— А толпы народу тебя не смущали?

— Нет. Это тоже здорово.

— А зачем ты тогда приехал сюда?

— Ну, понимаешь, мой отец — адвокат, и он думал, что моей мачехе будет лучше вдали от Чикаго. Бандиты и прочее — так объяснили мне необходимость переезда. В действительности я и не знаю, что у них на уме. Я бы не удивился, если бы узнал, что она замешана в каких-нибудь незаконных делишках. А может, попросту разыграла какую-то впечатляющую драму, чтобы вызвать сочувствие у моего отца. Они женаты всего несколько месяцев, и Лилит могла таким образом попытаться сильнее привязать отца к себе. Поэтому она и притащила нас сюда.

— Ну и ну…

— Все получилось почти так, как предсказал перед своей смертью дедушка Харлай.

— А ты его знал?

— Нет, не знал. Встречался с ним однажды. Я так и не понял, почему он оставил мне этот дом. Думаю, он просто не считал членом своей семьи никого другого.

— А после окончания школы ты вернешься в Чикаго?

— Конечно, со временем. А так буду ездить туда периодически.

— Но жить там пока не собираешься?

— Нет.

— А как насчет будущего? Поступишь в колледж?

Держась за руки, мы перепрыгнули через узкий оросительный канал.

— Найти маму.

— А ты не знаешь, где она?

— Я слышал, что она живет в Нью-Мексико и выдает себя за индианку.

— А зачем?

— Мы на одну шестьдесят четвертую — а может, еще и меньше — индейцы племени чероки, и она сказала, что слышит зов и хочет вернуться на «прежний путь». Но у меня нет ее адреса, поэтому не могу сообщить ей, что чероки никогда не жили в пустыне.

— А сколько тебе было лет, когда она от вас ушла?

— В первый раз? Восемь. Об этом у меня очень смутные воспоминания, помню только, что был тогда в больнице. Она в очередной раз попыталась себя бить и залила кровью всю ванну. Ну, были еще и проблемы с наркотиками. Она снова исчезла, когда мне было девять, пыталась убить себя, и так повторялось множество раз. Потом она переспала со своим поставщиком наркоты, и отец наконец решил развестись. Он получил право полной опеки надо мной, и суд запретил ей видеться со мной. С тринадцати лет я не видел ее. От случая к случаю получаю открытки. Она уверяет, что прошла курс реабилитации и сейчас на правильном пути. Я это выясню — после школы. Как только я стану совершеннолетним, отец не сможет помешать нам встречаться.

Я замолчал, подумав, как же давно мне не случалось рассказывать о своей личной жизни, да еще так подробно. Этот вечер стал настоящим вечером откровений.

Силла не проронила ни слова, а я, глядя на свои начищенные до блеска черные туфли, погруженные в густую траву, думал о маме, которая в этот момент сидит в каком-нибудь жалком хостеле или на автобусной станции и пишет своим корявым почерком несколько слов на открытке для меня, наклеивает марку, а затем забывает о моем существовании… или подносит бритвенное лезвие к запястью. Мне еще предстояло убедиться, что она не лжет, что она действительно поборола дурные наклонности. Конечно, у нее были причины ненавидеть собственную кровь, но она никому о них не рассказывала. И когда она больше не могла сдерживаться, обращалась к наркотикам как к единственному спасению от безумия, от давления магии.

— Это засасывает, Николас, — произнесла Силла после долгой паузы, и ее тон показался мне чересчур формальным, словно она объявляла о завершении какого-то ритуального действа.

— Мне нравится, когда ты так меня называешь, — признался я. — В этом есть что-то настоящее.

— Николас, — снова произнесла она, но на этот раз отчетливее.

Я почувствовал легкий озноб и расправил плечи, стараясь отогнать непрошеные фантазии.

— Ну, а ты, Силла? Что ты собираешься делать после школы?

Она вздрогнула, услышав мой вопрос, и мне до смерти захотелось узнать, о чем она думает, что ее тревожит.

— Не знаю, — ответила она. — Наверное, поеду учиться в колледж. Я собиралась подать заявление в Юго-Западный государственный университет в Спрингфилде. Гам есть отличный театральный факультет.

— Так, значит, ты хочешь связать свою жизнь со сценой.

— Мне всегда это нравилось. Спектакли. Зрительный зал, язык, действие, да и вся связанная с этим энергетика. Понимаешь, мне необходимо снова почувствовать ее.

— То есть сейчас ты не можешь ощутить ее в полной мере?

— В общем, да, хотя некоторое время назад стало полегче.

Я остановился, осознав, что мне подвернулась хорошая возможность и нельзя ее упускать. Когда Силла поняла, что будет дальше, она тоже замерла и с опаской повернулась ко мне. Глаза ее были широко распахнуты, веки подрагивали, во взгляде читалось любопытство. Приблизившись к ней вплотную, я обхватил ее лицо ладонями и поцеловал ее.

Это был даже не настоящий поцелуй — я просто легко коснулся губами губ Силлы, чтобы увидеть ее реакцию. Я чувствовал запах ее духов, легкий, едва ощутимый. Губная помада была сладкой, как сок диковинного фрукта.

Силла крепко вцепилась в воротник моей рубашки и заставила меня сильнее наклонить голову. Шум ветра и листвы, стрекот насекомых пропал; в ушах стоял странный рокот. Силла вздрогнула, немного отстранилась и уткнулась лицом мне в шею. Нос у нее был холодный. Я обнял ее и прижал к себе. Она покорно прильнула ко мне, словно обрела наконец долгожданное убежище. Я стал целовать ее волосы. Потом она, словно очнувшись, посмотрела на меня:

— Николас.

— Что? — шепотом спросил я.

Она гладила мою грудь, а затем погрузила пальцы в мои волосы. Шляпа слетела и упала на землю. Силла целовала меня крепко, по-настоящему — так, словно хотела сделать мне больно. Ловя ртом воздух, я сжал ее плечи и стал страстно отвечать. Изо всех сил прильнув друг к другу, мы практически боролись друг с другом за власть над поцелуем.

Вдруг Силла отпрянула и повернулась ко мне спиной. Мы оба едва дышали. Голова у меня кружилась.

— Силла? Ты в порядке? — спросил я.

Она кивнула и вновь посмотрела на меня. Ее глаза были такими же яркими, как луна. Она подняла левую руку, ту, на которой я заметил розовый шрам, и я заметил на среднем пальце что-то алое.

— У меня пошла кровь.

— О, господи! Прости меня! — с неподдельной досадой воскликнул я, протягивая к ней руки.

— Нет-нет, все в порядке. Это… всего лишь кровь. — Силла покачала головой, словно отгоняя прочь нежеланные мысли, а затем улыбнулась, но улыбка ее была какой-то неестественной. Капелька крови сверкала в уголке ее губ.

И тут я все понял. Именно этот запах она почувствовала, когда нашла родителей мертвыми; именно этот запах сейчас исходил от нее самой. Я судорожно вдохнул:

— Мы можем идти дальше?

— Можем.

Но ни я, ни она не хотели уходить. Мы снова бросились друг к другу и стали целоваться. Моя голова закружилась сильнее, я ощутил металлический привкус, но страха не было. Наоборот, я ликовал, я парил высоко над землей, горячая, как лава, кровь неслась по моим венам с бешеной скоростью.

Силла обмякла и вдруг вырвалась из моих рук. Я вновь потянулся к ней и попытался схватить, но она выскользнула и опустилась на кочку, заросшую густой травой.

— Силла, прости, я…

Она уронила руки, и трава начала преображаться. Она заколыхалась и — я не мог поверить своим глазам — стала ярко-зеленой; гут и там, словно огоньки, появились желтые, красные, оранжевые, синие цветы. Они покачивались на высоких стеблях, и Силла оказалась прямо посреди этого многоцветного моря, напоминая героиню из страны Оз. Окруженная зеленью и яркими головками, она водила руками по траве, пропуская сквозь пальцы стебли, словно расчесывая их.

Никогда в жизни я не видел ничего прекраснее. Мысли с бешеной скоростью заметались у меня в голове, в ушах нарастал грохот.

— Я ведь даже ничего не сказала… — произнесла она так, словно эти слова все объясняли.

Я понимал, что после всего увиденного мир для меня уже не станет прежним. Силла встала и уткнулась мне в грудь. Ветер кружил яркие лепестки, разбрасывал их и трепал.