Одного упоминания римского папы оказалось достаточно, чтобы разразилась буря протеста. В Англии становится слишком много папистов, испанский посол наглеет день ото дня и вмешивается во внутренние дела королевства. Престарелый Эдуард Кок, юрист, главный королевский судья, объявил, что Англия кишмя кишит внутренними врагами, которых тайно поддерживают испанцы, сокрушался о том, что испанский посол установил тесные связи кое с кем из влиятельных англичан, и с особенным ударением упомянул о троянском коне. Томас Уентворт, будущий граф и министр, пробовал умиротворить представителей нации:

– Король и народ друг от друга не отделимы, цель настоящего собрания связать короля и народ теснейшими узами.

Его не хотели слушать. Большинством голосов было принято решение подать петицию королю. Петиция была составлена в несколько дней. Члены комиссии испросили аудиенцию. Король согласился принять депутацию третьего декабря. Иронически улыбаясь, он приказал перед началом приема:

– Приготовьте двенадцать кресел: я буду принимать двенадцать королей.

Двенадцать депутатов разместились на двенадцати креслах. Председатель комиссии в полной тишине зачитал категорические требования представителей нации. Отвергая сближение с Испанией, представители нации именовали это сближение дьявольскими ухищрениями папизма. Возражая против предполагаемого брака английского принца с испанской инфантой, представители нации настаивали, чтобы принц Чарлз, в русскую литературу вошедший под именем Карла, своевременно и счастливо женился на принцессе, которая исповедовала бы не католическую, а его собственную религию. Они предлагали королю неукоснительно исполнять принятые королевой Елизаветой суровые законы против папистов, которые отказываются признать государственную англиканскую церковь.

Бешенством исказилось угрюмое личико маленького человека с большой головой и кривыми тонкими ножками. Король закричал истерически, брызжа слюной, как попало швыряя и проглатывая слова, так что удавалось не без труда разобрать, что он запрещает общинам совать свой нос в дела столь глубокой государственной важности, как его сношения с французскими Бурбонами или испанскими Габсбургами, тем более касаться такого сугубо личного дела, как брак наследного принца. Выплеснув давно копившийся гнев, он поднял брови и растерянно замолчал. Не найдя, что возразить, сомневаясь, нужно ли возражать, двенадцать представителей нации молча поднялись с двенадцати кресел и так же молча, гуськом, один за другим покинули тронный покой.

Довольный, что задал общинам перцу, король Яков все-таки некоторое время оставался растерянным. Семьсот тысяч фунтов стерлингов он получил. Такая значительная, даже непомерная сумма лучше всяких доводов разума и осознания незыблемости английских традиций доказывала ему, что с общинами куда выгоднее дружить, чем враждовать, что именно дружба с ними принесет ему весьма ощутимый доход и покой. К несчастью, разум маленького человека с большой головой и кривыми тонкими ножками был слишком слаб, взамен разума природа и воспитание наделили его непомерным упрямством. Даже понимая, что куда лучше дружить, он никак не мог и не хотел согласиться дружить с теми, в ком видел ничего более, как бунтующих подданных, обязанных покориться своему королю. Он жаждал их покорить, подмять под себя, заставить исполнять свое любое желание, платить тогда, когда ему нужны деньги, и платить столько, сколько он изволит им указать. Правда, он правил этой страной уже восемнадцатый год и начинал понимать, что никого ему не покорить, не подмять под себя и не заставить исполнять его бестолковые прихоти.

Он бросился плакаться на свое невыносимое положение к испанскому послу Гондомару. Испанец не мог и представить себе, чтобы какие-то представители нации чего-то не то что бы требовали, а хотя бы о чем-то робко просили своего короля, тем более не мог представить себе, чтобы испанский король стал выслушивать каких бы то ни было представителей нации. В Испании нация благоговейно молчала, купаясь в награбленном золоте и серебре, чтила своего короля, организатора великих открытий, завоеваний и ограблений, и с готовностью исполняла любое его повеление по части новых открытий, новых завоеваний и ограблений, и вот неоспоримый результат этого единственного, без сомнения, справедливейшего порядка вещей: нынче Испания первая, самая сильная, самая богатая, самая непобедимая из европейских держав. Понятно, что испанский посол Гондомар, указав на благой пример своего короля, только что не приказал английскому королю без промедления наказать мятежные общины, в противном случае пригрозил навсегда покинуть эту варварскую страну:

– Моим долгом было бы так поступить, ведь вы перестали бы быть королем, а я не имею здесь войска, чтобы самому наказать этот народ.

Восемнадцатого декабря, две недели спустя, не подозревая о тайных совещаниях короля с испанским послом и гнусных советах испанского посла королю, палата общин подавляющим большинством приняла протестацию, в которой представители нации ещё раз недвусмысленно указали, что брак английского принца с испанской инфантой грубо нарушает интересы Англии и подрывает авторитет самого короля. Тридцатого декабря маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками внезапно явился в парламент, объявил, что немедленно распускает его, и своей дрожащей рукой вырвал из протоколов парламента лист, на котором было записано постановление о протестации. Едва ли отдавая себе отчет о последствиях, он повелел арестовать самых видных представителей нации, а несколько менее видных из них было отправлено в ссылку в Ирландию, в полной уверенности, что тюрьма и ссылка приведут ослушников в чувство и превратят конституционную монархию в неограниченную.

Крутые меры удовлетворили одного испанского посла Гондомара. Гордый новым подвигом на службе своему королю, он пышными красками расписал происшествие в многословном, хвастливом письме к одной из дочерей короля. На радостях он именовал роспуск английской палаты общин лучшим событием, которое служит интересам Испании и католической вере, лучшим с той, пожалуй, печальной поры, когда сто лет назад безбожный Лютер начал проповедь ереси. И он поспешил ещё больше послужить интересам Испании, втянув Англию в войну Испании против мятежных нидерландских провинций. Пользуясь тем, что король Яков наконец попал в его руки, он выхлопотал у него разрешение вербовать среди его подданных солдат на испанскую службу, один полк в Шотландии, другой полк в самой Англии. Английские и шотландские католики с восторгом ринулись в эти полки. Полки были сформированы и переброшены в мятежную Фландрию, что ухудшило и без того натянутые отношения между протестантской Англией и протестантской Голландией.

Вырвав лист из протоколов парламента, маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками внезапно уверовал в то, что с этого дня он неограниченный монарх, по образцу испанской или французской монархии, и может поступать, как захочет. Вопреки ясно выраженному мнению представителей нации, он продолжил переговоры о браке между своим сыном и дочерью испанского короля. В марте 1623 года принц Карл в сопровождении легковесного, пустоголового и потому верного придворного герцога Бекингема отправился в Мадрид. Пять месяцев тянулись переговоры о брачном контракте. Испанская сторона вытягивала из первого министра и жениха уступки одну за другой, усиливая испанское влияние в английских делах. Вскоре в переговоры ввязались представители римского папы. Римский папа потребовал восстановить в Англии свободу католического вероисповедания, с этой целью в Англии должно было учредиться епископство, которое подчинялось бы непосредственно Риму. Испанская инфанта, став женой английского принца, должна была иметь право учредить в своих покоях католическую капеллу, при ней должен был находиться испанский епископ со своей юрисдикцией. Герцог Бекингем согласился на все эти невозможные требования, двадцать пятого июля принц Карл бестрепетной рукой подписал этот ни с чем не сообразный брачный контракт. Правда, в Испании не поверили, что все эти нелепости можно будет исполнить. Испанский король решил подождать, как будут приняты условия в Англии, и предложил на год отложить заключение брака, причем на всё это время инфанта оставалась в Мадриде.