В конце концов, если идти по линии этой возможной жизни, которая в данном случае имеет столько же шансов реализоваться, как и любая другая, как, например, та, что реализовалась позже, — словом, если идти по этой линии дальше, то нетрудно догадаться, что в конечном счете, с течением этих — возможных и допустимых — лет, Мари останется одна-одинешенька со своими мечтами о будущем внуке, которого она будет горячо любить и с которым снова обретет ощущение, что был в ее жизни какой-то смысл. И так бы оно и случилось, если бы не идиотский рак шейки матки, который медицина вообще-то уже весьма успешно сегодня лечит, и для нашей истории было бы очень даже хорошо, если бы Мари вылечилась, потому что это уже не просто становится неправдоподобно, но уже и как-то скучно. Ну разве не скучно, если каждый наш персонаж подцепляет какую-нибудь смертельную болезнь, чаще всего, конечно, разновидность рака; честное слово, можно подумать, что тому, кто все это рассказывает, нынешнее население видится сплошь пораженным раком или потенциально раковым, потому что он, рассказчик, по жизни — врач, который, кроме обычного медицинского диплома, получил еще свидетельство специалиста по онкологическим заболеваниям, и лет двадцать уже работает в онкологической клинике на улице Синий Шар, где других людей и не видит, только раковых больных, ну, или бывших раковых больных, у которых в любой момент может быть выявлен рецидив, а потому занимает в жизни такую мировоззренческую позицию, которая вынуждает его все представлять под углом зрения этой, в самом деле касающейся многих, болезни; можно даже сказать, что само мышление его поражено раком.

Возвращаясь к возможной судьбе Мари, скажем, что она, Мари, могла заболеть, могла и не заболеть, а умереть, так сказать, здоровой, так как реальность не обязывает нас обязательно выбирать тот или иной вариант, — однако Мари все-таки заболела именно той, совершенно банальной болезнью и умерла от нее; хотя тут можно насчитать всего несколько процентов, когда медицина оказалась полностью бессильной, но Мари как раз в эти несколько процентов и угодила. Умерла она, так и не успев стать бабушкой, потому что сын ее с женитьбой не спешил. И не умри она перед этим, ей пришлось бы увидеть, как наш парень на ее похоронах, по своему обычаю пьяный в стельку, чуть не свалился, следом за гробом, в могилу и при этом вопил, как он любил эту женщину и что с ним теперь будет без нее. Родственники еле успели поймать его и оттащить, когда он, рыдая, требовал, чтобы его похоронили рядом с ней. Пока могилу закапывали, он все не мог успокоиться, орал дурным голосом, мол, это же моя жена, это часть моей жизни, не можете вы, не имеете права разлучить нас с ней. Идиот, сказал кто-то из стоящих вокруг; и правда, идиот, кто так себя ведет.

В общем, Мари лежала в постели одна, парень наш сидел на веранде с канистрой, и тогда Мари решила: все, она с этим кончает. То есть, если говорить честно, она давно уже решила, что кончает, только надо было сделать все, чтобы шаг этот однозначно был ею предпринят из-за поведения мужа, и теперь, когда, после свекрови, и бывшие однокашники нашего парня увидели, что дело безнадежно, что парень наш ни телом, ни душой не способен на то, чтобы содержать семью, и что совместная жизнь не только не полезна, но, напротив, просто-таки опасна для ребенка, потому что страшно даже представить, что выйдет из сына, который изо дня в день видит, как отец его напивается в хлам, — в лучшем случае станет таким же. Чуть подрастет — и станет ходить с ним в корчму, а то и на убийство решится, если не сможет дальше терпеть, что у него такой отец. К тому времени отец уже не только словами, но и действиями будет обижать и унижать жену, то есть мать своего сына. Наблюдая это, сын решит, что при первой же возможности, а то и решать не придется, просто в руках у него окажется нож для хлеба, который недавно был куплен у китайцев на рынке и лезвие у него еще не успело затупиться, — и этот нож сын вонзит отцу в грудь. Хотя все будут считать, что поступок этот был правильным, однако в соответствии с другим подходом, где фигурирует не этот конкретный отец-алкоголик, а просто отец и рядом с ним сын, для которого — верно ведь, естественно и закономерно, что он должен быть благодарен этому отцу, хотя бы уже за то, что он, сын, появился на свет, — так вот, в соответствии с этим подходом сын, убивший своего отца, не заслуживает пощады и снисхождения, подобный же приговор вынесет и суд, так что сын, единственное оправдание жизни матери, попадет в тюрьму и выйдет оттуда только после того, как рак шейки матки унесет мать в могилу, как это и раньше можно было представить — с той, правда, разницей, что на похоронах не будет нашего парня, мужа покойницы, а потому родственники не подхватят его, когда он, крича дурным голосом о своем горе, чуть не бросится в могилу следом за гробом, и тот участник похоронной церемонии, который, глядя на нашего парня, сказал, вот, мол, идиот, ничего не скажет, а будет молчать, или скажет то, что полагается говорить по ритуалу, дескать, вот и наступил конец твоим страданиям, покойся с миром, ну и все такое.

Так могло бы случиться, если бы Мари не знала, что поведение мужа и для суда делает развод обоснованным, а если муж этому воспротивится, то можно рассчитывать и на опекунское ведомство, и Мари сможет попросить свидетельствовать в ее пользу кого угодно, а уже не только соседей, о которых можно предположить, что они относятся к ней недоброжелательно.

Не могу больше терпеть это директорство, не в состоянии я ждать, когда четырехлетний срок кончится, — сказал наш парень, когда лег в постель и, как обычно, согнул колени, ударив при этом жену в бок, но не сказал, прости, потому что и не заметил этого, а та инстинктивно закрыла рукой грудь. Не могу, — повторил он; я тоже, — подумала она, а вслух сказала лишь: мы ведь уже обсудили, брось это ко всем чертям. Ты ведь тоже считаешь, что надо бросить, — сказал наш парень. Да, и тогда, наверное, все изменится. Конечно, сказал наш парень, наверняка все изменится.

Когда Мари поставила крест на своей семейной жизни, а ее муж — на своем директорстве, пока, конечно, лишь в принципе, — старые однокашники нашего парня поставили крест на нем, сказав, что оно и раньше видно было, что дело кончится этим. Конечно, могло бы сложиться и по-другому, это ведь и от него самого зависело, но он не захотел выбрать другую жизнь, его, видите ли, не устраивает, что, в конце концов, он в деревне один из самых важных людей, директор школы, а тут столько возможностей открывается, может училок молоденьких иметь, сколько захочет, — захохотал один из однокашников, — причем без всяких особых забот, ну и, конечно, виноградник, еще какую-нибудь землю, отсюда какие-никакие, а деньги, потом эта его жена, Мари, даже и не поймешь, как это ему удалось, все-таки она клево выглядит, даже теперь, родив ребенка. В самом деле, согласились остальные двое — и углубились в подробное обсуждение внешности Мари. Да только парню-то нашему, — прервал анализ достоинств Мари тот, кто перед этим вспомнил про училок, которых можно поиметь, — ему этого мало, и что сын родился, тоже мало, ему все плохо, потому что его так воспитали. Нам тоже никто не помогал, мы всего сами добились, и ему нельзя помочь, если он не захочет, а он не хочет.

Очень охотно бывшие однокашники говорили о безнадежной судьбе нашего парня, — ведь разговор этот притуплял в их душе чувство собственной безнадежности. Надо будет как-нибудь заглянуть к нему, посмотреть, как дела, — сказал тот, у кого была пиар-фирма; кстати, недавно, всего пару лет, гонимая какой-то биологической паникой, а вовсе не из-за амортизации чувства, его оставила любимая женщина. Она хотела ребенка, время пришло, — сказала она, а он все не хотел, мол, материально он никак, в общем, ссылался на какие-то невнятные обстоятельства, которые вообще-то скоро поправились, потому что не прошло и года, как его фирма стала невероятно доходной; но было уже поздно. Жил он в достатке, все у него было, так что он полностью мог сосредоточиться на той утрате, которую понес, расставшись с любовью. Конечно, и женщина мало что выиграла, уйдя от него: спустя некоторое время, пройдя очередное обследование, она узнала, что не может стать матерью, по причине некоторого биологического дефекта, так что зря она променяла то чувство на другое, куда более скверное, и потом всю жизнь проклинала свое решение, хотя раньше оно казалось ей очень хорошим, и ничего тут не поделаешь, раз природа переписала все по-своему.