В час ночи даже на главной торговой улице становится тише и темнее. Обычно в этом кафе находились те, кто за картами пытался скоротать время до утра. Михаэль отметил про себя пожилого человека с копной седых волос и покрасневшими глазами, который был одет явно не для теплой иерусалимской ночи. От него исходил запах давно не мытого тела человека, который спит, не раздеваясь. Даже сидя к нему спиной, Михаэль не мог забыть вида этого бродяги, причем в его сознании он странным образом сочетался с хохотом Дейва.

Перед Эммануэлем Шорером стояла кружка пива. Авигайль заказала пирожок с мясом и холодный мятный чай. Михаэль попросил кофе по-турецки и стакан воды. После кофе он тряхнул головой, стараясь таким образом избавиться от всех картин и звуков дня: от истерики Фани, прощальных шепотов Гуты, смеха Дейва, в котором не было ничего демонического, даже наоборот — свободный смех веселого человека, который позволяет себе видеть мир таким, какой он есть.

— Через несколько часов люди будут ехать на работу, — сказал задумчиво Шорер, — и начнется толкучка. — Он выпрямился на своем деревянном стульчике, повернулся к Михаэлю и нервно спросил: — Ты говорил с Нахари? Он знает, что тебе не удалось сохранить секретность?

— Я говорил, и он все знает, — заверил его Михаэль.

— А что он сказал? — спросил Шорер, пытаясь скрыть свою нервозность.

— Сказал, что я мог бы и с ним сначала посоветоваться. Хотя, — тут Михаэль позволил себе улыбнуться, — он также сказал, что у него уже было ощущение, что именно так я и поступлю, но мне не стоило своевольничать, а лучше было бы посоветоваться сначала с психологом. Тут он, пожалуй, прав. Но мне хотелось, чтобы все получилось спонтанно. А может, я вообще не думал об этом, — признался Михаэль, — я имею в виду психолога.

— Легко отделался, — сказал Шорер и посмотрел на Авигайль, которая вылавливала листики мяты из своего стакана и выкладывали их на тарелку с пирожком.

— То есть? — спросил Михаэль.

Шорер отхлебнул пиво и сказал:

— Избежал выволочки.

— Кто сказал, что я избежал? — с легкой улыбкой спросил Михаэль. — Ты же не спрашивал, что произошло между ним и мной. Он произнес длинную речь о том, что я не в одиночку работаю, что я больше не в иерусалимском отделении и что в его подразделении не стоит искать людей глупее себя. Он говорил, что наша работа коллективная и что лучше использовать людей из моего отдела или, как он выразился, «пользоваться имеющимся у меня ресурсом».

— Я бы на твоем месте так собой не гордился, — сказал Шорер.

— А кто гордится, да и чем? — запротестовал Михаэль.

— Ты гордишься, — безжалостно заявил Шорер. — Ходишь тут, считая, что на тебе весь кибуц, что ты — его спаситель и должен им открыть глаза на правду. У тебя такое выражение лица, словно от тебя зависит судьба всех кибуцев, словно ты один что-либо понимаешь в происходящем.

— Ну что ты так на меня злишься? — с удивление спросил Михаэль. После некоторого раздумья он повернулся к Авигайль и сказал: — Это все из-за нее. Из-за того, что я поставил тебя перед фактом.

— Не говори ничего за меня, — зло ответил Шорер. На них поглядывали подвыпившие посетители, и только игроки азартно продолжали свое занятие, не обращая ни на кого внимания. Он понизил голос: — Это не из-за Авигайль, а из-за того, что ты работаешь один, не желая знать, как это опасно. Ведь отравитель до сих пор на свободе, он знает, что всем известно об отравлении, и может стать еще более опасным. Ты ни с кем не обсудил свои действия, не знаешь, как на это реагируют люди, и в дополнение ко всему идешь и говоришь с этим жизнерадостным американцем…

— Канадцем, — поправил его Михаэль.

— Хорошо, канадцем… а потом приходишь ко мне со своими гениальными идеями, забывая, что при этом оставил триста кибуцников с осознанием того, что среди них бродит убийца.

Авигайль прикоснулась к своему пустому стакану и прокашлялась.

— Я же продолжаю идти у тебя на поводу, — зло бросил Шорер, — и соглашаюсь на то, чтобы ты внедрил Авигайль. Но я разрешил тебе это еще до того, как в кибуце стало известно об отравлении. Поэтому я хочу, чтобы и ты поняла, — он повернулся к Авигайль, — ты идешь туда, где еще кровоточит рана. Люди с легкими недомоганиями будут приходить к тебе как тяжелобольные, а те, кто лишь иногда нервничал, превратятся в истериков. Трудно сказать, как все обернется. Им уже сейчас нужен психолог.

— У них уже есть один, — ответил Михаэль. — Я распорядился, чтобы к ним отправили психолога.

— В общем, хватит тебе работать одному, — уже более спокойно произнес Шорер. — Может, необходимость работать с Авигайль отучит тебя от привычки все делать в одиночку.

— Поверь мне, — сказал Михаэль после паузы, — я понимаю, что ты прав, но у нас абсолютный «висяк». Просто увидев Фаню и узнав о существовании Гуты, я понял: если раскачать лодку, то можно кое-что узнать.

— Хорошо, давай пока оставим все, как есть, — быстро произнес Шорер. — Нет смысла продолжать этот разговор. Только не представляй себе, что ты — Господь Бог. Это слишком опасно, когда человек начинает так думать. А теперь перейдем к сути вопроса. Итак, что у тебя?

— Ты хочешь, чтобы я рассказал все в деталях или только в общих чертах?

— Сначала в общих чертах, а о деталях поговорим потом.

Михаэль долго молчал, потом заговорил:

— Не знаю, с чего начать, но постараюсь, чтобы мой рассказ прозвучал связно. Начну с того, что Срулке умер не от сердечного приступа, а от отравления паратионом.

— Срулке, — медленно произнес Шорер. — Кто такой этот Срулке?

— Срулке был отцом Моше, генерального директора кибуца. Он из поколения основателей. Ему было семьдесят пять лет, занимался он цветоводством. Срулке умер пять недель назад от сердечного приступа, как они думали, но я решил, что и здесь не обошлось без паратиона — он был единственным, кто еще пользовался этой дрянью. Канадец Дейв сказал, что перед смертью он опылял паратионом розы. Я с ним долго говорил после Гуты, и он подал мне эту идею.

— Нахари знает об этом? — с подозрением спросил Шорер.

— И что ты стал так заботиться о Нахари?

— Я забочусь не о нем, а о тебе, о том, чтобы все делалось правильно и не нарушался порядок, чтобы ты не работал в одиночку. Нахари — твой начальник. Не следует приходить ко мне, не поговорив сначала с ним. Ты, конечно, можешь все делать через его голову и обращаться ко мне, как к отцу… — Он тут же понял, что сказал что-то лишнее, и смущенно посмотрел на Михаэля, который опустил глаза и крутил в руках стакан с водой. — Итак, я повторяю свой вопрос: ему об этом известно?

— Он знает, — нехотя ответил Михаэль, — знает.

Авигайль сидела, не произнося ни слова. Иногда казалось, что мужчины забыли о ее присутствии. Тем не менее Михаэлю не давали покоя выглядывавшие из рукавов ее трогательные запястья, и он не мог объяснить себе, почему она скрывает свои руки в длинных рукавах рубашки. Когда он и себе заказывал мятный чай, то обратил внимание на шум за карточным столом. По улице проезжали редкие машины, шурша шинами на повороте за углом кафе. Перед входом валялся всякий мусор — гнилые фрукты, пакеты, мятые пачки от сигарет. После такого долгого дня он и сам себе казался липким и пыльным. Из Иерусалима ему пришлось ехать в Петах-Тикву, оттуда в кибуц, а затем вновь возвращаться в Иерусалим. Ему было жаль, что он не заехал домой, а лишь позвонил, чтобы узнать, не приехал ли Иувал. Сын уже был дома, попользовался стиральной машиной и во время разговора по телефону уже доглаживал чистенькую военную форму. Ему дали отпуск до завтрашнего утра. Значит, они смогут увидеться только утром, да и то ненадолго. Михаэль вспомнил телефонный разговор, когда он звонил сыну из кибуца, перед тем как отправиться в Иерусалим. В голосе Иувала не было иронии: «Папа, постарайся приехать. Нам с тобой хотя бы изредка встречаться надо». Он не упомянул о том, как ему тяжело приходится, но Михаэль догадался об этом по тому, что в голосе сына не было ни злости, ни горечи, а только нежность в сочетании с состраданием, которое доступно только тому, кто сам знает, что такое страдание. Михаэль ощутил одиночество сына и подумал, что пребывание в Вифлееме пошло ему на пользу и заставило повзрослеть. Плохо только, что ему пришлось оставить свою невесту. Ситуация осложнялась тем, что девушка находилась в Азе, где проходила службу в военной прокуратуре, поэтому встречаться им удавалось крайне редко. Михаэль часто представлял их вдвоем, когда они служили вместе. Они казались взрослыми детьми. Она стеснялась своей любви и того, что по выходным Иувал приводил ее в дом отца.