Он видел толпы желающих переселиться в Америку. Они были обездолены, гонимы и нищи. Больше всего среди них было крестьян-арендаторов, Огораживания, начатые полтора века назад, продолжались. В Англии становилось невыгодно сеять хлеб и выращивать скот. Ощутимые доходы владельцам земли давали только овцы и шерсть, Для овец нужны были пастбища и луга, и будущий овцевод, едва дождавшись окончания арендного договора, сгонял арендатора с его участка земли, чтобы обратить пашню в пастбище и сенокос. Арендатор с семьей, внезапно потеряв всё, что имел, становился свободным, как ветер, но идти ему было некуда. Обездоленные, они бродили в поисках работы и пищи. К ним присоединялись безработные ткачи и суконщики, ставшие жертвой монополий и спада в английской торговле. Они превращались в бродяг, а бродяг ждал кнут палача или виселица. Они собирались на побережье, скрывались от полиции и жаждали поскорее переселиться в Америку, но у них не было денег, чтобы заплатить за место на корабле. Тогда им помогали уехать общины пуритан, собиравших для пилигримов пожертвования.

Однако Оливеру уехать было не суждено. Провидение распорядилось иначе. Совершеннолетие уже наступило. Пришла пора утверждаться в праве наследника, без чего всё равно нельзя было ничего предпринять, ведь на переезд и обзаведенье в Америке нужны были деньги. Провидение явило свой знак через теток. Тетки пошушукались, посовещались и постановили, что для племянника настала золотая пора обзаводиться семьей, нельзя же здоровому крепкому парню обходиться без женщины, долго ли до греха. У тетки Гемпден имелись владения в Эссексе. Её соседом был торговец из Тауэр-Хилла рыцарь Бушье, человек состоятельный и почтенный. Дочь Бушье давно засиделась в невестах: Элизабет шел двадцать четвертый год. Эта вторая Элизабет в семье Кромвелей была точной копией матери Оливера. Она была воспитана в духе строжайшей пуританской морали, решительно во всем полагалась на Бога, была покорна родителям, любила добро и сама была добродетельна в той высшей степени, какой отличались все пуритане, так же, как та, редко выходила из дома и никогда не сидела без дела. К тому же она была привлекательна, её высокий лоб, излучавший невинность, обрамляли пышные светлые волосы, широко расставленные прозрачные огромные глаза лучились юмором и умом, на её губах нередко появлялась насмешливая полуулыбка, тогда на её здоровых свежих щеках появлялись милые ямочки. Её добродетели и приятная внешность дополнялись солидным приданым, и если она долго не выходила замуж, то единственно оттого, что папаша Бушье искал для нее подходящего жениха.

После непродолжительных закулисных переговоров Оливер был представлен папаше Бушье. На этот раз разборчивый отец нашел жениха достойным руки своей дочери, в порочной жизни он не был замечен, его добродетели были признаны безукоризненными, его состояние было хоть и не очень большим, однако вполне достаточным для того, чтобы горячо любимая дочь не нуждалась ни в чем. Двадцать второго августа 1620 года жених и невеста обвенчались в церкви святого Джайлса на Криппос-гейт, вблизи дома Бушье. Живя в Лондоне, часто бывая в домах богатых людей, Оливер так и не приобрел ни расшитого бархатного камзола, ни плоеного воротника, ни перьев на шляпу, и торжество, по обычаю пуритан, было скромным. Вскоре молодожены покинули Лондон, и Оливер возвратился в родной Гентингтон.

Он возвратился с женой. В старом тесноватом доме отца появились две женщины. Человек семейный, привязанный к доброй добродетельной матери, он спрашивал себя, как-то старая Элизабет уживется с молодой и не станет ли молодая Элизабет относиться пренебрежительно к ней, почувствовав себя в доме хозяйкой. Одинаково воспитанные в строгом духе христианской морали, обе женщины легко и просто поладили между собой. Такая же добродетельная и добрая, спокойная и уступчивая, деловитая и неболтливая, как и старая, молодая Элизабет взяла на себя все заботы и хлопоты о домашнем хозяйстве, а старая, рано поседевшая Элизабет без упреков и возражений отошла в сторону и занялась воспитанием подрастающих дочерей в том же духе строгой христианской морали, в каком воспитала её, в свою очередь, добродетельная и добрая мать. Рождение внука, названного в память о дедушке Робертом, окончательно их примирило. Молодая Элизабет часто рожала, старая Элизабет принимала на руки нового внука или новую внучку, и чем больше разрасталась семья, тем она становилась дружней.

Оливер оказался необыкновенным отцом. Он был нежен с детьми, он был привязан к ним так, что готов был отдать им всё, что имел. Он оказался таким же верным и преданным мужем. Элизабет любила его той непритязательной кроткой любовью, от которой таяло и замирало его беспокойное сердце и его сильные, не находившие выхода страсти рядом с ней утихали хотя бы на время. Глядя на её заботливое сосредоточенное лицо, отвечая на её быструю нечаянную полуулыбку, он с каждым годом чаще, уверенней думал о том, что нет у него на свете существа дороже и ближе милой Элизабет, скорее всего, дороже и ближе, чем мать.

На самом деле этот счастливейший человек был глубоко несчастен и не находил себе места. Он с утра до вечера не покладал рук, бился как рыба об лед, бывал на пастбище и на покосе, следил за каждым шагом наемных рабочих, а его дела шли вполовину хуже, чем у отца, и с каждым днем всё ухудшались. Конечно, наследство он получил небольшое: пахотный надел под зерно, пастбище не более десятины и лугов около двух десятин. Он выращивал хлеб, у него было дойное стадо и отара овец. Всё было, как у отца, однако у отца в доме было прочный достаток, а у него концы едва сходились с концами, и если принять во внимание, что его семья беспрестанно росла, ему грозила неприятная бедность.

Он старался и мог бы себя оправдать. Случались неурожайные годы, медленно, но неуклонно понижались цены на мясо, на хлеб, англичан с внешних рынков всюду вытесняли испанцы, голландцы, французы, с победой Католической лиги были потеряны и восточные рынки, правительство короля запретило вывозить необработанное сукно, надеясь высоким качеством вернуть стране рынки, однако деревенские прядильщики и ткачи в своем мастерстве далеко отставали от европейцев, к тому же они не имели красителей, которые европейцы, в особенности испанцы везли из колоний, производство сукна сразу упало, спрос на шерсть сократился, у многих, не у него одного, доходы катились стремительно вниз. Отец не ограничивался своим скромным владением. Имея большие доходы, он арендовал соседские и общинные земли и благодаря этому упрочивал свое состояние. Оливер зарабатывал мало, аренды ему были не по карману. Он представить не мог, что предпринять.

Это было зловещее указание, ибо избран лишь тот, кто успешен в делах. Оливер впал в беспокойство. Он мало ел, мало спал, много думал, разъезжая верхом по делам и ночами, когда вдруг просыпался и нередко уже не в состоянии был уснуть до утра. Тогда он тупо глядел в немой, невидимый потолок и с раздражением слушал ровное дыхание Элизабет. От непривычки и несклонности к размышлению его мысли разбегались и своей неопределенностью ещё больше пугали его. Будущее представлялось глухим и бездомным. Вновь единственным выходом представлялось переселение на американские обильные вольные земли, со своими законами, со своей истинной верой, которую там никто не стеснял. Он верил, что там, на просторе, не стесненный никем, он развернется, покажет себя, преуспеет в делах, оправдает себя перед Господом, однако препятствия возникали и тут. Эти препятствия едва ли можно было преодолеть. Как он выяснил, слоняясь по лондонским портовым тавернам, место на корабле стоило дорого, а ему надо бы было купить десять мест, если с ним согласятся ехать незамужние сестры и матушка Элизабет, ещё больше денег требовалось на обзаведение в новых, незнакомых, почти безлюдных местах, под вечной угрозой нападения строптивых индейцев. Где ему взять столько денег? Даже если он продаст свою землю и дом, едва ли наберется и половина того, что он насчитывал в бессонные ночи и тревожные, беспросветные дни.