«Я могла бы подойти к нему и обхватить его руками за талию, и мое лицо так удачно поместилось бы между его ключиц, – придумывала она. – Интересно, чем от него пахнет. Бьюсь о заклад, ощущение будет таким, как будто я прижалась лицом к гранитной стене. К чудесной, опасной, пахнущей мужчиной гранитной стене».

Наверняка все эти мысли отражались на лице Элайзы, когда Ла Вей удивил ее, повернувшись, как это сделал бы обычный человек, то есть довольно быстро.

Она с усилием придала лицу бесстрастное выражение, но было слишком поздно. Наступило забавное и непродолжительное молчание. Как будто ему тоже нужно было время, чтобы привыкнуть к ее присутствию.

– Миссис Фонтейн, я хотел бы узнать, не согласитесь ли вы сделать для меня одолжение, которое выходит за рамки обычных обязанностей экономки?

«О нет! Неужели он действительно имеет в виду…» – Элайза с трудом сглотнула.

– За рамки обычных… – еле слышно повторила она. Воображение нарисовало ей дюжину возможных вариантов, и все они благодаря ее недавним лихорадочным фантазиям были ошеломляюще неприличными.

– Мне хотелось бы знать, как можно истолковать выражение вашего лица – как надежду или как беспокойство, миссис Фонтейн.

Ла Вей говорил очень тихо. Словно в нем был еще один человек, который едва сдерживал смех.

– Можете истолковать его как терпеливое и неохотное согласие. – Элайза попыталась говорить спокойно, но ее голос прозвучал на октаву выше обычного.

– И ваше терпеливое и неохотное согласие так редко сопровождается румянцем, – заметил он.

«Пожалуйста, не позволяй ему вдобавок ко всему быть таким очаровательным. Я этого не вынесу», – взмолилась она про себя.

– А если бы меня попросили описать вас, – безжалостно добавил Ла Вей, – я сомневаюсь, что выбрал бы для этого слова «терпеливая» и «уступчивая».

Элайза не знала, беспокоиться ей или считать себя польщенной тем, что у него наконец-то сформировалось хоть какое-то мнение о ней и что он больше не рассматривает ее как исключительно утилитарный предмет, как, например, часы на каминной полке.

«А какие слова бы вы выбрали?» Старая, словоохотливая, дерзкая, менее осторожная, та самая, которую наняли на испытательный срок в две недели на работу к заносчивому аристократу, сказал бы он, потому что именно это она хотела услышать. Так, танцуя рил, один человек хватает другого за руку, потому что увлекается кружащим голову танцем или флиртует.

– Если вы считаете, что мое лицо розовее, чем обычно, то дело может быть в том, что я разожгла плиту на кухне, собираясь печь пироги, так что там немного жарко. И по лестнице я поднималась бегом, потому что мне не хотелось заставлять вас звонить дважды.

– Ну да, понятно. Яблочные пироги и неохотное согласие. Хочу еще раз сделать вам комплимент за выбор приоритетов, миссис Фонтейн.

– Ваши приоритеты – мои приоритеты, милорд.

– Правильно.

Они молчали, почти физически ощущая неуместное удовольствие от общения друг с другом.

– А вы случайно не чувствуете себя лучше, лорд Ла Вей? – рискнула спросить Элайза.

– Чувствую, миссис Фонтейн. Почему вы интересуетесь этим? Не тревожитесь ли вы о том, что я могу превратиться в одного из резвых, любящих ущипнуть прислугу за мягкое место лордов? – Ла Вей задал этот вопрос совершенно серьезно.

– Я и не знала, что есть такие господа, – отозвалась Элайза еще более мрачным тоном. – Но у меня отличные рефлексы, и я, если вы помните, бесстрашна. Так что нет, меня это не тревожит.

И хватит говорить на эту тему, раз уж она не флиртует, хотя флиртовать она умеет. Если во время рила один протягивает руку, другой за нее хватается. Так поступают вежливые люди.

– Да, конечно. Бесстрашная! Спасибо за то, что напомнили мне об этом, мадам Всезнайка.

«Вы – единственный, кто меня еще пугает. Во многих смыслах».

И так, вероятно, будет всегда.

Элайза опять испытала ту легкую, восхитительную дрожь от страха, которая возникает, когда идешь по черте, которую пересекать не следует.

Она уже и забыла, что человек может сделать более ярким каждое мгновение, напомнить о моменте обладания видом и запахом, не говоря уже о коже, нервных окончаниях и сердце, может с легкостью заставить твое сердце петь, как чертов жаворонок, или падать, как камень. Этот человек может соблазнить, просто поманив ее пальцем.

Он – принц.

Она – экономка.

Разумеется, это ничего не значит.

– И как вы нашли вкус чая из ивовой коры, лорд Ла Вей?

– Отвратительным. Но на корабле мне доводилось есть долгоносиков, запеченных в печенье, так что отвратительный вкус – это дело будущего.

– Видите ли, я связана сметой, в которой не оставлено места для долгоносиков, – съязвила Элайза.

– Какой стыд! На вкус они напоминают горчицу.

Она рассмеялась.

Ла Вей заморгал, как будто она бросила что-то сверкающее в его глаза, и вновь то же слегка встревоженное выражение промелькнуло на его лице. Резко отвернувшись, Филипп с беспокойством отошел на пару шагов назад.

– Я надеялся, что вы согласитесь помочь мне ответить на несколько писем. Из-за раны мне больно писать… – Он поднял руку. – А некоторые письма нельзя оставить без ответа. Более того, есть письма весьма срочные.

– Разумеется, я с радостью помогу вам.

– Вы можете писать по-английски, если так получится быстрее. Мои адресаты хорошо понимают этот язык.

Ла Вей левой рукой выдвинул из-за стола знакомый коричневый стул и, приподняв брови, указал на него кивком головы. Элайза со вздохом села. «Ах, коричневый стул, мой старый друг, мы снова встретились».

Бумага, перо, чернила и песок уже ждали ее.

Ла Вей снова отвернулся к окну. Видимо, оно служило для него источником вдохновения и грез.

– Дорогой дедушка, – начал Ла Вей.

Он оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что она начала писать.

– Дорогой дедушка, – послушно повторила Элайза.

– Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии. Я по-прежнему не перестаю удивляться тому, как быстро и непонятно по каким каналам передаются новости. Примите мои глубочайшие извинения за то, что я медлил с ответом. Простите, что заставил вас беспокоиться, и благодарю вас за заботу. Боюсь, в том, что вы слышали, есть некоторая доля правды… Мисс Фонтейн, вы успеваете? – спросил лорд Ла Вей.

– Некоторая… доля… правды, – подтвердила Элайза.

– …Но я жив, и со мной все в порядке. Я поселился в городке Пеннироял-Грин в Суссексе. Меня привез сюда мой добрый друг граф Ардмей, с которым вы знакомы. Вы назвали его гениальным хулиганом, насколько я помню. Я вернусь в Париж, как только смогу отправиться в путь. Если вы обратили внимание на разницу в почерке, то имейте в виду, что я диктую это письмо своему помощнику.

Элайза прилежно строчила и подлила в чернильницу еще чернил.

Локон выбился из прически и упал ей на бровь.

Ла Вей не сказал ей об этом.

Он сделал паузу, чтобы посмотреть на письмо через ее плечо. Какой чудесный каллиграфический почерк, понятный благодаря нетерпеливым, смелым, темным, направленным вверх линиям, выразительным пикам на одних буквах и роскошным петлям на других.

Вдохнув, лорд Ла Вей ощутил, что миссис Фонтейн пользуется мылом с тонким цветочным ароматом, который раскрылся от горячей плиты в кухне, от того, что она бегом поднималась по лестнице и, возможно, из-за ее недавнего непонятного румянца.

Вдруг он увидел, что его тень упала на бумагу.

Элайза замерла, когда Филипп завис над ней.

– Все написано правильно. – Ее голос стал чуть писклявым. – Если вы об этом беспокоитесь.

Сколько времени прошло с тех пор, как он был так близок к женщине? Без сомнения, слишком много, что может объяснить почти безумную вспышку удовольствия и желание прикоснуться языком к бледной полоске кожи между ее воротничком и затылком. Былой опыт подсказывал ему, что именно с этого места лучше всего начинать обольщение.