Он просто не понимал, чего еще этой девке надо, какого рожна, и думал, что, может, этот друг удерживает ее силой, что она боится его, потому и не посмела принять решение в его, нашего парня, пользу. Когда он проснулся на следующий день, все в его душе: венгерский анархизм, любовь, алкоголь — перемешалось в кучу каких-то обрывков и ошметок. И, словно некое новое направление анархизма, начинало проступать, прорезаться в этой странной куче некое радикальное направление, суть которого — окончательный расчет с бытием как формой власти.

Ну что, подал заявление? — спросил отец, когда они сели вечером ужинать. За столом в кухне они сидели втроем. Потому что тесть, который предложил отцу нашего парня, тогда еще не отцу, а молодому мужу, жить в его доме, и отец парня принял это предложение, а со временем еще и много сделал, чтобы усовершенствовать дом: провел водопровод, сделал дорожку между дверью из кухни и будкой сортира, чтобы, если уж надо по нужде ходить через весь двор, не был ты по уши в грязи. Потому что в деревне дождь, уж если идет, так идет, идет, конечно, когда он не нужен, когда как раз в поле работать надо, вот тогда он идет. Но его, конечно, нет, когда все, до последней травинки, на последнем издыхании ждет дождя, когда все сохнет, когда даже объявляют об опасности засухи, — причем никогда не объявляют о засухе, а всегда лишь об опасности засухи, потому что, если объявят засуху, то государство, никуда не денешься, должно платить, а так — нет, потому что опасность беды означает только, что надо к беде готовиться, а не саму беду. Если, скажем, появилась опасность холеры, потому что у восточных соседей или у южных холера уже таки есть, то это не значит, что скотина уже дохнет: она только может подохнуть. Правда, то, что может случиться, чаще всего и случается. И в самом деле подохли у родителей нашего парня куры, и что с того, что приходил ветеринар, что-то там мудрил с прививкой, — только денежки взял, а толку не было. Парень видел, как кур, скончавшихся от опасности холеры, закопали в дальнем углу сада: бабушка парня, которая редко открывала рот, чтобы что-нибудь сказать, хотя обязанностей у нее в хозяйстве было много, вот и сдохших кур она похоронила, — словом, она, бабушка, побросала в яму все двадцать восемь окоченевших куриных трупов, и появилась там, в углу сада, братская могила, потому что курам, хоть и не официально, пришел конец, они стали жертвами не эпидемии, а опасности эпидемии, так же как и в этом случае, в случае засухи, не происходит официально полной гибели урожая, официально этого, из соображений экономии, не может произойти. Короче говоря, отец нашего парня с помощью двух-трех приятелей с тридцать второго домостроительного построил дорожку до сортира, имея в виду как раз нежданные, даже более того, совершенно не нужные дожди.

В общем, в кухне, за столом, когда отец задал свой вопрос, они сидели втроем, потому что приемный отец, который предложил отцу нашего парня, тогда еще не отцу, а молодому мужу, жить у них, этот приемный отец, хотя это и случилось не так скоро, как хотелось бы, уже помер. Молодой муж, когда туда переселился, как раз думал, что надо просто потерпеть, пока тот будет жив, и в этом он не ошибался, только рассчитывал он на куда более короткое время, но это ведь такое дело — вроде как с автомашиной: бывают счастливые тачки, которые, несмотря ни на что, как-то перевыполняют отведенный им жизненный срок. Таким был и наш тесть: семьдесят шесть ему стукнуло, когда он умер, что в деревне — случай редкий, особенно среди мужиков. К тому же он бы и еще мог жить, почини он вовремя чердак над конюшней, замени там сгнившие доски; он еще год назад заметил, когда сено туда складывали, что да, тут бы надо подновить настил, хоть он, настил этот, свое отслужил, состарился вместе с хозяином. Надо бы, старый, заменить доски, сказала и жена, когда он ей рассказал, в каком состоянии нашел чердак. Но пока сено закончилось, он совсем об этом забыл. И то, пока сена много, к доскам и не подобраться, да и не надо этого было, потому как сено, оно свой вес так распределяет, что настил под ним не обрушится, даже если человек на него взберется, особенно в дождливые дни.

В последнее время только старик туда и влезал; любил он лежать и слушать, как дождь барабанит по крыше, часто он и засыпал под этот стук, и во сне приходили к нему времена, когда они с женой, еще молодые, проводили часы на этом сеновале, набитом сеном почти под самую крышу. Как славно щелкали по кровле дождинки — словно пуговки отлетали с кофты, таким был этот стук; потом вдруг дождь стал другим: может, другая туча как раз подошла, и дождь уже хлестал бешено, и рев его перешел в грохот крупного града. Ледяная дробь словно била прямо в мозг, боль прошла по всему телу, старик бродил по сеновалу туда-сюда, пока наконец еле-еле выкарабкался из мучительного сна. Но, даже выбравшись, еще долго не мог понять, как это получилось: шел теплый летний дождик — а теперь град барабанит по крыше? Господи боже ты мой, что ж это с виноградником-то будет! — думал он. — Конец, видать, урожаю; но совсем он не думал о том, что наступит осень, и как раз когда будут подводить итоги урону, нанесенному сумасшедшей погодой, придет конец и ему: влезши на опустевший сеновал, он наступит точно на ту доску, которая сгнила еще в прошлом году.

Шагни он чуть-чуть вбок, ничего бы и не было, или было бы, но не в тот раз, а в какой-нибудь следующий, а может, и вообще через год, и он, глядишь, тем временем заменил бы все-таки доски, и тогда вообще бы обошлось, то есть, по крайней мере, не сеновал стал бы причиной его смерти, которая, конечно, когда-нибудь все равно придет, никуда от нее не деться. Но в этом случае так все сошлось, один к одному, что трухлявая доска находилась как раз над углом яслей, и старик грудью рухнул как раз на этот угол. На какое-то мгновение он потерял сознание, но скоро пришел в себя и обнаружил, что ему дышать больно. Ребро, должно быть, сломал, может, и не одно, подумал он, а так вроде ничего, повезло. Догадка оказалась правильной, в самом деле, три ребра были сломаны, только с выводами старик ошибся: история эта совсем не означала, что ему повезло. Старик не подумал о том, что боль может быть и по другой причине: например, из-за повреждения селезенки и печени, — факт тот, что спустя неделю ему стало совсем плохо, а когда скорая помощь отвезла его в Вац, в больницу, там уже смогли только констатировать смерть.

Старуха, как и положено по статистике, пережила мужа. Довольно намного. Хотя вряд ли про эти пять лет, которые она прожила после смерти старика, можно сказать, что это много, если взглянуть на них на фоне последующих бесчисленных — даже священники не могут сказать, сколько их, — лет. Потому что, пускай священники и определили, которую из печатей снял агнец, время между двумя печатями определить они никак не могли. И даже нельзя было сказать, в каких единицах измеряется это время: в пятилетках ли, в световых ли годах, и долго ли еще до всеобщего воскресения, когда каждый вернется на землю с практически равными стартовыми условиями.

Как бы там ни было, спустя какое-то время — для отца нашего парня, к сожалению, позже, чем он рассчитывал, — они остались втроем, что, в конечном счете, соответствовало общепринятому и общепризнанному порядку вещей. Собственно говоря, их даже можно считать баловнями судьбы, ибо поколения людские покидают подлунный мир в определенном, раз навсегда установленном ритме. Ведь могло бы быть, скажем, и так: сначала бы умерли молодые, а уж потом старики, или, не дай бог, ушли бы из жизни совсем в раннем возрасте дети — например, выскочит малец на улицу, а там на полной скорости мчится автомобиль, чего никто, конечно, не мог предусмотреть, или, скажем, упадет мальчишка со стога, а внизу как раз дедов стожар с крюком, и крюк входит ребенку прямо в голову. Такое могло случиться точно с такой же степенью вероятности, как и то, о чем мы говорим, что это — в порядке вещей.