Когда Михаэль спросил, что же все-таки привело его в кибуц, Дейв со всей серьезностью и абсолютно без самоиронии сказал, что оказался здесь в поисках смысла жизни, предварительно объехав почти весь белый свет. Ему нравится, как люди здесь относятся к его открытиям, как любил его Срулке за увлечение кактусами. Он считает, что Срулке был очень интересным человеком, заслуживающим уважения хотя бы за то, что именно благодаря труду его рук эта земля стала цветущим садом.
— Срулке был немногословен, но истинную цену себе знал, — сказал Дейв. — И ко мне, и к нему люди относились с уважением. И между прочим, я не думаю, что он умер от сердечного приступа.
— Отчего тогда? — с усиливающейся тревогой спросил Михаэль.
— Его душа не позволила бы ему умереть от сердечного приступа, — заявил Дейв так, словно это был совершенно очевидный факт.
— Простите, о чем вы говорите? — Михаэль начал сомневаться, стоит ли серьезно относиться к тому, что ему до сих пор рассказывал Дейв.
— Я думаю, что он тоже умер от паратиона, — спокойно сказал Дейв.
— Почему вы так думаете?
После этого вопроса Михаэль услышал объяснение, которое теперь хотел изложить Шореру и Авигайль. Дейв знал, что Срулке опыляет розы паратионом, аккуратно разводя его до нужных пропорций. Но Моше сказал, что его отец умер, когда занимался своими розами, и что, когда Срулке нашли, его руки были мокрыми от жидкости из опрыскивателя. Более того, Дейв, который в момент смерти Срулке был на празднике, испытал в этот момент приступ странного удушья — он связывает это со смертью Срулке и поэтому убежден, что Срулке умер от паратиона.
Шорер заказал еще кружку пива и, не глядя на Михаэля, произнес:
— Что бы я ни сказал, все равно это не выразит моих чувств.
— Я предупреждал тебя, что в этом нет никакой логики. Но логика нас может завести только в тупик.
— Будешь объяснять это суду, когда обратишься за разрешением на эксгумацию, — без улыбки сказал Шорер.
— Извините, — сказала Авигайль, — но я бы с ходу не отрицала такие вещи, как интуиция и телепатия. Однако у меня вопрос: раз Срулке умер во время работы, раз это был несчастный случай, то куда делась бутылочка с паратионом? Почему ее нашли на свалке? Смерть от паратиона наступает очень быстро, поэтому он не мог сам пойти и выбросить бутылочку в мусорный бак. Вы понимаете, о чем я?
— Да, — ответил Михаэль. — Но ответа на этот вопрос не будет до тех пор, пока мы не узнаем главного. Мне потребуется согласие семьи, в данном случае — Моше, а я пока еще не знаю, как ему об этом сказать.
— Другими словами, — сказал Шорер, — ты хочешь настоять на эксгумации только на основании того, что тебе сказал какой-то псих?
— А что мы при этом теряем? Мы все равно пока в тупике, — с отчаянием сказал Михаэль. — У меня нет версии, нет мотива. Дейв сказал, что одно время они с Оснат были в хороших отношениях, но что-либо к известному о ней добавить не смог. Ни мотива, ни малейшей идеи… Я уже готов выкапывать труп. Мертвые не испытывают боли, они ничего не испытывают. Хуже все равно не будет. Что может быть хуже «висяка»?
— То, что говоришь, не выглядит серьезным аргументом, — сказал Шорер. — Кроме того, Авигайль права, спрашивая, куда делась бутылочка. Почему ее не нашли? Ну что ты на это скажешь?
— Скажем так: кто-то проходил мимо и увидел, что Срулке лежит мертвый. Взял бутылочку, попользовался ею и выкинул, — быстро ответил Михаэль. — Или такой возможности нет?
Шорер помолчал, потом спросил:
— Что сказал Нахари об эксгумации?
— Свое любимое: «Я должен подумать».
— И сколько он намерен думать?
— Я хочу, чтобы все было ясно уже завтра.
— Значит, ты внутренне готов сбросить еще одну бомбу на кибуц, ни с кем не советуясь? — Михаэль молчал. — Ты даже не знаешь, что делать с этой информацией, если это вообще информация, — сказал Шорер и посмотрел на Михаэля с неожиданной теплотой.
— Не совсем так, — заговорил Михаэль, вытягиваясь в кресле. — Мы оба знаем, что иногда самые невероятные вещи оказываются единственно правильными. А нам с тобой правду нужно узнать во что бы то ни стало. И я считаю, что ради этого можно пойти на все.
Принесли чек, Шорер расплатился и, когда уже все сидели в машине, сказал:
— Сначала отвезите меня. В моем возрасте уже давно пора быть в постельке.
Глава 14
Авигайль посмотрелась в зеркало, расправила белый халат и вздохнула. С тех пор как она стала работать в полиции, Авигайль и в голову не приходила мысль о том, что ей когда-нибудь придется облачаться в халатик медсестры. Теперь она снова находилась в сияющем чистотой медпункте — белом одноэтажном здании, обсаженном эвкалиптами и тополями, с широким газоном перед входом и извилистой бетонной дорожкой, ведущей к дверям.
Две комнаты и кухонька сияли. Авигайль открыла медицинский шкафчик. Они уже исследовали его три раза, но никаких следов обыска не осталось. Она достала из потайного места, которое ей показал Джоджо, ключик от шкафа с опасными препаратами и наркотиками и стала перекладывать лежавшие там коробочки. Лекарства, которые предназначались для Янкеле, находились в отдельном пакете рядом с транквилизаторами и снотворным. Там же находились и другие препараты, которыми она не имела права распоряжаться. Психиатр из клиники в Шаар-а-Негев пояснил ей, что она может выдавать человеку не более одной таблетки снотворного, если возникнет такая потребность. Он пообещал, что в связи со сложившейся ситуацией в кибуце постоянно будет находиться их врач. В экстренных случаях больных можно было доставлять в Ашкелон на «скорой», а в остальных — ждать, когда прибудет доктор.
Ей объяснили, что штатный врач, Реймер, несколько дней назад отправился на пять недель на службу в тюрьму Наблуса. «С докторами так всегда, — философски заметил Йошка, который заехал к ней домой, чтобы доставить ее в кибуц, — им до самой смерти не дают покоя и призывают то в армию, то на другие сборы». Тут он затормозил и замолчал. Они стояли на последнем светофоре перед выездом на шоссе, ведущее из Тель-Авива в Ашкелон, и он сделал вид, что вынужден следить за движением.
Она закрыла дверцу шкафчика. При медпункте были свой психиатр из Шаар-а-Негева и несколько социальных работников и психологов, которые разошлись по разным помещениям кибуца, включая секретариат, бухгалтерию и клуб. Она столкнулась с ними во время обеда, когда они позволили себе отдых от, как они выразились, «разрешения кризисной ситуации».
Идея пригласить их в кибуц принадлежала Зиву а-Коэну, который заявил, что пришла пора воспользоваться их услугами, которые как раз и предусмотрены для таких ситуаций. Ему пришлось преодолеть возражения Гуты, чьи крики, как выразился Джоджо, можно было слышать в самом Ашкелоне. Гута просто вышла из себя: «Кризис-шмизис, нет никакого кризиса!» Ее поддержала Йохевед. Авигайль стало не по себе, когда она вспомнила, как три женщины набросились на Зива а-Коэна словно стая фламинго, защищающих своих птенцов.
Вся сцена происходила в холле столовой, и Авигайль, делая вид, что читает сообщения на доске объявлений, внимательно прислушивалась к тому, кто что говорил и с какой интонацией. Она хотела понять, как ей придется уживаться со всеми ними каждый день и встречаться в столовой. Услышав, как все женщины за ее спиной сразу замолкли, она поняла, что к ним приблизилась Дворка — и не ошиблась.
— Почему шумим? — спросила Дворка. — Еще пока ничего не известно, а психологи могут помочь. По крайней мере, вреда от них не будет. И если Зив хочет, чтобы они приехали, то, наверное, у него есть для этого причины. — Авигайль незаметно взглянула на Дворку и увидела, что женщины стояли перед ней, как дети перед строгой учительницей. — Наша роль, — тихим, но твердым голосом объясняла Дворка, — заключается в том, чтобы поддерживать людей, чтобы показать, что нас не так-то легко сломать и что жизнь продолжается. Каждый должен делать свою работу и исполнять все, что положено, и тогда вместе мы преодолеем всё.