Кого-кого, а тунеядцев и паразитов он видел своими глазами с самого детства и с самого детства проникался презрением к ним. Его дядя сэр Оливер часто приглашал в Хинчинбрук младшего брата с семьей. С утра до вечера занятый коровами, овцами, пастбищами, покосами, выделкой сукон и продажей скота, Роберт Кромвель редко его посещал, но считал своим христианским долгом посещать старшего брата по большим праздникам и непременно на Пасху и Рождество. Он приезжал в своем простом суконном камзоле и привозил подраставших детей. Вместо богослужений и чтения Библии в эти дни, священные для каждого верующего, в Хинчинбруке устраивали рыцарские турниры и фейерверки, роскошные пиры и охоты. Серебряные блюда и серебряные кубки загромождали праздничные столы, не переводились французские вина, наряды из шелка и бархата менялись по три, по четыре раза на дню, игрища одно другого бесстыднее сменяли друг друга. Сэр Оливер не переставал улыбаться и осушать кубки с вином под шутливые тосты, произносимые им самим или кем-нибудь из пьяных гостей. Он всё толстел и становился похож на бочонок. Его жирное лицо лоснилось от пота, дряблые щеки тряслись, слова его были отрывисты, пусты, не запоминались ничем. Будущие наследники Хинчинбрука часто потешались над бедным кузеном из Гентингтона и зло шутили над ним. Тогда оскорбленный Оливер пускал в ход кулаки. Они были слишком изнежены, слабы, чтобы справиться с ним, и отступали, бормоча угрозы и хныча. Раза два или три король Яков навещал сэра Оливера в полюбившемся замке. Тогда празднества становились ещё пышней и развязней. Маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками быстро старел, с годами на его желтом лице всё чаше появлялась злая усмешка, его глаза не смеялись. Он и сам по себе был мало приятен, для Оливера Кромвеля он был неприятен вдвойне, ведь этого человечка с большой головой и кривыми тонкими ножками проклинал весь Гентингтон.

Так Оливер Кромвель воспитывался, учился и рос. В семнадцать лет он был юношей несколько выше среднего роста, плечистый и крепкий, с некрасивым, но мужественным лицом. В тот год, когда Томас Бирд, доктор богословия, учитель и проповедник, друг семьи, подарил Роберту Кромвелю свою новую, крайне злободневную книгу, в которой он обрушивался на безбожных папистов и доказывал, как дважды два, что антихрист есть папа римский и, стало быть, другого не надо искать, и таким образом осуждал опрометчивое сближение короля Якова с католической Испанией и католической Францией, пришло время продолжить учение. Роберт Кромвель выбрал Кембридж, в котором сам не учился, но который ставил выше всех английских университетов, как он говаривал в увлечении, вместе взятых. По совету Томаса Бирда, доктора богословия, знакомого с миром английских ученых этого профиля, предпочтение было отдано Сидни-Сассекс-колледжу, самому чистому, самому пуританскому среди всех, по уверению Томаса Бирда.

В день отъезда Оливер поднялся до света. Он сошел вниз. За большим столом его ждал отец. Они молча позавтракали. Обтерев губы салфеткой небеленого полотна, не поднимая глаз, Роберт Кромвель сказал неторопливо, негромко, точно рассуждал сам с собой, только лицо его было строже обычного:

– Древо познания растет не вне, а внутри человека, преобразуя ум и приготавливая его к приобретению знаний, которые не должны быть ни чересчур теоретическими, ни чересчур практическими. Насколько будет подготовлен твой ум, зависит исключительно от тебя самого, от того, какой будет твоя внутренняя жизнь, я лишь надеюсь, что ты не отступишь от благочестия. А что до меня, то я хотел бы видеть тебя человеком практическим, деловым. Познакомься с историей, изучи космографию и математику, это необходимо для того, чтобы познать благословенный порядок, установленный Господом. Главное же, главнейшее в том, что эти науки необходимы для дел общественных, в которых участвовать должен каждый. Борись с ленью, с тщеславием, не гоняйся за удовольствиями, это мать всех пороков.

Они молча вышли во двор, оба крепкие, в одинаковых домотканых камзолах с белым воротником, в высоких шляпах и сапогах. Здесь они обнялись, без слов, без слез, по-мужски. Оливер поднялся в седло и тотчас выехал из ворот. Денег в его кошельке было немного, в переметные сумки поместилось всё его достояние. Молодой жеребец с белым пятном и длинной челкой на лбу бойко шагал по пыльной дороге. Роса уже пала и прибила потемневшую пыль. Ехать было приятно. Иногда для большего удовольствия он переводил жеребца на рысь.

Была середина апреля. Стояла в полном разгаре весна. Он ехал плоской равниной, покрытой изумрудно-зеленой травой. Иногда на равнине возникали холмы, невысокие, точно срезанные и сглаженные чьей-то могучей рукой. То здесь, то там на равнине были разбросаны небогатые фермы арендаторов и богатые фермы свободных крестьян и таких же сельских хозяев, как его отец, как он сам, как десятки горожан Гентингтона. Вблизи ферм паслись отары овец и стада рыжих коров. Это была его Англия. Он любил её просто, без пафоса, без громких обещаний и клятв. Он ехал учиться, чтобы потом ей служить, в должности мирового судьи, как отец, или депутата парламента, если король образумится и снова его созовет.

Двадцать третьего апреля он увидел перед собой странную смесь старинных и новейших строений из красного и белого кирпича. Когда-то на этом месте располагался католический монастырь Серых братьев, с величавым собором поздней английской готики, с обширной трапезной, кельями и кладовыми, в которых монахи держали запасы хлеба, колбас и вина. Повеление короля Генриха V111 монастырь был разрушен Томасом Кромвелем. Нынче от монастыря почти ничего не осталось, даже фундаментов, все-таки сохранившихся от многих монастырей, тоже разрушенных Томасом Кромвелем и его продолжателями после него. На месте собора была разбита лужайка. На лужайке человек десять студентов, здоровых и шумных, гоняли мяч, набитый старым тряпьем. Одна низкая массивная трапезная напоминала о том, что здесь когда-то стоял монастырь, рассадник папизма. Двадцать лет назад устроители колледжа превратили её в домовую церковь, в которой должны были молиться по-протестантски и слушать проповеди студенты.

Оливера провели в кабинет ректора с невысокими узкими окнами. Он вручил немолодому, но моложавому человеку в пасторском одеянии рекомендательное письмо от Томаса Бирда. Ректором колледжа был Сэмюэль Уорд, доктор богословия, переводчик Библии на родной английский язык, правоверный из правоверных среди пуритан. Томас Бирд хвалил своего ученика за примерное благочестие, обходя стороной его успехи в учебе. Такой рекомендации было довольно. Оливер Кромвель бы занесен в списки студентов. Ему выдали табель. В табеле он отметил лекции богословия, истории и математики, которые решил посещать, следуя наказу отца. Его поселили в небольшой комнатке с железной кроватью, полкой для книг и столом для письма. В углу помещался комод для белья. Он разложил пожитки и стал учиться.

Устав Сидни-Сассекс-колледжа был самым суровым из всех колледжей Кембриджа, а Кембридж ещё со времен королевы Елизаветы славился на всю Англию как рассадник пуританского духа. Из молодых людей, в него поступавших, колледж готовил будущих проповедников. Молодые люди должны были служить образцом нравственной жизни, а потому им запрещалось отращивать длинные волосы, тем более их завивать, как это вошло в моду среди придворных папистов. По той же причине им запрещалось носить пышные кружевные воротники и короткие бархатные штанишки, какие предписывала придворная мода. Они не имели права посещать бои быков, медвежьи травли и театральные представления, заходить в городские таверны, тем более посещать дома, где содержались девицы легкого поведения, им возбранялось играть в кости, в карты и во все иные азартные игры, изобретенные дьяволом.

Сэмюэль Уорд держал своих воспитанников поистине в ежовых рукавицах. Мало того, что он позволял им шагу ступить и просто-напросто устранял от них полную соблазнов светскую жизнь, он неукоснительно требовал внимания и прилежания. Дисциплина в колледже должна была быть образцовой. Присутствие на проповеди считалось священной обязанностью, а чтобы разного рода ленивцы и разгильдяи не могли ускользнуть от его неумолимого ока, они должны были пересказывать проповеднику в мельчайших подробностях содержание проповеди, на которой присутствовали, так что молодым людям поневоле приходилось ловить каждое слово и застывать наподобие статуи. Стоило проворонить нить рассуждений наставника, стоило хоть в чем-нибудь отступить от предначертанных правил, и преступник подвергался наказанию розгами в присутствии всех остальных.