Какое прозаическое слово!

«Вот что чувствуют обыватели», – сухо сказал себе Ла Вей. Ему это было не по нраву. Но он не знал, что с этим делать: заглушить это чувство настойкой опия или лишить себя чувствительности с помощью чая из ивовой коры? Принц не мог убедить себя в необоснованности своей ревности. Он не мог застрелить ее или уплыть от нее под парусами.

Ревность каким-то особым образом досаждала ему. А он-то был уверен, что может противостоять таким вещам.

Похоже, в какой-то момент он просто оцепенел. Но теперь, когда его чувства стали просыпаться, именно ревность первой заявила о себе. Неужели не будет конца испытаниям, обрушившимся на него?

Миссис Фонтейн сейчас так много знает о нем, хотя сама ни разу не обмолвилась, что же для нее важнее всего на свете.

Принц фыркнул. «Ты смешон, Филипп!» – сказал он себе.

Впрочем, возможно, задето всего лишь его тщеславие. Возможно, он начал воспринимать миссис Фонтейн как вещь, принадлежащую ему.

Вероятно, ему скучно. В других обстоятельствах мужчина с его статусом не увлекся бы собственной экономкой, пусть даже такой привлекательной, как она. Хорошеньких служанок полно во всех домах, они соблазняют наследников и становятся причиной множества бед.

Слишком много времени он провел в уединении, слишком долго был оторван от реального мира, в котором много красивых, очаровательных женщин, однако ни одна не заставляла его пульс биться быстрее, не вызывала у него искушения бросаться вещами в припадке раздражения…

Настало время взять ситуацию под контроль.

И Ла Вей машинально, словно ухватившись за спасательный круг, позвонил в звонок.

– Спасибо, что пришли, – небрежно бросил принц, когда Элайза вошла в его кабинет.

– Так я обычно и поступаю, когда вы вызываете меня звонком.

Она шутит или пытается шутить? Правда, ее шутка прозвучала так же натянуто, как и его приветствие. Они внезапно стали незнакомцами.

Филипп почувствовал себя нескладным мальчишкой и никак не мог придумать, что же сказать.

– Я еще раз хочу извиниться за то, что вы стали свидетелем… некрасивого инцидента с Долли Фармер. – Элайза решилась нарушить неловкое молчание. – Я осмотрела ее чемодан. Больше она ничего не украла.

– Я ничуть не жалею о том, что стал свидетелем этой сцены, – признался принц. – Теперь я больше знаю о чуде, которое вы сотворили с прислугой. Правда, не думаю, что мне удалось до конца распознать причину проблемы.

– Это не было чем-то…

Ла Вей яростно тряхнул головой.

– Нет, было, всем было! – воскликнул он. – Видите ли, всю свою сознательную жизнь, в каждом доме, где я жил, я никогда не видел бóльшую часть слуг. Их начинаешь замечать только тогда, когда они не выполняют свою работу должным образом. Они были чем-то вроде системы кровообращения дома. А вы стали сердцем этой системы.

Эти слова вырвались у принца, прежде чем он успел разумом остановить их, и несколько мгновений они пульсировали в воздухе, как настоящее сердце.

Глаза Элайзы расширились от изумления.

– Как я уже говорил вам, мне доводилось увольнять прислугу, но я никогда не увольнял таких крупных слуг, как Долли Фармер, – поспешно и почти взволнованно добавил Филипп.

Элайза сочувственно улыбнулась. Но лишь на миг. Она была не в состоянии переносить напряжение оттого, что оставалось невысказанным. Они оба избегали говорить о том, что стало причиной его звонка, и оба понимали это.

Ла Вей откашлялся:

– Кажется, я теперь понимаю, откуда вы черпаете отвагу, миссис Фонтейн. Матери бывают очень сильны.

Так оно и есть.

Элайза замерла. Она изо всех сил пыталась взять себя в руки.

– Ваш сын… Его зовут Джек, не так ли? – тихо спросил Ла Вей.

– Вообще-то Джон. Но мы с ним решили, что Джек лучше.

– Ну да, это же имя героя сказки о Джеке и бобовом стебле.

– Да, – кротко ответила Элайза. Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами. – Лорд Ла Вей, я еще раз прошу прощения за то, что он вас побеспокоил. Джек не должен был бродить по дому. Вероятно, мне следовало рассказать вам о… Я не хотела, чтобы он…

– Элайза…

Она замолчала. Удивленная тем, принц назвал ее по имени, и его тоном – нетерпеливым, теплым.

Они позволили ее имени повисеть в воздухе, спокойно наслаждаясь его звенящим звучанием.

Элайза нежно улыбнулась в благодарность ла Вею.

Проще думать о балах и красивых женщинах, об Александре, флирте и кутежах, когда Элайза не стоит напротив. Но эти вещи стали казаться ему ненужными, не принадлежащими больше к реальному миру, хотя, по правде говоря, здравый смысл подсказывал, что он должен чувствовать себя иначе.

И все же он чувствовал себя значительно лучше, когда она находилась рядом.

– У Джека хорошие манеры, несмотря на то, что он чрезвычайно разговорчив, – ласково поддразнил принц Элайзу. – Умный мальчуган, это сразу видно. Пошел в свою маму.

Элайза так и засияла.

– Благодарю вас. Я очень стараюсь. Он обычно проводит время в доме священника. Преподобный Силвейн занимается воспитанием Джека и Лайама Плама, местного паренька, а также еще нескольких мальчиков из бедных семей. Между нами, если повезет, Джек, когда вырастет, не будет ни невежей, ни глупцом. Надеюсь, когда-нибудь он овладеет профессией, которая ему понравится. Пока что он мечтает звонить в церковный колокол.

– Он еще хочет иметь льва! И лошадь…

– Верно.

– Джек может ходить по всему дому, ради Бога. Знаете, я люблю детей. Честность, невинность, необузданность и остроумие сочетаются в них с непредсказуемостью, которой отличались все любимые мной люди.

Довольная, Элайза снова засмеялась.

Он мог бы стоять тут целый день и говорить что угодно, лишь бы она смеялась.

– Если ненастная погода сохранится, отправьте его ко мне. Я покажу Джеку глобус… – Ла Вей пальцем нарисовал в воздухе круг, – и расскажу о географии, если ему станет интересно. Потому что я, как и вы, люблю делиться знаниями, к тому же я много путешествовал… А еще мы могли бы повесить гамак. Но это в ясные дни.

Элайза продолжала улыбаться.

– Вы слишком добры, милорд, я знаю, что Джеку ваше предложение понравится. Благодарю вас.

Принц просто кивнул в ответ.

Вопрос, который ему хотелось задать, – и она знала об этом, – висел в воздухе, почти такой же осязаемый, как обещанный ла Веем гамак.

Он боялся произнести свой вопрос вслух, как человек боится сделать первый робкий шаг после растяжения лодыжки.

И все же принц заговорил о том, что его волновало. Он начал как можно более небрежным тоном, но зная, что они оба ждут этого разговора, понял, что слова прозвучат фальшиво, как в какой-то развязной пантомиме.

– Отец мальчика?…

Ее лицо тут же приняло безучастное выражение. Но было понятно, что Элайза задумалась над ответом. А это означало, что всей правды он не узнает.

– Он ушел, – коротко сказала она.

– Ушел?

– Да. Шесть лет назад.

«Ушел» – это слово заменило какое-то другое, неудобное для нее слово. Ушел в загробную жизнь? Или в Лондон? Может, в Африку? Она вдова? Почему ему так важно знать это?

Нет, не важно. Ему это не нужно. Это не должно иметь для него значения.

«Держи себя в руках, наконец», – сказал принц себе.

– Понятно, – произнес он вслух, хотя ничего ему понятно не было. – Миссис Фонтейн, – быстро добавил он, – я вызвал вас звонком, потому что решил, что настало время устроить бал, о котором мы говорили раньше. Точнее, даже не бал, а ассамблею с танцами, потому что бал в этом доме – слишком претенциозно. Думаю, мы подадим этот безвкусный напиток, который так нравится женщинам, – ратафию. Может, еще сандвичи и те яства, которыми людям нравится лакомиться на балу. Принесем какие-нибудь растения. Пьяные смогут освобождать в цветочные горшки содержимое желудка, влюбленные – прятаться за ними, ну что-то вроде этого. Понадобятся еще цветы и праздничные украшения, если их можно где-то раздобыть. Думаю, если вы смогли одеть лакеев в ливреи, то украшения уж точно найдете. Может, недели через две? В загородных имениях особенно нечем заняться, так что, пожалуй, все с радостью примут мое приглашение.