— Приготовить гранаты! Стрелять по команде! Аверкин, пулемет на левый фланг! Бить короткими очередями.

И только пулеметчик Николай Аверкин и его второй номер перевели «максим» на левый фланг, немцы поднялись и пошли, поливая гордеевскую группу свинцом из автоматов.

— Аверкин, огонь! — скомандовал Гордеев.

Как швейная машинка, с частыми перерывами, застучал пулемет, заработали партизанские автоматы. Сраженные пулями гитлеровцы падали, но остальные продолжали продвигаться. Казалось, минута-другая, и они уничтожат партизан. А когда в ход пошли гранаты и кинжальный огонь отрезал фашистам путь вперед, они снова залегли, и в это время все будто перевернулось на поле боя: из густого подлеска выскочила группа бойцов в красноармейских шинелях, с винтовками наперевес, и с криком «Ура!» кинулась на немцев с тыла. Они без выстрелов быстро приближались и готовы были вот-вот сойтись в рукопашной, нацелив на врага шильную сталь штыков.

Немцы, не ожидавшие этого натиска, вскочили с земли, забегали, заметались по полю. Участь фашистов была решена. Их растерянность сделала свое дело.

Партизаны, окрыленные неожиданной поддержкой, поднялись и с криком «Ура!» пошли на сближение с немцами.

Фашисты повернули назад и, почти вслепую стреляя на бегу, бросились на прорыв в сторону красноармейцев. Пулемет бесперебойно бил по ним с фланга. Но вот он смолк.

Красноармейцы сошлись с последней группой фашистов. Лишь пять гитлеровцев прорвались к своим машинам.

Когда бой стих, красноармейцы вынесли к дороге трех павших в бою своих товарищей и положили их на бугре, у поворота дороги, под тремя белыми березами.

Партизаны собрали трофеи, сошлись радостные и возбужденные у берез. Увидя лежащих на снегу трех погибших в бою красноармейцев, смолкли, сняли шапки. Неслышно и тихо сыпал снег, словно опускалась с неба прозрачная тюлевая пелена. Снег падал на лица и руки лежащих под белыми березами красноармейцев, не таял.

Андрюхин, приняв доклады у взводных, которые сообщили, что среди партизан нет убитых, а только два легко ранены, распорядился перевязать их и, подойдя к красноармейцам, спросил командира, приметив в петлице его шинели кубик:

— Из какой части, товарищ младший лейтенант?

— Из разных частей все мы, — хмуро ответил худощавый, молодой и весь обросший густой щетиной лейтенант. — К линии фронта пробиваемся, из окружения.

— Почему на немца шли без выстрела?

— Патронов нет. Все раздарили фашистам в прежних боях. А тут увидели такое жаркое дело, решили погреться в рукопашной.

— Документы имеете? — спросил Андрюхин.

— Имеются. А вы кто будете, чтобы у нас их проверять? Усомнились в нас, что ли?

— Нет, не усомнился. Но порядок того требует. Я командир партизанского отряда имени Щорса. И право на то имею полное.

Лейтенант вынул из нагрудного кармана командирскую книжку, протянул Андрюхину. Тот внимательно ознакомился с документом и, возвращая, спросил:

— Вы коммунист, товарищ Баутин?

— Так точно, товарищ капитан. Коммунист с тридцать девятого года.

— Откуда родом?

— Сибиряк я.

— Добро. Людей своих знаете?

— Были вместе не в одном бою.

— А эти кто? Фамилии помните? — Андрюхин взглянул на лежащих под березами трех красноармейцев.

— Помню. Всех троих, как себя знаю. Сычев, Ушаков, Квасов. Все трое москвичи. Двое, те что помоложе, в моей роте числились.

Партизаны и красноармейцы вырыли под березами братскую могилу и захоронили в ней трех погибших бойцов. А потом молча вскинули вверх карабины и автоматы, отсалютовали своим боевым товарищам.

Андрюхин, Гордеев и младший лейтенант Баутин тоже выстрелили из пистолетов в воздух. Спрятав свой ТТ в кобуру, Андрюхин обратился к красноармейцам:

— Товарищи бойцы! Объявляю всем вам благодарность за решительные действия в сегодняшнем бою. Мы потеряли трех смелых бойцов. Тяжела утрата. Родина не забудет своих верных сыновей. Врагу мы отомстим за них. Товарищи бойцы, наш отряд пока невелик, но мы воюем. Я имею полномочия от командования Красной Армии принимать в отряд всех красноармейцев, которые пробиваются к линии фронта на соединение с регулярными частями нашей армии. Фронт отодвинулся далеко. Поэтому предлагаю всем вам присоединиться к нашему отряду. Как ваше мнение на это, товарищ младший лейтенант?

— Согласен, товарищ капитан. Только доложите обо всех нас командованию, если имеете возможность, чтобы не считали нас погибшими или без вести пропавшими.

— Доложу. Коммунисты и комсомольцы в вашей группе имеются?

— Да. Коммунистов пять. Комсомольцев шестнадцать.

— Добро. А сколько всего у вас бойцов?

— Двадцать девять со мной.

— Двадцать шесть, товарищ командир, — уточнил скуластый красноармеец.

— Да. Двадцать шесть, товарищ Фасуддинов, — с горечью в голосе отозвался младший лейтенант. — Но и те трое будут с нами в строю. Мы за них воевать будем. Они не погибли. Они в наших сердцах. Так что нас двадцать девять.

— Согласен, — поддержал Андрюхин. — Будем считать двадцать девять. Сычева, Ушакова, Квасова из списков не исключать. Пусть всегда будут вместе с нами в строю. Боеприпасы выдавать будем и на них.

Было уже за полночь, когда группа подрывников в восемь человек, которой командовал Сергеев, подошла к деревне Кавелыцино. На краю леса, подступавшего к деревянному мосту через неширокую реку Неча, остановились. К мосту, который решено было взорвать, командир подрывников выслал двух партизан: Петра Корнилова и Александра Полетайкина. Они скрытно пробрались вдоль берега, заросшего кустарником, почти к самому мосту, залегли, стали наблюдать.

По ту и другую сторону моста расхаживали два часовых. Они о чем-то переговаривались по-своему.

Полетайкин тронул за плечо товарища, показал на приклад автомата. Петр в ответ кивнул головой, мол, понял.

Темная ночь была помощницей партизанам. Выждав, когда немцы сойдутся и станут закуривать, о чем-то болтая, Корнилов и Полетайкин проворно выскочили из укрытия, в стремительном броске налетели на фашистов, бесшумно сняли их и отволокли под мост.

Прихватив автоматы немцев, Корнилов и Полетайкин вернулись к своей группе, доложили командиру о проведенной разведке, о том, как им удалось снять охрану.

Сергеев хотел было отчитать партизан за излишнюю инициативу, но счел нужным сделать это потом, при разборе задания, и поняв, что при сложившейся ситуации, может быть, и сам поступил так же, решил не терять времени и лишь недовольно сказал:

— Ладно, потом разберемся, — и скомандовал: — Всем вперед. За мной!

Партизаны побежали к мосту. Надо было успеть заминировать его и как можно дальше уйти после взрыва.

Выставив охрану, Сергеев с Румянцевым и Ореховым спустились к опорам, командир указал, где и как привязать взрывчатку, проверил надежность огнепроводного шнура.

Когда все было готово, Сергеев собрал всех на левом берегу и скомандовал оставшимся под мостом Николаю Румянцеву и Виктору Орехову:

— Запаляй!

В темноте вспыхнули два огонька и тут же погасли, а в настороженной тишине слух партизан уловил тонкое злое шипение.

— Румянцев, Орехов, наверх! Всем отходить! Быстро! — скомандовал Сергеев.

Партизаны друг за другом побежали в сторону леса.

Не успела группа пройти и половины пути, как за их спинами раздались один за другим два сильных взрыва.

Сергеев, замыкавший группу, оглянулся и увидел поднятые взрывом обломки моста, клубы дыма.

Партизанам оставалось пробежать метров двести, и они были в полной уверенности, что через несколько минут будут в спасительной чаще и смогут спокойно уходить дальше, как совершенно неожиданно слева, со стороны реки, по ним ударил сразу десяток автоматов.

— Ложись! — скомандовал Сергеев.

Партизаны кинулись в снег и тут же открыли по гитлеровцам огонь.

— Вот гады! И откуда они только взялись? — ни к кому не обращаясь, выкрикнул Николай Румянцев.