«И что я тут рассиживаюсь? — подумалось Михаэлю. — Зачем говорю о вещах, которые меня могут неизвестно куда завести?» Но тут внутренний голос как будто против его воли произнес: «А ты знаешь, почему ты здесь оказался, что тебя сюда привело?»
— Вы хотите, чтобы я вам все рассказала? Но это длинная история, — произнесла Гута. В комнате темнело, и она поднялась, чтобы включить свет. Михаэль понял, что ей хочется поговорить. Он решил воспользоваться установившимся между ними доверием, прежде чем оно вновь разрушится. — Да, история длинная, — повторила она и вдруг улыбнулась. — Будь у меня талант, я бы об этом написала. Мы пробрались в Италию пешком, через Альпы. Через границу нас провезли в закрытых грузовиках, как скот. Это было в сорок шестом. Кругом процветала коррупция, все брали взятки, и итальянская полиция не была исключением. Они даже не подняли брезент на машинах. Так мы добрались до железнодорожного вокзала в Вероне, а оттуда нас отправили в Милан, где была кухня, кормившая всех беженцев. Но это был всего лишь пересылочный пункт, после которого мы оказались в замке Гандольфо. Там мы провели полгода в ожидании парохода. Там же мы встретились со Срулке. Оттуда мы попали в Метапонто, где находился лагерь для душевнобольных.
— Душевнобольных? — переспросил Михаэль.
Она посмотрела на него так, словно забыла о его присутствии.
— Так он назывался для маскировки, — сказала она. — Там не было ни еды, ни воды. Корабль стоял в пяти километрах от берега. Мы провели там три дня, пока нас проверяли власти. Все это время мы прикидывались душевнобольными. Помнится, нам кричали: «Прыгайте, прыгайте! Кричите! Инспекция идет». Потом нас погрузили на это старое суденышко. Весь путь мы проделали так, словно были в концлагере. Не было даже места, чтобы как следует прилечь. Кончилось все тем, что судно дало течь и стало тонуть. В этот момент подошли английские крейсеры. Англичане стали переводить нас на свои корабли. Вот так мы оказались в Хайфе в ту ночь, когда там взорвали нефтеперегонный завод. — Она сделала глубокий вдох, словно та ночь снова предстала перед ней, и продолжила: — Охрана в красных беретах сводила нас с кораблей по одному. Я спросила английского офицера, можно ли отправить письмо, и он ответил, что отправит сам, если я напишу. Я написала Срулке, поскольку он был единственным человеком, которого я узнала за шесть месяцев, проведенных в Италии. Я написала, что мы в Хайфе, что не знаю, какая судьба нас ждет. У нас отобрали все вещи, отвели в какое-то здание и сказали, что мы там будем спать. Тот офицер действительно отправил письмо. Срулке мне его потом показывал, — сказала она, удивленно покачивая головой. — А помещение, где мы спали, оказалось кораблем. Там было два таких корабля, «Ошер» и «Ягур», и когда мы проснулись, то были уже далеко в море. Следующие полтора года мы провели в лагере для перемещенных лиц на Кипре.
— Это ужасно! — воскликнул Михаэль.
— Да, было трудно. У многих даже помутился рассудок. Когда люди поняли, что они далеко в море и что ни о каком Израиле и речи не может быть, они впали в ужасное состояние.
В тишине, которая вдруг заполнила комнату, слышались стрекот кузнечиков и далекое кваканье лягушек. Гута сделал вдох и сказала, словно удивляясь самой себе:
— Я столько лет никому об этом не рассказывала. Говорю же, что это длинная история. В первые годы жизни здесь нас никто не о чем не спрашивал. Никто не хотел нам ничего напоминать. Только Срулке знал все. Он приехал забрать нас, когда мы вернулись с Кипра. Может быть, его смерть позволила мне заговорить. — Она смотрела на Михаэля уже дружелюбней и казалась совершенно беззащитной.
Михаэль понял, что перед ним сидит женщина, которая пережила очень многое и не побоится боли, поэтому он решил признаться ей во всем.
— Хочу вам что-то сказать, — произнес он. — Я не социальный работник, я полицейский, начальник отдела в Управлении по расследованию особо опасных преступлений. — Лицо Гуты окаменело от изумления. Михаэль поспешил пояснить: — Я здесь не по поводу Янкеле, а из-за смерти Оснат. — Гута сидела, не шевелясь. Только руки ее дрожали. — Оснат умерла не от воспаления легких, ее отравили паратионом. Другими словами, в кибуце произошло убийство. Пока мы держали это в секрете, и знают об этом всего несколько человек. Я говорю это вам, потому что мне нужна ваша помощь. И вы уже подсказали мне идею.
Словно издали послышался голос Гуты:
— Дворка знает об этом? — Михаэль кивнул. — И что, она молчит и ничего не говорит? — В голосе Гуты было удивление. Михаэль молчал. — Кто еще знает? — спросила она. Михаэль назвал имена.
— Вы не удивлены? — спросил он.
— Меня уже трудно удивить, — ответила Гута, но ее руки, когда она закуривала сигарету, дрожали.
— Янкеле болтался вокруг ее дома ночью.
— Не говорите глупости! — вскричала Гута. — Чего ему там было делать?
— Значит, вы ничего не знаете о его отношениях с Оснат? — спросил Михаэль.
— А что тут знать? У него никогда никаких отношений с девушками не было, и Фаня от этого страдала.
— Ничего не было? Тогда вы, конечно, ничего не знаете, — гнул свою линию Михаэль.
— Знаю, что он был влюблен в Оснат, так это было давно, когда они еще детьми были. Но все давно закончилось, и он ничего ей не сделал. Даю правую руку на отсечение, что он ей ничего не сделал.
— Но нельзя исключать, что ему известно что-нибудь такое, чего мы не знаем.
— Это вряд ли. Янкеле хороший работник, но он живет не в этом мире и ничего в нем не видит.
— А Фаня?
— А что Фаня? — начала Гута, и руки ее побледнели и задрожали еще сильней.
— Фаня знала, что он… влюблен в Оснат?
— Мы об этом не говорили. Но что с того, что она знала?
— Она же ваша младшая сестра. Вы должны за нее отвечать, — неожиданно для себя произнес Михаэль.
— Да, она моя младшая сестра, — ответила Гута.
— Мне хотелось бы узнать, как повела бы себя Фаня, знай она, что Янкеле влюблен в Оснат.
— А как ей себя вести? — сказала Гута с нескрываемой злобой. — Чушь это. Она бы ничего не смогла сделать Оснат. Оставьте Фаню в покое. Разговоры с ней вас ни к чему не приведут. Лучше поговорите со мной. Фаня никому не может сделать ничего плохого, и уж она-то точно не знает, что такое паратион. Здесь даже говорить не о чем. — Она говорила злым, угрожающим тоном, а руки ее не на шутку дрожали.
— Нам все же придется поговорить с Фаней, ведь идет расследование, — сказал Михаэль. — Случилось убийство. Но мы будем максимально тактичны. Этот разговор будет для ее же блага.
— Вы не должны говорить с Фаней, и не нужно упоминать о ее благе. Она никому не может причинить вреда, а меня вам не запугать. — Она задышала глубоко и неровно. — Сейчас же пойду и поговорю с Дворкой и Моше, и со всеми остальными, кто думает, что они такие умники. Так я вам и позволю прийти и говорить с Фаней! Это только кажется, что вы можете здесь делать все, что вам заблагорассудится.
Когда она вышла из комнаты, Михаэлю стало не по себе: он запустил этот механизм, и ему придется увидеть, как себя ведет кибуц, охваченный паникой из-за события, которое раньше никогда не случалось. Он постарался успокоиться, твердя самому себе: «Слава Богу, что люди все-таки предсказуемы», — однако всю дорогу к дому Дворки он не мог избавиться от страха перед тем, что произойдет в этой большой семье, когда она узнает об убийстве Оснат.
Глава 13
Несколько часов спустя, сидя с Шорером и Авигайль в маленьком кафе на Махане-Иегуда, он все еще никак не мог забыть утробный смех Дейва. Казалось, что этот смех заполняет все заведение, в котором ни для кого не было тайной, кто они на самом деле, хотя полицейскую форму они не носили. Правда, виду никто не подавал, несмотря на то что полицейскую машину они припарковали у самого входа в кафе. Шорер сидел на маленьком деревянном стульчике, а Авигайль — в пластиковом оранжевом кресле. Несмотря на жару, на ней была белая рубашка с длинным рукавом и синие джинсы, прическа «конский хвост» делала ее похожей на студентку. Она внимательно рассматривала все вокруг, словно хотела запомнить каждую мелочь и надолго сохранить свои впечатления.