Суюэ обычно не участвовала в таких забавах, как сдирание штанов с мужчин, потому что придерживалась традиционных правил и не считала, что женщина после замужества может себе все позволить. Для нее не существовало других мужчин, кроме мужа. И вдруг она изменила своим принципам. Она знала, чего добивается Цао Бинкан, боялась, но ходить к нему продолжала. В конце концов он овладел ею. Ее словно вела к нему какая-то огромная рука. Бинкан говорил, что это судьба. Суюэ вначале не верила, но ничего другого придумать не могла и в конце концов поверила.

Днем, в поле, некогда было размышлять, зато ночью на нее то и дело накатывала тревога. Судьба? Может быть, и судьба. Это чуть-чуть утешало, усталость брала свое, и Суюэ засыпала. Сомнения и страх быстро рассеивались. Только в минуты близости с мужем, поглаживая его костлявые плечи и спину, она испытывала угрызения совести. Как она перед ним виновата! Даже смертью не искупить этой вины! Переживет ли он, если однажды узнает? Надо порвать с этим Цао, не ходить больше к нему!

Когда Баошэнь засыпал, она, исполненная жалости, легонько касалась его припорошенных мелом волос и думала о том, какой хороший у нее муж: образованный, скромный, трудолюбивый. И как его любят дети! А этот Цао — шелудивый пес. Ему бы денег побольше да баб! Ее, честную женщину, сбил с пути! А муж ничего не знает, спит, как говорится, в грохочущем барабане. От всех он терпит, а тут еще жена рога наставила. Ее совесть, видно, собаки съели!.. Суюэ начинала плакать, и слезы капали на подушку.

В следующий раз, отправившись продавать овощи, она не зашла к Цао Бинкану, но в конце концов та же огромная рука снова привела ее под навес.

В конце месяца Ду Баошэнь полез в стол за деньгами и вдруг обнаружил золотое кольцо. От удивления он потерял дар речи, а придя в себя, спросил Суюэ, откуда оно взялось.

Та струхнула и ответила так, как ее научил Цао Бинкан:

— На базаре купила. Да это подделка, юаня не стоит.

У Баошэня застучало в висках, потому что на ярлыке он прочел: «Выставка-продажа золотых и серебряных украшений». Об этой выставке даже в провинциальных газетах сообщалось. Жена врет, значит, влипла в какую-то грязную историю! Закрыв дверь, Баошэнь с размаху ударил жену по лицу, раз, другой, третий, и Суюэ упала, сжалась в комок, но не заплакала. Тогда Баошэнь пришел в еще большую ярость и принялся колошматить ее кулаками, пинать ногами, потом схватил скалку. Тут женщина зарыдала:

— Не виновата я!..

Она с пятого на десятое рассказала обо всем мужу и, пытаясь хоть как-то оправдаться, твердила, будто Цао Бинкан ее изнасиловал.

— Убей меня! — вопила женщина, глядя на скалку в трясущейся руке мужа. В этот момент она искренне желала, чтобы скалка опустилась ей на голову. Она все равно будет искать себе погибели. Только смерть избавит ее от страданий и позора.

Тем временем вернулась из школы старшая дочь и, увидев через окно, что происходит, ворвалась в дом и отобрала у отца скалку. Суюэ, тихонько всхлипывая, повалилась на постель. В деревне Западная мужчины в таких случаях обычно вздыхали и отступались. Не таким был Ду Баошэнь. За долгие годы преподавания он усвоил конфуцианский принцип — «ученый стерпит скорее смерть, чем позор», и решил во что бы то ни стало подать жалобу.

Целую ночь он с пристрастием допрашивал жену, а утром отправился в село к двоюродному брату. Как-никак Баомин закончил среднюю школу, у него красивый почерк, не то что у Баошэня, да и тайну он наверняка сохранит. Они долго составляли жалобу, правили, обсуждали: куда лучше ее подать — в суд или волостную управу? Писали чуть ли не дотемна. Баомин даже пожертвовал марку, которую приготовил для очередного письма возлюбленной.

— Возвращайся скорее домой, — сказал Баомин брату, — а то как бы Суюэ рук на себя не наложила!

Он хоть и был молод, а таких историй слышал немало.

— Хорошо бы одолжить у кого-нибудь велосипед.

— В воскресенье никого не найдешь…

Тут Баомин вспомнил, что велосипед есть у Сююй, но идти к ней не хотелось. Ведь она ясно сказала: родители не согласны на их брак, а причину он и сам хорошо знал.

Пришлось Баошэню идти пешком, и он не стал задерживаться. Бросив жалобу в почтовый ящик, он немного успокоился, но тут же подумал, что весь день не видел Суюэ — как она там? Перед уходом из дому он сгоряча швырнул ей кухонный нож и веревку — не случилось бы беды!

Он и не заметил, как в два прыжка вскарабкался на холм. С головы струйками бежал пот, добиравшийся по спине до самых пяток. Если Суюэ покончила с собой, что будет с детьми, стариками, домом, семейным подрядом? Пусть Цао Бинкана присудят хоть к пожизненному заключению — от этого ничуть не легче! Тут Баошэнь струхнул не на шутку, он вдруг понял, что вся семья, и сам он, держится на жене. Можно обойтись без него, только не без нее!

Руки его дрожали, когда он стучал в дверь.

Открыла младшая сестра, выданная замуж в другую деревню.

— Как ты здесь оказалась? — машинально спросил он и метнулся в комнату. Суюэ, живая и здоровая, сидела на постели, а возле нее родители, братья и невестки.

Увидев их, Баошэнь снова распалился:

— Зачем пришли? Испугались, что она покончит с собой? Эта дрянь, распутница?! — Таких слов он никогда прежде не произносил, но сейчас они принесли ему облегчение.

Все молча слушали. Суюэ плакала навзрыд и не поднимала головы, боясь взглянуть на мужа.

— Ладно, хватит, брат! — примирительно сказала сестра. — Во всем виноват этот мерзавец Цао, а невестка просто наивна…

— Наивна, черт побери?!

— Подумай, сколько лет вы прожили в мире и согласии…

— К черту мир и согласие!

Все продолжали молчать. Вдруг Баошэня охватило какое-то безразличие, и, не зная, что делать, он направился к двери.

— Ты куда? — бросился к нему отец. — Хочешь, чтобы вся деревня узнала? Сейчас же вернись!

Он завел его в свою комнату, и Баошэнь только сейчас понял, почему иероглиф «терпение» состоит из двух частей: «сердца» и «клинка».

— Я не вынесу этого!

— У мужчины должна быть выдержка… В старину говорили, что доблестный муж не охнет, если даже на грудь ему поставить корабль! Ведь ты уже отвел душу: и побил, и поругал Суюэ, а она тебе как-никак жена…

— Какая к черту жена! На этого негодяя Цао я подал жалобу, а с ней разведусь!

— Жалобу? Только этого не хватало! От врагов надо держаться подальше, а ты — жалобу… Когда я служил в гоминьдановской армии, полком командовал Лысый Се, до чего же был умный! Узнал, что его наложница спит с адъютантом, вызвал его и говорит: «Ах ты мерзавец, сучий сын! Чтобы ноги твоей больше не было в моем доме!» И все. А ведь мог зарезать обоих, пристрелить, никто слова ему не сказал бы. Так потом, во время боя, адъютант жизнью своей пожертвовал, чтобы спасти комполка.

Пожалуй, за целый год Ду Тингуй не говорил с сыном столько, сколько в тот вечер. Они полулежали на отцовской кровати, и сын незаметно уснул.

В соседней комнате остались Суюэ и мать Баошэня. Остальные разошлась. Мать, обычно ворчливая, сейчас со слезами уговаривала невестку успокоиться и легонько поглаживала ее колено, боясь, что та убежит и кинется в пруд.

Второй день Суюэ не ела и не пила. В горле у нее пересохло, голову будто шилом кололи, но сердце постепенно успокаивалось. Она выплакала все слезы, и гнев, обида, раскаяние, разочарование уступили место безразличию. Вдруг Суюэ подумала: разве вправе я умереть? Сколько горя принесла мужу, а теперь брошу на него всю семью, старых и малых? Нет! Я перед ним в неоплатном долгу и буду, как говорится, всю жизнь для него коровой и лошадью, чтобы замолить свой грех. Пусть бьет, пусть ругает — все стерплю. А в этой жизни не расплачусь, тогда в следующей! Глаза ее блеснули, и она крикнула:

— Мама, дайте воды! Пить хочу!

Свекровь всплеснула от счастья руками и возблагодарила Будду.

Проводив брата, Баомин уселся под тополем на краю села. Ноги у него обмякли, в сердце жгло, будто туда насыпали соли.