Оливер тоже слушал с напряженным вниманием. Преображение его совершилось. Он жаждал как можно больше узнать о Боге, о жизни, о том, как он должен жить, а вольные проповедники, которых он укрывал от ока епископа, раскрыв библию, читали каждый свою любимую притчу и принимались толковать её так, что именно неустроенная смутная английская жизнь вдруг представала перед слушателями как на ладони. Они возвещали от имени Господа, что ждать им осталось недолго, что время перемен уже близко. Они редко касались предопределения, избрания, успеха в делах, который служит указанием избранности. Они утверждали, что дорога спасения открыта для всех, что судьба верующего вручена ему самому, а кое-кто из них брал на себя смелость учить, что в свое спасение надо уверовать, и это всё, что требуется от верующего, чтобы спастись. Они говорили, что достоверное слово Господне открывается каждому истинно верующему и уж конечно не мудрствующим в всуе ученым мужам, ибо истинно верующий в своем сердце знает об Иисусе Христе много больше, чем доктора университетов вычитывают о Нем в своих книгах, в которых извращаются истины библии, лишь бы доказать то, что угодно их авторам, которые не заботят об открытии истины. А самые смелые возглашали с горящими гневом глазами:

– Кто те святые, которые призваны управлять, когда придет Господь, если не бедные! Глас Иисуса Христа первым раздастся из уст простого народа, ибо Господь пользуется простыми людьми, чтобы провозгласить грядущее царство Свое. Евангелие получили не мудрые, не знатные, не богатые, а только бедные, ибо Господь вознамерился воспользоваться ими в великом деле проповеди Царствия Божия, дорогу в которое указал Его распятый Сын. Так возвысьтесь и возвысьте свой голос во имя Иисуса Христа! Только вы заслужили блаженство на земле и спасение после смерти!

Очень скоро Оливер Кромвель, вернейший из пуритан, превратился в одного из самых уважаемых граждан маленького английского городка Гентингтона, и когда весной 1628 года поиздержавшийся король Карл был принужден пустовавшей казной созвать свой третий парламент, горожане единодушно избрали его представителем нации.

Король Карл не мог выбрать худшего времени, но у него уже не было возможности выбирать: его заставляла злая нужда. Под Ларошелью англичане понесли большие потери, в беспорядке бежали и возвратились с позором. Многие корабли королевского флота нуждались в ремонте, в экипажах не хватало матросов, морской пехоте требовалось несколько тысяч новых солдат. Англия негодовала. Вдовы носили траур, отцы и братья бесславно погибших стискивали зубы и сжимали кулаки. В сердцах пылала жажда отмщения, но это была жажда отмщения бесславному королю и самозванному великому адмиралу, в котором англичане видели первый источник всех своих зол. А причиненное зло умножалось день ото дня. Стремясь закрепить свою первую победу под Ларошелью, великий кардинал бросил свой флот против английских торговых судов. Их захватывали на северных и на южных торговых путях, их товары конфисковывали в пользу французской казны, вплоть до окончания войны их команды оставались в плену. Торговые суда страшились покидать английские порты. Матросы шатались без жалованья и ругательски ругали проклятого герцога. Торговые обороты стремительно сокращались, торговые люди несли большие убытки, а тут бесстыдный король собирает парламент, который дважды сам разогнал, чтобы потребовать новых субсидий и продолжать с тем же успехом разорительную войну.

Понятно, что возмущенная нация избрала в палату общин лишь самых известных, самых стойких, самых проверенных противников короля. Среди этих двадцати семи человек были опытные ораторы, неисправимые узники Тауэра, неплательщики незаконных налогов и непримиримые сторонники истинной веры. В палате общин вновь появился Эдуард Кок, семидесятилетний седовласый старик, ещё полный энергии, знаток законов, сильный оратор и умелый политик, из Норфолка. Вновь оказался в парламенте Томас Уентворт, тридцати пяти лет, красноречивый оратор, пылкий проповедник своих скорее заимствованных, чем задушевных идей, к сожалению, слишком честолюбивый, слишком любящий власть над людьми, из Лондона. Были избраны Дензил Холлис, младший сын лорда, товарищ детства короля Карла, слишком гордый, чтобы повиноваться такому ничтожеству, как Бекингем, непримиримый сторонник идеи пресвитерианства, тридцати одного года, из Ноттингема, и Джон Пим, сорока четырех лет, ученый юрист, знаток истории английских парламентов, их традиций и прав, человек смелый, но хладнокровный, из Соммерсета, и, разумеется, Джон Гемпден, приходивший Оливеру двоюродным братом.

Король Карл скоро понял, что оппозиция сильна и непримирима. Ему предстояло решить, бороться с ней или пойти на уступки, запугать ее или попробовать приручить. После позорнейших поражений в двух войнах, только что с Францией и прежде с Испанией, ему следовало бы смириться, принести парламенту повинную голову, поскольку за эти поражения вина лежала только на нем, и для начала уволить герцога Бекингема в отставку, причину всех его провалов во внутренней и внешней политике и разногласий с парламентом. Но он был Стюарт. Все Стюарты отличались монаршей гордыней и непобедимой непримиримостью, как только затрагивалась их королевская честь и право на единоличную, абсолютную власть. Эта непримиримость, эта гордыня привели его бабку Марию Стюарт под топор палача.

Теснимый обстоятельствами, он выбрал средний путь, который хуже всего. Семнадцатого марта, в тот день, когда открывался парламент, он вступил в зал заседаний в пышном наряде испанского гранда, в сопровождении так же пышно разодетого Бекингема, что само по себе было вызовом оппозиции, и во вступительной речи попытался и умилостивить и запугать представителей нации. Он сказал:

– Джентльмены! Отныне пусть каждый действует в соответствии с совестью. Если бы случилось, от чего сохрани нас господь, что вы, презрев свои обязанности, усомнились бы доставить мне то, что требуют теперь нужды нашего государства, моя обязанность повелевает мне принять другие меры, которые вручил мне Господь, чтобы спасти то, что могло бы погибнуть от безумства немногих. Не примите моих слов за угрозу. Я не унижусь до того, чтобы угрожать кому-либо, кроме равных мне. Это всего лишь предупреждение, которое вам дает тот, кому природа и долг вверили попечение о вашем благе и счастии. Он надеется, что ваше нынешнее поведение позволит ему одобрить ваши прежние советы и что он, в благодарность за это, примет на себя обязательства, которые дадут мне повод чаще вас созывать.

После короля с краткой речью выступил лорд хранитель печати:

– Его величество счел своим долгом обратиться к парламенту для получения субсидий, но не как к единственному средству, а как к наиболее приличному из средств, не потому, что у него не было иных средств, но потому, что это средство более согласуется с его благими намерениями и с желанием его подданных. Если это средство окажется безуспешным, необходимость и меч врага заставит нас принять другие меры. Не забывайте предостережения его величества, не забывайте!

Представители нации тоже должны были выработать свою линию поведения. Кое-кому из них показалось, что король готов пойти на попятную и заключить с парламентом мир, которого всегда хотели и сами представители нации. От их имени выступил Бенжамен Редьярд:

– Джентльмены, я умоляю вас тщательно избегать всякого повода к пустым возражениям. Сердца и сан королей так высоки, что им прилично уступать там, где им, в свою очередь, уступают. Дадим королю возможность возвратиться к нам, как будто это произошло само собой. Я убежден, что король нетерпеливо ожидает этого случая. Употребим все усилия, чтобы расположить короля в нашу пользу, и получим всё, чего только можем желать.

Однако большинство представителей нации расслышало в речи короля не смирение, но угрозу, особенно глубоко оскорбившую тех, кого уже отрезвляли в каменных камерах Тауэра. От имени бывших узников совести высказался Джон Элиот, заклятый враг Бекингема: