Ла Вей отогнал от себя эти мысли.

У него есть еще недели две, пока он может пребывать в этом странном, мирном заточении, прежде чем понадобится проявить решимость.

А сейчас Ла Вей был уверен лишь в одном: он хочет уложить Элайзу в свою постель.

– А ты много где бывал, Великан?

– О, я объехал весь свет! В мире есть много прекрасных мест, где можно побывать, причем они находятся не так уж далеко, если плыть к ним на корабле. Видишь ли, я родился во Франции. Поэтому я француз. Испания – красивая и теплая страна. Когда испанки танцуют, они стучат кастаньетами. – Филипп щелкнул пальцами.

Засмеявшись, Джек сделал то же самое.

– Вот так? – спросил он.

– Oui.

– А я бывал только в Пеннироял-Грин, – признался мальчик.

– О, Пеннироял-Грин – это тоже чудесное место. Здесь так много милых людей.

– Знаешь, Великан, я хочу быть матросом, – заявил Джек и добавил: – После того как научусь звонить в колокол.

– Я одобряю такую последовательность событий, – кивнул Ла Вей.

– И еще ездить верхом.

– Каждый мужчина должен уметь ездить верхом.

– На лошади или на зебре?

– Боюсь, зебра не позволит, чтобы на ней скакали. Если хочешь, я покажу тебе, как пользоваться секстантом, который помогает вести корабль по океану. Так мы открываем новые земли.

Филипп вдруг понял, что ему хотелось бы обучить Джека верховой езде. Наблюдать за тем, как личико ребенка светится от радости, гордости и восторга.

Увы, так или иначе, через две недели он будет вынужден уйти из жизни Джека и его матери, и это, вероятно, к лучшему.

– А ты придешь на рождественскую пантомиму в церковь, Великан? Я буду барашком. И еще там будут ангелы. Одного из них зовут Колетта. Она учится у мисс Эндикотт.

– Ага, значит, ангела зовут Колетта. Она красивая? – поинтересовался Филипп.

– Очень красивая, – искренне признался Джек.

У Филиппа сжалось сердце. Подумать только, быть таким бесхитростным!

Неожиданно он вспомнил: так зовут младшую сестру Александры, ту, что отдали в академию мисс Эндикотт. Должно быть, это та самая Колетта.

– Я загляну на пантомиму, Джек, – пообещал Ла Вей.

– Ура-а! – закричал мальчик и застучал ногами по гамаку, отчего тот снова закачался. – А вы в Ирландии тоже были?

– В Ирландии? – Филипп был в недоумении.

– Ну это откуда Шеймус.

– А кто такой Шеймус? – полюбопытствовал Ла Вей.

– Мистер Дагган, – пояснил Джек. – Мне нравится, как он поет. Он знает так много песен. А еще он играет на скрипке и приносит маме цветы. На пантомиме он тоже будет играть на скрипке.

Филипп напрягся. Внезапно день показался ему не таким уж идиллическим.

– Что он делает? – Ла Вей услышал, что в его голосе зазвучали стальные нотки.

К счастью, Джек ничего этого не заметил.

– Он играет на скрипке. Она такая – со струнами и смычком. А мама любит цветы. Мистер Дагган умеет составлять рифмы, только не так хорошо, как мама. Зато он приятно поет.

– Он хорошо поет, – поправил его Филипп.

– Вы тоже его слышали? – Джек был в восторге.

– Нет, но я собираюсь послушать.

Элайза спасалась от смятения чувств в «Свинье и чертополохе» в те вечера, когда там пели, что удивительным образом совпадало с ее свободными вечерами. Она сидела вместе с викарием и его женой, перед ней на столе стояла пинта темного эля, и их окутывал веселый жар от огромного огня в очаге и тепло людей, собравшихся в трактире. Элайзу убаюкивали радостные крики подвыпившей толпы и звуки неизменно бодрого оркестра под управлением Шеймуса.

Вечерняя музыка уже звучала вовсю, когда в трактир на мгновение ворвался порыв холодного ветра, что происходило всякий раз, когда кто-то входил.

Элайза лениво повернулась… и замерла.

В конце зала в накинутом на плечи плаще стоял Филипп. В руке он держал шляпу.

Странно, но принц казался здесь одновременно и куда более уместным гостем, чем кто-либо из присутствующих, и абсолютным чужаком. Впрочем, Элайза уже успела привыкнуть к тому впечатлению, которое он производит на окружающих. В скромной обстановке трактира лорд Ла Вей казался истинным аристократом, каким, впрочем, он и был.

Он приветствовал ее медленным кивком, но не улыбкой.

Что же, черт возьми, он тут делает?

– Это лорд Ла Вей. Освободите ему место, – прошипел Нед Хоуторн своей дочери, вытаращившей глаза на принца.

Полли Хоуторн с боем вытолкала со своих мест нескольких скорее возмущенных, чем охваченных благоговением молодых людей – они со своими кружками отправились в конец зала.

Ла Вей покачал головой, слегка улыбнулся и взмахом руки показал, что отказывается от такого внимания. Он занял место у стены недалеко от входа.

Потревоженные парни вернулись на свои места.

Доиграв любимую собравшимися джигу, Шеймус мотнул головой и взмахнул смычком, а толпа разразилась хриплыми одобрительными возгласами. Шеймус театрально поклонился, принимая это как должное.

А потом он встал на стул и объявил:

– Я хочу посвятить эту песню одной женщине, потому что знаю, что она заставляет ее плакать, а плачут только самые нежные и добрые сердца.

И он запел, обращаясь своим чистым, страдающим тенором прямо к Элайзе:

Черт с ним! Это была песня о том, что любовь может сделать все вокруг лучше и что мир становится куда более тусклым, когда любимого в нем нет.

Как будто она без песни этого не знала.

К счастью, Элайза была не единственной, кто начал всхлипывать.

Порыв холодного ветра сообщил о том, что дверь вновь открылась. Интуиция заставила Элайзу повернуться – ее подозрения подтвердились: Ла Вей ушел.

Когда через мгновение Шеймус вышел из паба, чтобы покурить и прийти в себя от чувств, которые он вложил в песню о Робине Адэре, он увидел ла Вея, прислонившегося к стене и смотревшего на звезды. И, возможно, раздумывающего о том, стоит ли ему вернуться в трактир.

Хотя, быть может, Ла Вей ждал, что Шеймус выйдет на улицу, и тогда он сможет его убить.

– Так вот он, лорд Ла Вей, – промолвил Шеймус, засовывая сигару в рот.

Филипп ничего не сказал.

Шеймус протянул ему сигару.

Ла Вей взял ее.

Шеймус разжег сигару принца.

В полном молчании двое мужчин, объединенных лишь разрушительной тягой к женщине, посасывали сигары.

– Вообще-то борьба мне по нраву, лорд Ла Вей, – наконец признался Шеймус, нарушая долгое, напряженное и кажущееся почти смертельным молчание. – Я говорю правду. Подозреваю, что и вам нравится борьба. Однако мне кажется, что побеждать вам нравится больше, чем мне бороться.

– Никакой борьбы не будет, – ленивым тоном ответил Ла Вей. – Потому что никакого удовольствия от столь легкого убийства я не получу.

Шеймус просто кивнул.

Мужчины снова закурили.

– Нет ничего плохого в желании получить то, что вы хотите. Но разве вам не будет жаль таким образом обидеть женщину? Женщину, которая уже пострадала?

Шеймус произнес это на своем ритмичном ирландском диалекте, придававшем всем его словам немного ироничное, легкомысленное звучание.

Ла Вей повернулся к нему. Он бы предпочел избавиться от Шеймуса Даггана как от развязного слабака.

Дверь трактира распахнулась.

– Дагган! Неси сюда свою задницу!

Не сказав ни слова, Шеймус так и сделал.

Ла Вей же понес свою задницу домой, причем весь путь он проделал пешком.

Дом был погружен в сон и тишину, когда незадолго до полуночи преподобный Силвейн и его жена привезли домой Элайзу. Слуги уже ушли спать, и, взглянув на безмятежно спящего Джека, Элайза спустилась вниз, чтобы еще раз проверить замки на шкафах и взглянуть на состояние кухни. Нигде не было ни пятнышка, все стояло на своих местах, а еда была убрана в кладовые.