Как я ее ненавидел.

Лилит и есть Джозефин. Должна быть ею. Я не знал, почему она не напала на меня или не предприняла каких-нибудь других враждебных шагов. Наверное, не хотела раскрывать себя, предположил я. А сейчас она склоняла отца пойти на уступки, как будто знала правду о том, что действительно произошло в школе. Ведь отец встретил ее как раз тогда, когда были убиты родители Силлы, а потом она убедила его, человека, который обожал город, переехать сюда, в глушь. И все это случилось сразу после смерти дедушки. Возможно, она и его тоже убила.

Мои догадки явно имели смысл, но нужны были доказательства. Надо как-то попытаться убедить отца, прежде чем она и с ним разделается. Нечего и думать о том, чтобы напрямую сказать ему, что его жена — ведьма. Тем более сейчас, в самое неподходящее время.

Я не пошел сразу наверх, а задержался на кухне возле кладовой. Обычно отец хранил там вино, но сейчас несколько ящиков были выставлены наружу. Стараясь не шуметь, я проскользнул в приоткрытую дверь и поморщился, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит в малой гостиной.

Убедившись, что там тихо, я ступил на первую — скрипучую — ступеньку лестницы, ведущей вниз. Затем принялся шарить рукой по стене в поисках выключателя. Наконец мне удалось нащупать его, и через мгновение вспыхнул неяркий свет, осветив часть помещения.

Спустившись на цыпочках по узкой лестнице, я ступил на бетонный пол подвала. Здесь был еще один выключатель, и я нажал на него. Подвал занимал такую же площадь, что и весь первый этаж, и был разделен на отсеки, равные комнатам над ним. Вдоль стен первого отсека тянулись стеллажи для хранения вина. Примерно пятая часть стеллажей была заполнена винными бутылками, отдельно стояли несколько бутылок шотландского виски, крепкого португальского портвейна и херес для Лилит. Я подумал было прихватить с собой виски, чтобы немного расслабиться, однако потом решил, что должен быть во вменяемом состоянии, если вдруг что-то случится.

Ступая по сырому полу подвала, я повернул в следующий отсек, который, согласно желанию хозяев, никогда не должен был пустовать. Почти до потолка он был заставлен коробками, в основном картонными; попадались также мешки для мусора, в которых хранились наши зимние вещи. Для нас с отцом такой порядок был в диковину. Мы никак не могли понять, зачем каждый раз убирать сезонные вещи и почему нельзя, чтобы все всегда лежало в одном месте? Но пришлось подчиниться требованию Лилит, впрочем, как и в других случаях.

Жаль, я не купил ручной фонарик. Каждая коробка была подписана, но в слабом свете тяжело было читать. Несколько надписей я все же осилил. На большинстве наклеек значилось: «Рождественские украшения» или «Розовый фарфор». Тут же валялись старые отцовские комиксы, которые, собственно, и побудили меня однажды взять в руки настоящую книгу и которые Лилит безжалостно изъяла из библиотеки. Я вытащил коробку без этикетки, предположив, что, будь я кровавой ведьмой, похищающей трупы из могил, я бы вряд ли хранил свои тайны в коробке с надписью «Заклинания и заговоры».

Коробка была влажной от вечной сырости подвала, и я без труда открыл ее. Внутри лежала стопка книг. Это были учебники для средней школы в штате Делавэр. Под четырьмя объемными томами оказалась пачка писем, адресованных Лилит. Я вытащил одно из них из конверта и пробежал глазами его содержание. Это были любовные послания от какого-то парня по имени Крейг, и в них было больше глупости, чем сексуальности. Сунув руку глубже в коробку, я вытащил несколько отрывных блокнотов и огромную связку малоформатных журнальчиков. Открыв один из них на первой странице, я прочитал первый абзац. Это были рассказы, типичная беллетристика. В одном месте упоминался детектив в одной из серий, написанных Лилит.

Разочарованный, я присел. Все правильно: эти вещи принадлежали ей, но они не были связаны с кровавым прошлым. В них не было темных тайн, которые я рассчитывал найти. Наверно, подумал я, она хранит их где-либо недалеко от себя. Может быть, среди нижнего белья или где-то в подобных местах, куда я никогда не осмелюсь заглянуть. Так чего же ради я потратил столько времени?

Я решил напоследок просмотреть содержимое стеллажа и, встав, увидел за коробками с вещами Лилит еще одну коробку, которую в первый раз не заметил.

Слова на этикетке были выведены другим почерком. Всмотревшись, я прочитал: ДОННА, 12–18.

У меня сразу перехватило дыхание.

Я подтащил коробку ближе к себе, но, когда попытался открыть ее, пальцы меня не послушались. Я, низко склонившись, пристально смотрел на нее долгое время. Мне казалось, что, открыв ее, я обнаружу внутри нечто удивительное и, возможно, опасное.

Вздохнув, я предпринял еще одну попытку, и па этот раз все получилось. Внутри лежали фотографии. Наверное, у мамы была собственная камера и она снимала все подряд. Я узнал наш дом, ящики в кухне, портреты людей, которым было примерно столько же, сколько сейчас моему отцу. Должно быть, это мои бабушка и дедушка. Дедушку Харлая я узнал сразу: он, как всегда, был хмурым и недовольным.

Я ощутил сожаление, так как никогда не проводил с ними достаточно времени. Но сейчас лучше не думать об этом. На многих снимках, сделанных во все времена года, было запечатлено кладбище и поля, окружающие его. Просматривая фотографии, сделанные в средней школе, я не мог сдержать улыбку. Люди были так забавно одеты, и это не изменилось. Я сразу узнал старую миссис Тренчесс. Разумеется, в то время она еще не была старой.

Здесь же была фотография и Робби Кенникота в джинсах-варенках. Его глаза были в точности такими же, как у Силлы на портрете, висящем в его кабинете. Но вид у него был слишком веселый.

Взглянув на портрет мамы, сделанный ею самой, я едва удержался, чтобы не отбросить коробку прочь. Она фотографировала себя, держа камеру как можно дальше от лица, и то в объектив в основном попали какие-то странные ангельские крылья и пейзаж на заднем плане.

Ее волосы не сильно изменились за эти годы — первые фотографии относятся ко времени, когда ей было семнадцать лет и она училась в восьмом классе. Волосы были густыми и длинными, на одних снимках они были заправлены за уши, на других просто свободно обрамляли лицо. Я помню маму с короткой стрижкой «под пажа», которая удлиняла лицо. Сейчас мне было странно видеть ее другой: с браслетами на запястьях и со счастливой улыбкой. На одном из снимков они с Робби стояли, держась за руки, на открытой трибуне школьного стадиона. Должно быть, фотографировал Робби. Мама целовала его в щеку, на ее лице, касавшемся его лица, сияла широкая улыбка. Интересно, подумал я, радовалась ли она так же, когда рядом был отец? Когда рядом был я? Разумеется, радовалась. Именно поэтому отец и влюбился в нее.

Я смотрел на фото, запечатлевшее настоящее блаженство, и мне в голову вдруг пришла страшная мысль: а что, если я связан с Силлой по крови? Ну и ну!

Покачав плечами, словно отгоняя этим движением грусть, я позволил себе окунуться в воспоминания. Силла сидит у меня на коленях и покачивает бедрами… Нет, она не может быть моей сестрой. Никак не может!

Я сложил фото мамы и мистера Кенникота пополам, и оно как раз поместилось в мой карман. Интересно, они также пробирались тайком ночью на кладбище, чтобы заниматься магией? Целовались и произносили латинские слова?

Я должен во всем разобраться, а для этого отобрать несколько фотографий и послать их в Нью-Мексико или куда там еще с надписью: «Нашел свидетельства о счастливом времени твоей жизни без меня». Или можно просто все время держать их в кармане и ждать момента, когда я снова увижу ее и все ей покажу. «А почему я не помню тебя такой счастливой? Что было не так в твоей жизни с отцом и со мной?» — спрошу я.

Я дал себе обещание быть сильнее, чем была она, но я ненавидел силу и не хотел использовать ее, чтобы причинять зло. Подумав о магии, я ощутил покалывание в руках и спрятал их в карманы, как будто это могло что-то изменить. Мелкие царапины, оставшиеся на теле после нападения птиц, саднили в такт пульсирующей крови. Мне было тяжело сосредоточиться, к тому же у меня дрожали руки.