Вслед ему прогремел одиночный выстрел, и фельдфебель рухнул в снег.

Партизаны вышли из засады. Догнали подводы, повернули назад. Убитых гитлеровцев отволокли в лес, собрали трофеи в последнюю повозку и двинулись в отряд.

Летом сорок второго года старший брат привел Сережку в партизанский отряд. Дома у Петра с матерью был долгий разговор. Екатерина Никаноровна сперва никак не хотела отпускать от себя меньшего сына: все сомневалась и колебалась. Но, узнав от Петра, что фашисты стали забирать по деревням не только парней и девчат, но даже детей и угонять их в Германию, скрепя сердце, согласилась.

Сережка быстро освоился в отряде. Мальчика все полюбили за живость нрава, старание и умение выполнять работу наравне со взрослыми. Ему сшили аккуратную гимнастерочку, выдали брезентовый ремень с подсумком, в котором лежали настоящие патроны в обоймах. Он приколол на фуражку звездочку, ту, которую подарил ему раненый красноармеец. Но главным событием для Сережки было то, что сам командир отряда вручил ему настоящий боевой карабин, и он с оружием в руках принял перед строем третьего взвода партизанскую клятву и подписался под ней.

Счастливый ходил он по лесному партизанскому лагерю и первое время то и дело расправлял под ремешком складки на гимнастерке с белым подворотничком.

Завидя идущего навстречу командира или партизана, которые все были намного старше его, он приосанивался, распрямлял плечи и лихо вскидывал к виску ладошку, приветствуя по-военному.

Он усердно изучал оружие. Знал, из каких частей состоит карабин, винтовка, автомат и пистолет. Умел правильно вложить запал в гранату и поставить ее на боевой взвод. Всему этому его научил брат Петр и другие партизаны. Вот только к пулеметам и миномету, которые имелись в отряде, его не подпускали. Но Сережка особо и не расстраивался. Он подолгу возился со своим карабином, заботливо протирал его тряпочкой, смазывал.

Часто он уходил на край поляны и там, прицепив на сук мишень с темным кружком посередине, залегал метрах в двадцати от нее, старательно прицеливался, подводил мушку и прорезь прицела под черный кружок, затаивал дыхание и плавно нажимал на спусковой крючок. Патронов в патронник он, конечно, не клал. Но после каждого сухого металлического щелчка передергивал затвор и вновь прицеливался. Так он тренировался, чтобы твердо держать оружие. Вскоре Сережка добился того, что карабин совершенно перестал подрагивать в его руках.

Военной подготовкой мальчик занимался с удовольствием, а вот дело, к которому его приставили, было ему прямо не по душе.

В партизанский отряд его приняли по всем правилам; как и брат Петр, он числился в третьем взводе и сперва думал, что, как и все, будет участвовать в боевых действиях против фашистов, ходить в разведку и взрывать вражеские эшелоны и машины. Но вместо этого ему приходилось работать на кухне и помогать поварихе тете Даше мыть посуду, чистить картофель, колоть дрова и носить воду. Горько было на душе у Сережки. Он замкнулся, ходил хмурый и часто просил брата поговорить с командиром, чтобы и его взяли на настоящее боевое дело.

Петр сначала отнекивался, потом обещал поговорить, но все как-то неопределенно. И когда Сережка потерял всякую надежду на помощь брата, то решил сам при удобном случае попросить командира. Случай такой ему вскоре представился.

Однажды утром, когда брат с группой партизан ушел в разведку, Сережка направился на кухню выполнять свой «наряд». Погода стояла ненастная, и настроение у Сережки было тоже неважное. Лес шумел, моросил дождь.

Сережка бегал с ведром к роднику, носил воду и заливал в большой котел, а сам думал, как бы подойти к командиру, поговорить с ним.

А командир точно угадал Сережкино желание — сам пришел на кухню. Увидев Андрюхина, Сережка поставил ведра на землю, поприветствовал командира.

— Как дела, товарищ Корнилов? — спросил Андрюхин.

Сам того не ожидая, Сережка храбро ответил:

— По-всякому, товарищ командир.

— Это как понимать? — удивился Андрюхин.'—Хорошо или плохо?

— Да уж не знаю, как вам сказать. Надоело мне, товарищ командир, при кухне находиться, — еще больше осмелев, сказал Сережка.

— Так, так, — озадаченно произнес Андрюхин. — Что же это получается? Ты, товарищ Корнилов, боец? Боец. И вот представь, что кто-то из партизан говорит: «Надоело пулемет таскать, он тяжелый». Подумай, кто же будет тогда воевать, сумеем ли мы фашиста разбить?

Сережка растерялся, смотрел на командира и хлопал глазами, а затем, широко улыбаясь, возразил:

— Не-ет, так ни один партизан не скажет.

— Но ты сам только что сказал «надоело».

— Да ведь я же про кухню, — стал оправдываться Сережка. — Я тоже воевать хочу, а мной повариха командует. Пошлите меня, я любое задание выполню. Честное слово.

— У каждого бойца отряда есть свои обязанности, товарищ Корнилов, — строго сказал Андрюхин. — Запомни это. Кто будет помогать тете Даше? То-то же… У тебя в школе какая отметка по дисциплине была?

— Хорошая.

— А у нас здесь должна быть дисциплина железная, боец Корнилов. Так что все приказы начальника хозвзвода Скачкова и тети Даши выполняй без разговоров. Понял?

— Слушаюсь!

— А дело настоящее тебе будет. И даже скоро.

Командир хотел было уйти, но, вспомнив о чем-то, улыбнулся и сказал:

— Добрую кашу, между прочим, вы с Дарьей Михайловной варите. Всем нравится. Вкусная.

— Сала маловато, товарищ командир, — ответил Сережка.

— Это точно. Маловато. Докладывал мне про то Александр Владимирович Скачков. Придется экономить.

— Потерпим, — согласился Сережка.

В тот же день в землянку третьего взвода пришел боец Полетайкин, принес газету «Красная звезда». Он повесил свой автомат при входе, сел за стол и подозвал Сережку.

— На-ка вот газету, дружок. Учиться партизанской грамоте будешь. Комиссар Гордеев приказал. Ты в каком классе до войны учился?

— В пятом.

— Значит, будешь учиться за шестой класс.

— А я, между прочим, сюда не учиться пришел, — возразил Сережка.

— А чего же ты собрался делать?

— С фашистами воевать.

— Отставить разговоры. На это для тебя еще приказа не вышло. А есть приказ учить тебя грамоте. Приказ не обсуждают. Я тоже вот сюда пришел, чтобы воевать, а мне приказали заняться с тобой. Так что бери газету и читай.

— А в школе по настоящим учебникам учатся, а не по газетам.

— А где ж его взять настоящий учебник? У вас как учебник-то назывался?

— «Родная речь».

— Ничего. Газета тоже сойдет. В ней тоже родная речь.

— Чего читать?

— Чего? Ну хотя бы вот это, — Полетайкин ткнул пальцем в статью с крупным заголовком. — Читай.

Сережка нехотя взял газету, развернул, его внимание привлекли иллюстрации, и он принялся их рассматривать.

— Ты почему не слушаешься? — теряя терпение, повысил голос Полетайкин.

Сережка откашлялся и громко на всю землянку ломким голосом выкрикнул:

— От Советского информбюро! Утреннее сообщение. Семнадцатого июля сорок второго года…

— Молодец! — похвалил Полетайкин. — Хорошо, елки-каталки! Давай дальше.

Партизаны, которые в это время занимались своими делами, услышав Сережкин голос, обступили чтеца.

— В течение ночи на семнадцатое июля, — продолжал Сережка, — наши войска вели бои с противником в районе Воронежа.

На других участках фронта существенных изменений не произошло.

— Молодцы, елки-каталки! — одобрительно произнес Поле-тайкин. — Дуй дальше, Сергунька.

— Не Сергунька, а боец Корнилов, — насупясь, возразил Сережка. — И потом, в настоящей школе учителям не положено так выражаться.

В землянке грохнул взрыв смеха. А Николай Румянцев, стоящий сзади Полетайкина, не упустил случая, съязвил:

— Ты его, Сереж, поучи. Учителя своего. А то он дюже грамотный. Научит какой-нито неродной речи, что потом родная мать ремнем не разучит.

— Румянцев, прикуси язык, — цыкнул Полетайкин, а обратись к Сережке, приложил руку к груди: — Эх, милый ты мой! Извини! Это я от полноты радости. Катай дальше.