— Как ты можешь так говорить, лишь пролистав несколько страниц? Ты обманываешь себя — видишь то, что хочешь видеть.

— А ты разве нет?

Я гордо выпятила подбородок и сжала руки с такой силой, что почувствовала нестерпимую боль от колец, врезавшихся мне в пальцы.

— А я и не знала, что ты столько знаешь о старинной народной магии, — произнесла я наконец.

Брат не ответил, а только сильнее сжал челюсти. Даже при слабом свете я заметила, как дергаются мышцы его лица.

— Риз?

Он пристально посмотрел на меня:

— У отца было несколько книг об этом.

Я промолчала.

Мертвые листья метались вокруг нас, подгоняемые бешеным ветром. Мелкие кристаллы соли шевелились, но круг по-прежнему оставался целым.

— Риз, — начала я и потянулась, чтобы коснуться его. Он по-прежнему сжимал в руках книгу. — Это удивительно, но не ужасно. Это заставляет твою кровь бежать быстрее, согревает тебя, зовет, придает тебе сил…

Он нахмурился еще сильнее:

— Ты все о том же.

— Да. — Я оторвала его руку от книги, и наши пальцы сплелись. — Просто пройди со мной через это. На несколько мгновений забудь о своей злобе на отца. Согласна, он это заслужил, но… сделай это ради нас. Ради меня. Ну, пожалуйста. Просто притворись, ты ведь можешь…

Брат посмотрел мне в лицо, и на этот раз я не опустила взгляда, а лишь сильнее сжала его руку, такую же холодную, как моя.

— Господи, да ты же выглядишь в точности как он. Тот же взгляд, что у него, — прошептал он, жадно изучая мое побледневшее лицо.

Я почувствовала, как все мое существо наполняется тоской и безысходностью.

— Ну, давай, моя пчелка, — прошептал брат.

Мне сразу стало легче.

— Сейчас… — откликнулась я, — просто положи птицу в центр соляного круга.

Скелет воробья был настолько хрупким и неустойчивым, что положить его можно было, лишь расправив косточки крыльев. Меня всегда интересовало, почему Риз сделал птице такие большие глазницы. Брат прервал мои раздумья:

— Череп — это как бы одна из твоих масок. Но эта маска всегда прикрыта твоим лицом.

Я положила возле скелета голубые и серые перышки, которые остались у Риза после работы; это были перья той самой мертвой птицы, найденной на ступеньках перед домом. Возможно, скелет воробья все еще помнил порывы ветра, раздувавшие его перышки. «Симпатическая магия», — с надеждой подумала я.

Отойдя от Риза, я обошла соляной круг и села так, что мы оказались напротив друг друга, а скелет воробья, лежащий в центре, находился между нами. Я раскрыла перочинный ножичек и приложила лезвие к ладони. Сейчас передо мной был не листок, а нечто более сложное, и наверняка мне потребуется больше крови, чем можно добыть из пальца. Я не могу рисковать. Я должна доказать Ризу, что магия существует. Закусив губу, я приготовилась почувствовать боль, это было самой неприятной частью ритуала. Но я понимала: необходимо чем-то жертвовать ради того, чтобы вдохнуть жизнь, к тому же я не хотела выказывать страха перед братом.

Я полоснула лезвием по ладони.

Брат вздрогнул и изумленно уставился на алые капли, выступившие на моей бледной коже.

Я не обращала на него внимания, поглощенная собственными ощущениями. Кровь, темная и мерцающая в пламени свечей, стекала с моей ладони. Я прижала лезвие к ладони, усилив поток. Боль, пронзившая запястье, подбиралась к предплечью — мне казалось, будто мою руку обматывают колючей проволокой.

— Силла, скорее. Твою руку надо немедленно перевязать, — произнес Риз.

— Не волнуйся, все в порядке.

Я глубоко вдохнула, стараясь заглушить боль. Слезы застилали мне глаза. В воздухе позднего октябрьского вечера чувствовался запах горелых листьев. Склонившись над скелетом, я направила струйку крови на желтоватые кости, и кровь, словно краска, растеклась по ним. Я представила, как скелет обрастает мышцами, сухожилиями, плотью и перьями. Представила птицу воскресшей и поющей для нас. Затем я прошептала:

— Ago vita iterum.

Наклонившись так низко, что мои губы оказались в нескольких дюймах от костей, я на выдохе снова и снова произносила эти непонятные для меня латинские слова.

— Ago vita iterum. Ago vita iterum. Ago vita iterum.

С каждым повторением с моей ладони стекала увесистая капля крови. И вот я почувствовала действие магии: руку стало покалывать, словно ее окружил рой пчел. Я немного отстранилась.

— Силла… — Голос брата был слабым и дрожал. Он схватил мою руку и сжал ее.

А скелет вдруг затрепыхался. Крылышки дернулись и расправились, как будто вся конструкция вот-вот должна была оторваться от земли. Кости обросли мышцами, а затем покрылись густыми перьями, и в глазнице образовалось глазное яблоко. Я изумленно наблюдала за оживающей птицей. Пальцы Риза судорожно сжались. Мое сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Мне хотелось петь, смеяться и кричать от радости.

— Ago vita iterum! — громко повторила я, давая выход чувствам.

Свечи медленно догорали, а крошечная пташка порхала в воздухе, быстро молотя крылышками, радуясь новой жизни. Она залилась пением, перед тем как исчезнуть в черном небе.

Мы остались одни на кладбище, в сгущающейся тьме.

— Ну и ну… — протянул Риз.

Он наклонился и провел рукой по тому месту, где только что сидел воробей. Перья, которые окружали скелет, исчезли.

Взошла полная луна. Все мое тело дрожало, голова кружилась, и мне было холодно, но я смеялась как безумная. Я чувствовала себя победительницей.

— О, боже мой. — Риз зажег запасную свечу и, порывшись в рюкзаке, выудил куртку. — Держи.

В ответ я покачала головой. Брат вновь схватил меня за руку и прижал к ней ткань.

— Господи, надо накладывать швы, — с испугом заметил он.

Боль постепенно уходила, вместе с магией.

В десяти футах от нас с неба упала птичка. Перышки осыпались с ее тонких костей, безжизненных, как мертвые листья.

3 мая 1904 года

Магия! Как приятно думать о ней.

Я не могу найти слов, чтобы описать невероятное чувство, которое охватывает меня каждый раз, когда я вижу, как кровь пачкает ленту или заполняет линии вырезанной древней руны. Магия воспламеняет меня, и кровь как будто просится наружу; она щекочет и дразнит меня, и от этого трепещет все тело и кожа покрывается мурашками.

Конечно, это больно — разрезать живую плоть ради того, чтобы высвободить поток. Я не ощущала ни слабости, ни страха перед тем, как Филипп склонялся надо мной с кинжалом. Я лишь задерживала дыхание, и мне казалось, что и весь мир тоже затихал вместе со мной, ожидая волны боли, через которую прольется сила. Филипп говорит, что жертва — это ключ; мы отдаем ради того, чтобы создавать.

Я на Небесах, а Филипп — мой ангел. Я Моргана, а Филипп — волшебник, обучающий меня управлять миром.

В пламени свечей мы смешиваем снадобья, кипятим их в железных котелках, словно чародеи в древние времена. От дыма мои щеки розовеют. Я улыбаюсь ему, надеясь, что он наконец заметит.

Филипп лечит, он полностью поглощен этим занятием и верит, что сила, которой обладает наша кровь, предназначена для спасения человечества. Или по крайней мере Бостона. Филипп исцеляет от головной боли и лихорадки, облегчает роды и смерть. Для того чтобы заниматься одновременно несколькими людьми, ему нужны мощные заклинания и много крови.

В его книге также есть заклинания, превращающие камень в золото и помогающие найти утраченное. Филипп старается не пользоваться ими, чтобы не тратить зря силы, а вот я, наоборот, обращаюсь с ним. Я практикуюсь: превращаю воздух в огонь или воду в лед щелчком пальцев, всего одним словом заставляю воду кипеть.

Может ли кто-нибудь поверить, что магическое действие совершается с помощью ленты или сушеного утиного клюва? Может ли кто-нибудь поверить, что освященная вода излечивает кашель, если в нее добавить всего каплю крови? А камни? Маленькие, грубые камни, с острыми углами. Филипп учит меня работать и с ними. Держишь камень в руке, произносишь наизусть сложное заклинание и вдыхаешь в него магическую силу; таким образом камень накапливает полезные заклинания и мощь, и его можно спрятать в карман или под корсет.