А это уже ерунда. Возможно научное приближение к истине. Мало того: оно доступно в принципе всем — как в принципе для всех предназначено искусство.

Сначала вас озаряет и вы полуосознаваемо чувствуете, что «поняли» художника, что, кажется, всякую мелочь вы можете объяснить одним и тем же художественным смыслом целого произведения. Потом, проверяя впечатление на все большем и большем количестве деталей его творения, вы убедитесь… или в своей правоте или в ошибке. Но даже ошибка, будучи осознана, выведет вас к правде, если вы не отступитесь (это труд души, и не многие себе позволяют такую роскошь). Некий небольшой список «атомов» мало ли для создания какой «молекулы» гением был привлечен! Так всмотритесь в другие детали и задайтесь вопросом: «А они зачем?»

Этим я и займусь, сравнивая свою версию с чужими. С теми чужими, что исходят из элементов, мной еще не объясненных. И если их я не смогу включить в опознанное мною «вещество», то я не прав и надо «мое вещество» переопознавать так, чтоб новое — включало чужие объективные наблюдения над текстом. Но если смогу… Тогда более верна моя версия, как бы неожиданна и нова она ни была.

С кем–то я буду больше соглашаться, с кем–то — меньше. Поэтому я разобью процесс проверки на две главы: «СОГЛАШАЮСЬ» и «УПОРСТВУЮ». И… посмотрим, что получится. Я и первый раздел писал, не зная, к чему это приведет. Второй — тем паче. Поток сознания… Трудное чтение. Тем более, что во втором разделе этот поток разветвляется на два русла. Их бы «проходить» параллельно. Но приходится читать одно за другим. Читатель, видно, будет вынужден перечитывать кое–что. Я к нему тоже беспощаден. Но в накладе он не останется.

Чужим версиям я придам форму ответов на вопросы типа «зачем, — с точки зрения предугадываемого или уже открытого художественного смысла целого произведения, — применены автором этого произведения те или иные элементы произведения». Ясно, что из–за такого подравнивания высказываний по форме мне прийдется прибегать к раскавыченному, неточному цитированию. Это, впрочем, не повлияет на суть отрывков — я постараюсь не исказить своих оппонентов.

Расположение версий в основном хронологическое. Нарушается оно, когда жаль разрывать мнения разных авторов почти об одном и том же элементе текста.

Итак.

ВОПРОС.

Зачем такие черты характера приданы гениальному Моцарту: беспечность, простодушие?

ПРИМЕР.

Ведь не может быть, чтоб Моцарт, войдя и услышав свое имя, не слышал про гуляку праздного. Почему ж не связал с собой? А если и не слышал, то не мог не слышать сокрушенную интонацию, с которой Сальери произнес его имя. И — он не обратил внимания на интонацию, не придал ей должного значения. Почему это?

ОТВЕЧАЕТ ОВСЯНИКО-КУЛИКОВСКИЙ Д. Н. (Нач. 1900 гг.).

Потому, что гениальность, стягивая большую часть душевных сил и интересов в сферу чистой мысли и высшего творчества, оставляет слишком мало энергии для повседневного, мелочного расхода души, для обыденных чувств и страстей. Это частный случай более общего явления, которое можно сформулировать так: высшая жизнь духа, отвлеченные интересы мысли и творчества, развивая энергию ума и интеллектуальных чувств и эмоций, суживают районы обыденных, «житейских» интересов, со всем аппаратом сопутствующих им чувств, эмоций, страстей. Человек, который «весь ушел» в науку (все равно — теоретическую или прикладную), в философию, в искусство, является тем самым человеком — в известной мере — «не от мира сего» и становится менее восприимчивым [выделено мною] к воздействиям окружающей среды и реагирует не столь отзывчиво, как реагируют на них люди, всецело погруженные в житейскую сутолоку или захваченные жизненной борьбой…

Гений этого, скажем, — «моцартовского» — типа совсем не боится повседневной сутолоки; он охотно и радостно, как ребенок, живет минутой; он беспечен и шаловлив. Это происходит не оттого, чтобы сутолока и пошлость жизни имели большую власть над ним и затягивали его, а наоборот — именно оттого, что жизнь не имеет власти над ним, что он свободен [выделено мною] от гнета ее внушений, и он инстинктивно чувствует, что ему ничего не стоит столкнуть с себя все ее путы и уйти в свой внутренний мир…

…этот жизнерадостный и легко живущий человек, собственно говоря, не умеет жить, как умеет самый заурядный обыватель, — его огромные дарования для его собственного житейского благополучия пропадают даром. Ни в узко–обывательском смысле, ни в более широком смысле в сфере общественного и политического развития он не является «делателем жизни», — он скорее обнаруживается как «делатель промахов, ошибок и наивностей»…

…гениальность лишила его способности быть хорошим социальным животным, испортила в нем обывателя, общественного деятеля, гражданина [выделено мною]. Ибо, наделив его великим и редким даром внутренней свободы, она отняла у него вкус и способность к социальной дисциплине, к общественной нивелировке, к подчинению и командованию [выделено мною].

МОЙ КОММЕНТАРИЙ.

Я не зря делал выделения шрифтом. Они выявляют схожесть с моей мыслью, что пушкинский Моцарт был музыкальным выразителем воинствующего индивидуализма. Правда, по Овсянико — Куликовскому выходит, — если договорить до конца его мысль, — что идеально–типичному образу гения (с именно такой, а не иной натурой) не «к лицу» быть общественником, не характерно быть коллективистом. Я не стану спорить по этому психологическому вопросу. Замечу лишь, что если есть «моцартовский» тип гения, то есть и еще какой–то, в чем–то иной. Но, повторяю, тут я не спорю. Важно, что крайний индивидуализм–свобода — «к лицу» ему, такому, выбранному Пушкиным с какой–то художественной целью. Какой? — Этого Овсянико — Куликовский не касается. Он просто детализирует мысль Белинского, что Пушкин живописал противостояние гения и таланта. Живописал. Бестенденциозно. Бестенденциозно из–за реакции на предыдущую свою (Пушкина да и Белинского) тенденциозность, понимай.

Что Пушкин болдинской осенью 1830 года двинулся дальше по Синусоиде идеалов: от бестенденциозности — к новому утопизму, — я уже, надеюсь, показал. Лишь напомню, что та утопия состояла в неприятии крайностей и индивидуализма, и коллективизма во имя консенсуса противников.

А для этого живописание крайностей (при дистанцировании от них) совсем не помеха, а наоборот, — требование реализма. Утопического реализма.

ВОПРОС.

Почему название «Зависть» появилось где–то около первого подхода Пушкина к теме Моцарта и Сальери?

ОТВЕЧАЕТ ОВСЯНИКО-КУЛИКОВСКИЙ Д. Н. (Нач. 1900 гг.).

Пушкин хотел показать всю зловещую силу этой злой страсти и взял тот случай, когда она кончается преступлением. Противопоставлением свободы от страстей вообще, от социальных в особенности, которую мы видим в пушкинском Моцарте, является чувство, с которым мы имеем дело в Сальери. Чувство это принадлежит к числу «социальных в тесном смысле». Все чувства, как все вообще явления и функции человеческой психики, социальны, потому что человек искони — животное социальное. В обширном смысле социальны и такие чувства, как, например, половое. Но мы различаем особую группу «чувств социальных в тесном смысле», куда относятся, например, властолюбие, честолюбие, чувство патриотизма, альтруизма и мн. др.