— Зачем ты пришел сюда?

— Может, кто пустит переночевать. В Нелидово я иду. Там у меня тетка живет, она приютит.

— А кто у тебя еще из родственников есть?

— Никого.

— А брат есть?

— Нее…

— Врешь. У тебя есть брат. И он находится в партизанах. Я это точно знаю. Как твоя фамилия?

— Корнилов, — быстро смекнув, что врать не стоит, ответил Сережка и в то же время подумал: «Откуда он про брата узнал? А может, ловит меня на слове?»

— Ты сказал, что твоя фамилия Корнилов, — уточнил немец. — Это хорошо. Значит, у тебя есть и брат. Он партизан?

«Больше ты ничего не узнаешь, — подумал Сережка и вспомнил мать, которая любила говорить сыновьям: — Умейте держать язык за зубами. Помните, что длинный подол запутывает ноги, а длинный язык — шею».

— Он партизан? — переспросил немец.

— Не-е, — мотнул головой Сережка. — Брательника у меня нет.

— Врешь! — офицер поднялся из-за стола и наотмашь ударил мальчика по щеке.

Сережка не удержался на табуретке и грохнулся на пол, а когда поднялся, фашист снова ударил его кулаком прямо в лицо. И Сережка снова рухнул на пол. Горячая липкая кровь потекла из носа на подбородок. Приподнявшись, Сережка вытер рукавом кровь, простонал^

— За что?

— Ты будешь говорить правду?

— Нечего мне говорить. Я сирота.

Офицер побагровел и принялся снова бить мальчика тяжелым, точно кувалда, кулаком. Сережка падал, вставал, а гитлеровец ловил его за ворот пальтишка и снова бил, нещадно и иступленно орал: у

— Говори!!Сознавайся! Ты есть партизан?!

— Нет!

Гитлеровец окончательно рассвирепел. Сильным ударом он свалил мальчика! на пол и пнул его сапогом. Сережка увертывался насколько хватало сил, сжимал в комок тело, укрывал лицо и голову руками, а удары один сильнее другого обрушивались на него. Вдруг он весь как-то обмяк и потерял сознание. Офицер заметил, что мальчик не вздрагивает и не подает признаков жизни, остановился, приподнял его и тут же отшвырнул от себя. Вытерев платком пот с лица, позвал часового.

Вошедший солдат схватил Сережку за руки и волоком вытащил его на улицу. Даже холод не привел мальчика в чувство. Стоявший на крыльце часовой что-то крикнул солдату, тащившему Сережку, оба они засмеялись. Гитлеровец поволок мальчика через двор к сараю в углу школьного двора. Там он бросил Сережку на пол. Скрипнула ржавыми петлями закрывшаяся дверь. Солдат навесил замок и вернулся в дом.

Перепуганная тем, что произошло на ее глазах, Нюра вбежала в избу и, плача, кинулась к матери, которая с опаской поглядывала в окно: она, конечно, видела, что творилось на улице, но не знала, кого и куда ведут.

— Мамочка! Немцы мальчика схватили… Я сама видела. Это он, я узнала его.

— Чей мальчик-то? Говори толком.

— Тот самый, что к нам заходил погреться, дрова колол. Ну разве не помнишь?

— Ой, беда! Сережу, что ли?

— Его, его, мама.

— Быть не может. Он ведь тогда ушел из деревни.