– Клянусь Богом, вы будете сидеть до тех пор, пока мы не позволим вам встать!

Кое-кто из верных сторонников короля втихомолку покинул зал заседаний. Короля известили о поднявшейся буре. Король повелел своему представителю покинуть палату, что также означало конец заседаний. Представители короля тут же схватили и удержали. У него отобрали ключи. Двери были заперты изнутри. Король прислал объявить, что распускает парламент, но в зал заседаний невозможно было войти. Король вызвал капитана гвардейцев и приказал ломать дверь. Капитан бросился исполнять его повеление, но, верно, не очень спешил.

Представители нации успели сообразить, что они зашли чересчур далеко и что времени у них остается в обрез. Все замолчали. Джон Элиот, единственный, кто сохранил присутствие духа и скорость соображения, стал громко читать по исписанным наспех клочкам главнейшие пункты протеста, о которых за гамом и стычками с председателем и подумать никто не успел:

– Всякий, кто стремится привносить папистские новшества в англиканскую церковь, должен рассматриваться как главный враг королевства.

В ответ прогремело единодушно:

– Да, это так!

– Всякий, кто советует королю взимать пошлины и налоги без нашего одобрения должен рассматриваться как враг народа!

– Да, это так!

– Всякий, кто платит не утвержденные нами налоги, должен быть объявлен предателем Англии!

– Да, это так!

От дверей кто-то испуганно крикнул:

– Солдаты!

Кто-то в ужасе подхватил:

– Король применяет против нас силу!

Лица вытянулись, депутаты застыли. Джон Элиот поторопился поставить протест на голосование. Паника окончательно улеглась, не успев разразиться. Протест приняли большинством голосов. Раздался грохот в дверях. Страшась отдать текст протеста в руки врага, Джон Элиот запалил свои клочки от свечи и дал им догореть. Холс лихорадочно твердил только что принятые статьи, чтобы впоследствии их не забыть, едва ли соображая в тот миг, что сожженный протест уже не протест, а смрадный дым от сгоревшей бумаги. Председателя отпустили и отдали ему ключ от дверей. Решив, что честнейшим образом исполнили долг перед родиной, представители нации в гордом молчании вышли из зала и проследовали мимо гвардейцев, которые глядели на них с молчаливым недоумением.

Десятого марта король Карл вступил на заседание лордов, мрачный, но полный решимости, и укоризненно произнес:

– Никогда не входил я сюда при обстоятельствах более неприятных. Джентльмены, я вынужден объявить парламент распущенным. Единственная причина моего решения вам, я полагаю, известна: это возмутительное поведение нижней палаты. Я не хочу и не могу обвинить всех. Я знаю, что среди них много честных и верных подданных. Они обмануты или запуганы несколькими мерзавцами. Что ж, злоумышленники получат то, что они заслужили. Что касается до вас, джентльмены, вы можете рассчитывать на покровительство и милость, какую добрый король должен оказывать своему верному дворянству.

Несколько дней спустя на оградах, на стенах домов был расклеен рескрипт от имени короля:

«Неблагонамеренные лица распускают слух, будто бы скоро будет созван новый парламент. Его величество король ясно доказал, что он не питает ни малейшего отвращения к парламентам, однако их последние выходки вынудили его переменить образ действий. Отныне он будет считать за личное оскорбление всякие речи, всякие поступки, клонящиеся к тому, чтобы предписывать ему какой бы то ни было определенный срок для созыва новых парламентов».

Казалось, было произнесено последнее слово. Король недвусмысленно заявил свое неоспоримое право созывать и распускать парламент, когда ему вздумается. Представители нации мирно и тихо разошлись по домам, правда, под занавес приняв какой-то протест, но тут же протест этот сожгли на свече, статьи протеста остались только в памяти Элиота и Холса, а в их памяти они не имели никакого значения, не приносили никому пользы, никому не причиняли вреда, ведь многие англичане и без этих сожженных статей считали незаконными налоги и пошлины, вводимые королем против воли парламента. Следовало остановиться, но король Карл остановиться не смог. Его мелкая натура, его недальновидный ум требовали мести, и он отмстил. Вскоре были арестованы семеро представителей нации, среди них, разумеется, Элиот, Холс и Валентайн. Они не признали себя виновными и отказались уплатить штраф, к которому их присудили. Джон Элиот так и умер в тюрьме три года спустя. Остальные в конце концов получили свободу. Не стоит прибавлять, что арест и тюрьма не сделали их более верными подданными, чем они были.

Оливер возвратился в родной Гентингтон. Вновь он хлопотал по хозяйству, которое несмотря на все его хлопоты медленно, но верно приходило в упадок, воспитывал старшего, любимого сына, баловал крошку Элизабет, занимался другими детьми, едва ли отдавая отчет, что уделяет им меньше внимания.

Он был не один, кого призвал к себе привычный, скромный удел. Многие депутаты разогнанного парламента возвратились в провинциальные городки средней Англии, к своим пашням и пастбищам, коровам и овцам и вновь повели ту тихую жизнь, которую вели до бурных сражений в парламенте, а самые энергичные среди них, Джон Пим, Джон Гемпден, Оливер Сент-Джон, Френсис Баррингтон, обратились к торговым делам и с особенным увлечением занялись обустройством английских колоний на Барбадосе и на восточном побережье Америки.

Однако всё это была только видимость. Они стали другими людьми. Жаркие речи, протесты, отвергнутая петиция о правах заронили в этих прежде мирных людей беспокойный дух мятежа. Это был дух непокорности, дух сопротивления, дух недовольства. Он ждал только повода, только предлога, чтобы вырваться наружу и запылать с новой, на этот раз разрушительной силой.

К несчастью, таких предлогов и поводов король Карл давал слишком много. Правда, он поспешил заключить мир с Францией, некоторое время спустя сумел замириться с Испанией, хотя морская война в океане и на островах Карибского моря не прекращалась. Военные расходы были сокращены, а казна всё равно пустовала, придворные паразиты опустошали её с неимоверным проворством. Он продолжал взимать торговые пошлины, но их не хватало: английская торговля топталась на месте, к тому же многие торговые люди, возмущенные разрушительной политикой короля, отказывались платить те налоги и пошлины, которые палата общин отказалась вотировать. Неплательщиков преследовали, подвергали арестам и штрафам, отправляли в тюрьму. Естественно, эти незаконные, главное, бестолковые меры не прибавляли денег в казне, ведь арестанты не могут платить, а возмущение умов нарастало, место арестованных неплательщиков занимали другие.

Новые советники короля оказались сообразительней убиенного Бекингема. Они занялись более прибыльным, но не менее возмутительным делом. Они стали рыться в пропыленных архивах, откапывать в них пожелтевшие от времени, давным-давно отжившие старинные установления и требовали их исполнения. Среди прочих был введен в действие древний статут, согласно с которым каждый владелец земли, дающей доход более сорока фунтов стерлингов в год, прямо-таки обязан стать рыцарем, то есть заплатить королю за посвящение в рыцари и впредь вносить ежегодно в казну особый рыцарский сбор.

Однажды повеление обратиться в рыцари получил и Оливер Кромвель из Гентингтона. Тотчас вырвался наружу затаившийся дух мятежа. Король Карл не имел права его принуждать, стало быть, он не мог и не должен был повиноваться его дурацкому повелению. Оливер отказался от посвящения в рыцари. Тут король Карл ничего не мог возразить, однако дело об отказе неприметного гентингтонского джентльмена купить себе почетное звание рыцаря отправилось в королевский суд, и королевский суд присудил неприметного гентингтонского джентльмена уплатить штраф в сумме десяти фунтов стерлингов за сопротивление державной воле единовластного короля.