Словом, молчаливый парень сказал девушке, что он введет ее в компанию, которая в то время, как ни смотри, казалась им очень престижной; произошло это в тот момент, когда все остальные уже совсем захорошели и вовсю охмуряли даже не самых красивых девиц, а те и не думали их отшивать, хотя парни уже провоняли от пота, да и морды у них выглядели довольно перекошенными; девушке нашей эти слова молчаливого кавалера очень понравились, да и ей тоже был нужен кто-то на ночь. Собственно, пропуском в ту престижную компанию послужила скорее красота нашей девушки, чем таланты ее молчаливого ухажера, но он этого тогда еще не знал. В конечном счете и девушка не успела этого осознать, потому что, едва они стали осваиваться в этой компании, наш молчун почувствовал странную боль в затылке, а потом и во лбу. И в скором времени на медосмотре выяснилось, что врачи просто не могут понять, как это наш молчун не заметил растущую опухоль, которая уже достигла величины куриного яйца, и как это она, опухоль, находясь в замкнутой системе, которую представляет собой черепная коробка со всем содержимым, не вызвала жутких болей. Вызвала, сказал врачам наш молчун, да видно, поздно. Ерунда, вырежем, все будет оʼкей, сказал врач, мысленно уже звякая изготовленными из особого металла скальпелями и маленькими пилками, каких не бывает на кухне даже у самой хорошей хозяйки, а как бы здорово было таким инструментом резать мясо на бефстроганов. Недаром нашему врачу часто приходило в голову, а не отнести ли пару таких штук жене, только он боялся, что найдут их у него на проходной, и как тогда будешь объяснять: дескать, случайно в кармане забыл, извиняюсь. Если на дежурстве, бывает, уйдет бутылка-другая виски и если сестрички помогают тебе скоротать ночь, это еще простительно, но кража — это кража. Преступление.

Вырежете? — переспросил наш молчун — и вдруг схватился за голову. К счастью, потому что именно в этот момент его пронзила совершенно дикая боль, она и уберегла его от душевного краха, который был бы неминуем, когда он узнал о своей болезни и предстоящей операции. Он просто не успел сосредоточиться на мысли о том, как это его угораздило попасть в такую историю: сейчас он мечтал только о том, чтобы утихла боль, и готов был отдать не только опухоль, но и голову, если бы это помогло. Да, сказал хирург: он был в больнице специалистом по головам, хотя, если так складывалось, не падал в обморок и перед операцией на бедре, — да, вырежем, — и глаза у него блеснули, словно в них отразилось холодное сияние тех замечательных скальпелей, о которых он как раз думал.

И опухоль действительно вырезали без промедления, потому что она росла очень быстро и любая отсрочка принесла бы только вред, операция же для такого молодого организма — сущий пустяк. И если бы не рецидив, то в самом деле все было бы о’кей — нет опухоли, нет проблемы; но опухоль появилась снова, и наш молчун, третьим из выпускников того провинциального вуза — двое погибли в автодорожной аварии — покинул это небытие.

Девушка наша, оставшись одна, пару лет прожила в Будапеште, но так и не нашла себе партнера. Попадались, конечно, мужчины, которые были все еще не женаты, то есть не попались на крючок в положенное время, но ведь это в основном экземпляры с какими-нибудь психическими отклонениями. В самых простых случаях это — зависимость от выпивки, от лекарств, в более сложных — шизофрения, маниакальная депрессия. То они были с ней невероятно ласковы, то преследовали, не отпускали ни на шаг. Жизнь у нее становилась, как в каких-нибудь американских психологических ужастиках, про которые она до сих пор думала, что американские сценаристы высасывают их из пальца, чтобы загрести гонорар и месяц-другой провести на Багамах. Но оказалось, все это — чистая правда, и, например, мужчина, о котором идет речь, в самом деле ходил за ней по пятам, так что по сравнению с этим то, что она испытала раньше, когда за ней ухаживал наш парень, было, можно сказать, ничего, детские шалости. Мужчина в полном смысле слова выслеживал ее, а дома, стоя над ней, словно следователь, допытывался: что ты делала на улице Хайош? А она даже не могла ничего толком ответить, потому что не слишком хорошо знала будапештские улицы, и только мычала неопределенно. Ага, я же сказал, ага, я так и знал, — и он набрасывался на нее с кулаками и наносил ей телесные повреждения, которые в течение восьми дней[23] никак не могли зажить, а потому он запирал ее на восемь дней в квартире и отпускал, лишь убедившись, что с такими следами побоев к врачу идти уже бесполезно. Вообще-то он не так уж опасался этих медицинских освидетельствований: врач ведь тоже мужик, ворон ворону глаз не выклюет. Врачи тоже дома колотят жен, а когда надоест, детей. Мужики должны держаться вместе. Так что девушку нашу он запирал дома больше из перестраховки: ведь может попасться и врач-женщина или гомик, зачем ему лишние неприятности. Неприятностей в жизни и так хватает; да что далеко ходить: вот хоть эта баба.

Когда наконец она избавилась от этого психопата, то в интернет-кафе — это уже девяностые годы, девушка наша не то чтобы и девушка, ей уже около тридцати пяти — она познакомилась с одним симпатичным американцем. Вообще он жил в Сент-Луисе, торговал компьютерами, а дважды в неделю играл в одном оркестре на саксофоне, то есть торговлей занимался только ради денег, вообще же был музыкант. Но разве нынче проживешь на гонорар за игру на саксофоне? Это даже в такой стране невозможно, как Америка. Он был очень мил и предупредителен, и девушка наша (уже далеко не девушка), которая к подобному не привыкла, просто-таки… ну, не влюбилась, но была очарована таким обращением, и когда саксофонист сказал ей, что дома у него как-то не сложилось, так что не согласится ли она стать его женой, — она тут же, без раздумий, ответила «да». Они уехали в Штаты и там поженились, и лишь спустя почти год выяснилось, почему, собственно, у саксофониста не получилось с женитьбой до сих пор. Они развелись, саксофонист ушел жить к бас-гитаристу, а наша девушка (давно уже не девушка) осталась в Америке, заводя романы сначала с женатыми американцами, потом с разведенными, и так до самой смерти. Таким, можно сказать, трагическим поворотом своей судьбы она доставила некоторую радость оставшимся дома подругам, которые уже было испугались, что она, выйдя за американца, обрела наконец тихую гавань.

Вот эту девушку (да, тогда еще в полном смысле девушку) и выбрал предметом для обожания наш парень. Да, сначала он не смог уделить своей безнадежной любви столько времени, сколько она заслуживала, или, говоря точнее, еще не успел этим своим обожанием и своими страданиями пропитать свою сущность и прославиться среди сокурсников, так что позже сокурсники его совершенно не переносили, — не успел, потому что ему позвонила мать и сказала: с отцом что-то неладно, он лежит в Вацской больнице, заболел он, собственно, еще раньше, но они, родители, не хотели мешать ему с поступлением, — в общем, у отца распухла нога, наверняка что-то с венами, врач еще весной смотрел, но сказал, ничего страшного, всего лишь, говорит, гематома, или, попросту, синяк. Происходит это потому, что стенки сосудов истончились и кровь оттуда просачивается. Сосуды врач почистил, чего зря тянуть, это уже в будапештской поликлинике было, но вскоре после этого нога еще больше раздулась. Все удивлялись, но думали: ну да, значит, стенки сосудов еще сильнее кровь пропускают, в этом все дело. Так что все неожиданно вышло. Неожиданно было и то, что какой-то там кусочек чего-то послали на гистологический анализ. Это-то зачем, господин доктор? — спрашиваем; так положено, говорит. Всем делают, кто попадает в ортопедическое отделение; отец лежал уже там. Почему там, никто не мог понять, то есть, почему его туда перевели из сосудистой хирургии, не плоскостопие же у него, рассказывала мать по телефону. Потом-то, конечно, поняли, что такими болезнями занимаются там, и скоро, тоже неожиданно, они узнали, что болезнь называется саркома, это какая-то форма рака, и ногу надо немедленно, в ближайшие дни, ампутировать. Так что нашему парню сейчас, хоть они никогда его ни о чем таком не просили, ни когда кукурузу надо было рыхлить, ни бетон мешать, когда отец ту дорожку делал между кухней и уборной, — все-таки надо приехать. Так и случилось, что парень наш лишь чуть-чуть пожил в том провинциальном городе, — и вот тревога, что звучала в голосе матери, легла ему на плечи, и он приехал в Будапешт, там пошел прямо в больницу, и увидел своего безногого отца, у которого что-то погасло в глазах. Конечно, свет. Только вот почему он вдруг погас, если раньше не гас? Наверняка что-то изменилось внутри, не подпирало уже выпуклость глазного яблока, яблоко чуть впало, впадина эта и сделала путь света немного другим, не таким, как раньше. Потому, наверно, и воспринимаешь это так, будто свет в глазах потускнел, хотя это не свет вовсе, а — жизнь.