Череда чувств пронеслась по его лицу. Удивление сменилось негодованием, на мгновение вспыхнула упрямая гордость, намек на усмешку, ярость и наконец холодное презрение, не предвещающее ничего хорошего для ее будущего в этом доме.

Принц открыл рот.

Элайза приготовилась к чему-то зловещему.

Он закрыл рот и вопросительно посмотрел на нее. Точнее, как бы сквозь нее. Или ей так показалось?

Ла Вей был так сильно напряжен, что Элайза представила себе, как он мог выглядеть, готовясь к нападению. И тогда она подумала, что лишилась в это мгновение еще одного года жизни.

А потом принц вздохнул. Можно было подумать, что он сдается.

Нечто, напоминающее облегчение, стало робко подступать к ее нервам. Элайза слегка дрожала оттого, что пошла на риск, но надеялась, что он этого не заметит.

– Вопреки сплетням и к моему собственному огорчению, я действительно сделан из плоти и крови, – признался Ла Вей. – Тем хуже. – Уголок его рта дрогнул.

«Огорчение». Господи, как красиво звучит это слово из его уст. «Огорчение». Его голос прозвучал так спокойно, мелодично, почти весело. Без его обычного сдержанного высокомерия, когда кажется, что каждое слово выточено из алмаза. Элайзе пришло в голову, что лорд Ла Вей почувствовал облегчение, признавшись ей, что испытывает боль.

– Я не знаю, что вы слышали, миссис Фонтейн. Но я не молодой человек – не очень молодой, во всяком случае, – сказал он, печально приподняв брови и признаваясь в собственном тщеславии. – Я не могу поправиться за день-другой, как раньше. Вот так… – Он щелкнул пальцами.

– Трудно полностью выздороветь, когда боль не дает вам хорошо выспаться… или нормально наклониться. Нормально писать. Или, предполагаю я, ездить верхом. Как же вы будете танцевать вальс или шотландский рил? Или уедете из этого «Богом забытого» уголка Суссекса?

Ла Вей ошеломленно смотрел на Элайзу. Она понимала, что он должен рассердиться, но этого не произошло.

– Миссис Фонтейн, вы правильно расставили приоритеты.

Элайза подумала, что принц, вероятно, поддразнивает ее.

– Вероятно, это ваша заслуга, потому что вы всего лишь тренировали свою безупречную интуицию, нанимая меня на работу.

Ла Вей фыркнул, услышав эти слова.

– Очень умно, миссис Фонтейн. Вот только беда с умными людьми! Они часто уверены в том, что таких же умных, как они, не бывает.

Это прозвучало как предостережение. Впрочем, она уже не в первый раз слышала такое.

Элайза молча взяла чашку чаю и протянула ее лорду ла Вею.

Решившись, он взял у нее чашку, поднес к губам и помедлил, глядя на Элайзу поверх чашки.

– Ваше последнее слово? – рискнула Элайза.

Уголок его рта скривился. Он поднял чашку вверх, глядя на Элайзу.

– A votre sante [4], миссис Фонтейн!

Ла Вей сделал глоток.

Задумчиво попробовал чай, словно вино, проглотил и причмокнул.

– Самонадеянная. Дерзкая. Властная. Вмешивается не в свое дело. Добавляя при этом «je sais tout» [5].

– Вы забыли «бесстрашная».

– О да! Это моя оплошность, разумеется. Благодарю вас. Доверяйте мадам Всезнайке, которая укажет на ваши ошибки.

«Ну да, je sais tout – это всезнайка. Но в ваших словах нет злобы».

Лорд Ла Вей действительно весьма забавен, только его юмор сдержан и колюч. Это напомнило Элайзе, как ни странно, ее саму.

Она нерешительно улыбнулась ла Вею.

Он не вернул ей улыбки, но в его взгляде появлялось чуть встревоженное выражение, как будто он смотрел на что-то далекое в подзорную трубу, и этот предмет постепенно фокусировался перед его глазами, а то, что он увидел, оказалось неожиданным и волнующе приятным.

– Могу я оставить вам чай, лорд Ла Вей?

– Да, можете оставить, – резким тоном ответил он. Его обычная презрительная надменность вернулась, и он повернулся к Элайзе спиной. – А теперь можете оставить и меня.

Р-р-р! «Можете оставить и меня!»

Элайза не была уверена, что сможет когда-нибудь привыкнуть к тому, что ее прогоняют таким образом. Его слова звенели у нее в ушах, как будто в них эхом отдавался стук захлопнувшейся двери. Направляясь к двери, она машинально провела рукой по спинке коричневого стула – на удачу и еще потому, что дотрагиваться до бархата очень приятно, а она старается получать удовольствие везде, где только можно.

Спускаясь вниз, Элайза замедлила шаг, решительно вздохнула, развернула финансовую смету и быстро пробежала по ней глазами. Сначала смета показалась ей точно такой же, как предыдущая, но потом она увидела новую строку: «Цветы – один шиллинг».

Откинув голову, Элайза заулыбалась и торжествующе подпрыгнула.

Филипп выпил чай из ивовой коры, который на вкус был в точности таким же, как кора ивы, если лизнуть ее языком.

За это он вознаградил себя куском яблочного пирога. За пирогом последовал кофе, после чего Ла Вей откинулся на спинку стула и стал ждать смерти.

На самом деле он не думал, что новая экономка собиралась его отравить. В конце концов, она представила рекомендации от Редмондов, да он и сам прекрасно разбирался в человеческой натуре.

Но если рассуждать о смерти…

Совсем недавно он узнал, что смерть может настичь человека в любое время и в любом месте. Она пришла за его теткой, когда той было девяносто. Тетка испустила свой последний вздох на многолюдном семейном приеме – упала со звуком падающей деревяшки с того самого коричневого стула, который, похоже, так понравился миссис Фонтейн.

Смерть может быть грубой и несправедливой – от гильотины, например, которая прервала жизнь его отца, брата, кузенов и друзей. Смерть бывает насильственной и внезапной – она могла наступить от рук головорезов, напавших на него в Лондоне.

Так почему бы не принять смерть из рук экономки с глазами мягкими, темными и глубокими, как сердцевинка анютиных глазок – нет, лучше как темно-фиолетовая орхидея, – и улыбкой, от которой на ее подбородке появляется ямочка. Филипп ловил себя на том, что ему хочется повернуться к ней лицом – так человек поворачивается к лампе в темной комнате или к очагу – в холодной.

Филиппу пришло в голову, что если бы миссис Фонтейн была последним человеком в его жизни, которого ему было бы суждено увидеть перед встречей с Создателем, он бы не стал выражать недовольства по этому поводу. При мысли об этом он слегка опечалился.

Прошло полчаса, а он все еще был жив и чувствовал себя гораздо лучше.

Миссис Фонтейн права: боль запускает в него свои когти и от этого ему все дается с трудом.

Принцу понадобилось немало отваги, чтобы выпить этот чай из ивовой коры.

Ла Вей нахмурился, задумавшись, как же чай на него подействовал? И признал: в основном благотворно.

Как часто отвага и благо оказываются вещами равносильными. Нет, благо все-таки мягче.

Филипп снова обратил внимание на стопку писем, заключающих в себе его настоящее, прошлое и, возможно, будущее. В первую очередь он должен написать деду, ведь дед не становится моложе. Медленно заживающий на правой ладони шрам превращал для него написание писем в настоящую борьбу, а когда он пробовал писать левой рукой, создавалось впечатление, что он делал это либо в состоянии изрядного подпития, либо его рукой водил трехлетний ребенок.

Ла Вей вздохнул, почувствовав, что сильное напряжение, сковывавшее его, чуть ослабевает, а ведь он испытывал боль с тех самых пор, как приехал в Пеннироял-Грин.

И тогда он придумал отличный повод еще раз вызвать звонком миссис Фонтейн, а если быть до конца честным – способ использовать миссис Фонтейн.

Отличный способ.

Элайза находилась на кухне, готовясь сесть с прислугой за полуденную еду.

Она направилась к столу, на котором Мэри разложила нарезанный хлеб, сыр и куски курицы. Их ждал чайник со свежезаваренным чаем, вокруг которого были выставлены простые, повседневные тарелки и блюдца.