Рассмотрел я Светкину писульку — толково написано и чертеж есть. Значит, не напрасно она меня стержнем снабдила. Знала, что делала. И так мне захотелось взять и всю шпаргалку на свой листок перекатать, так захотелось, что даже сказать невозможно. Вот бы Екатерина Третья глаза бы вытаращила, когда б увидела, что у меня все решено. И чтоб соблазна не было, порвал я Светкину писульку на мелкие кусочки. И тут снова слышу — Екатерина Третья шепчет:

— Почему не пишешь? Ты подумай, какой это треугольник?

И руку мне на плечо положила, будто сочувствует.

Какой треугольник, я и без нее понял — его же видно, что он равнобедренный, а насчет сочувствия тоже понятно — нисколько ей меня не жалко, а просто хочется иметь стопроцентную успеваемость. Дернул я плечом, скинул ее руку, а она так и вспыхнула от возмущения:

— Какой же ты все-таки…

Еще что-то хотела прибавить, но сдержалась. Так я и не узнал, какой же я «все-таки».

До звонка просидел, а потом сдал чистый листок. Будь что будет. Наступила большая перемена — самое славное время. Вот где можно разгуляться. Кто в буфет, а кому близко — домой. А я по пожарной лестнице на школьную крышу. Влез. Огляделся. Вся деревня как на ладони. И лес, и даже отдельные сосеночки.

Ребята внизу столпились. Смотрят на меня, руками машут, покрикивают:

— Давай! Петрунька, давай!

А некоторые подначивают:

— Сдрейфил, Снегирек! Слабак!

Ну уж нет, слабаком никогда не был. Я давно планировал с крыши сигануть — испытать невесомость да за одно и свою храбрость. Да все снега подходящего не было. А теперь, после метелей, в самый раз.

И прыгнул. Ничего особенного. Только когда летишь, дух немного захватывает. В общем, понравилось. Снова полез на крышу, а за мной человек пятнадцать ребят увязалось. И вслед за ними, между прочим, Вовка Сосновский. Но этот прыгать не стал. Видно, кишка тонка. Оглядываюсь — рядом Светка Боброва. Эта, не долго думая, раз — и вниз! По самые уши в сугроб воткнулась и хоть бы что — хохочет-заливается. И тут я впервые подумал, что и девчонки бывают разные.

Разогнала нас Анна Захаровна. Она наш классный руководитель и преподает географию. Старенькая, согнутая и на затылке из седых волос клумбочку строит для красоты. Урок начала с того, что спросила про тундру в Евразии. Я, понятно, не готовился, но почему-то так ясно представил себе тундру, что рука сама поднялась. Потом спохватился, но поздно. Вышел я к доске, а в голове ни одной путной мысли. Ткнул в карту указкой, сказал, что в тундре леса нет, что клюквы много. А что еще сказать? Хоть убей — не знаю.

Еще припомнил, что в тундре ненцы живут.

— А чем занимаются? — спросила Анна Захаровна.

Чем в тундре заниматься, если там ничего нет? Клюкву собирают. Но это и так ясно. А еще что? Из клюквы кисель можно сварить. Но про кисель я промолчал — и хорошо сделал.

Нечаянно взглянул на Светку. А она мне что-то подсказывает — над головой пальцы растопырила и глаза таращит. И вдруг я понял — это она мне про оленей. Олени — не клюква. С ними не пропадешь. И я начал расписывать. Как чем занимаются? Оленей разводят. Оленями питаются, из оленьих шкур чумы строят, в оленьи меха одеваются, на оленях ездят. Не знал только, доят оленей или нет. А то бы можно про олений сыр…

Тут Анна Захаровна меня прервала:

— А как ездят?

— Верхом, — не задумываясь ответил я.

И черт меня дернул показать, как ненцы, сидя на олене, за рога держатся — вроде как шофер за баранку. Ребята как грохнут. Значит, я что-то сморозил. Но Анна Захаровна не рассердилась. Сердиться она вообще не умеет. Засмеялась и троечку мне поставила. Троечку так троечку. На безрыбье и олень рыба.

Вернулся я к себе на последнюю парту, и на душе спокойно стало. Все плохое на сегодня позади. А с завтрашнего дня возьмусь за ученье изо всех сил. Что я, хуже других, что ли? Они, наверно, думают, что я только с крыши прыгать умею… Только вот с математикой беда. Ну, ничего. На консультации ходить буду. Их Екатерина Третья два раза в неделю проводит.

Я уже на месте, а ребята никак успокоиться не могут. И Анна Захаровна с ними смеется. А что, спрашивается, такого смешного? С ней самой еще не такие чудеса случались. Один раз заявилась к нам и давай спрашивать за седьмой класс. Мы даже онемели от удивления. Три двойки успела влепить, пока поняла, в каком она классе. И на нас же набросилась:

— Ну, я-то по рассеянности, а вы что молчали?

Так что смеяться надо мной нечего. А то ребята привыкли. Особенно — когда отвечаю. Только начну — они уже притихли. Ждут какой-нибудь хохмы. А я иногда и нарочно что-нибудь ляпну. И сколько раз давал себе слово бросить это.

Только принялся я слушать новый материал, как Вовка передает записочку. И опять почерк Светкин. Записку я прочитал и в карман спрятал. А когда урок кончился, Вовка и другие ребята прицепились: покажи да покажи. Но я показывать не стал, потому что это дело совершенно личное. Во всей записке один-единственный вопрос: «Снегирек! И когда ты, наконец, станешь серьезным человеком?» Я, конечно, ничего ей не ответил, ни письменно, ни устно. И все-таки всю перемену об этой записке думал, даже не баловался.

На последнем же уроке размышлять о своем поведении было некогда. В класс пришел Иван Юрьевич. Историю я люблю. Тут уж надо мной не посмеешься. Как поставлю руку на парту, так в течение всего опроса и не опускаю, потому что я весь материал знаю назубок и даже больше. Иван Юрьевич мне пятерки ставит. Выпадают иногда и четверки, но не за материал, а за речь. Иногда у меня выскакивают ненаучные выражения. Иван Юрьевич советует больше читать. Это верно. На него я не обижаюсь. Он всегда справедливый и рассказывает интересно. И ко мне относится с уважением. Может быть, просто так, а может быть, потому, что я помогаю ему оборудовать исторический музей. Летом я принес ему шпагу. Шпага эта в нашей деревне неизвестно откуда. Даже Иван Юрьевич не знает. Нашел я ее на чердаке старой конюховки. Уж больно хорошо было с ней в мушкетеров играть. У всех деревянные, а у меня настоящая. Долго я сомневался — отдать ее в музей или нет. И решил — отдать. Теперь она висит на стене и является экспонатом, а под нею табличка: «Дар школе ученика шестого класса Петра Снегирева».

Одно плохо на уроках истории — не успеешь оглянуться, как уже звонок. Я поначалу думал, что тетя Маня нарочно вперед часы подводит, а потом оказалось — дело совсем в другом. Прочитал я в «Пионерской правде», что время относительно и что это сейчас подтверждено наукой.

А когда кончились все уроки, мы выбежали во двор и первым делом я решил проучить Светку за «серьезного человека». Тоже мне — воспитывать взялась. Дождался я ее на тропинке возле ворот, дал подножку — и в снег. Она так и растянулась. Подружки стали ее из сугроба вытаскивать, а я подался домой. Догнала она меня у клуба. Я шел, ничего не подозревая, а она налетела не по правилам, сзади. Это, конечно, нечестно. Еще князь Святослав предупреждал врагов: «Иду на вы!» В десятом веке! А у нас двадцатый… Тем более надо правила соблюдать. А она сзади как клещ вцепилась и пыталась меня в снег повалить. Я от неожиданности растерялся, но потом изловчился и ее через себя перекинул. Она легонькая, как соломинка. Но и я на ногах не удержался.

Домой я пришел мокрый и все развесил сушить. А сам залез на теплую печку. Дома никого — тишина. Галя и Валя на спевке к Восьмому марта. Кланя у себя в детском саду. Мама на ферме. Папка неизвестно где. И тут ни с того ни с сего накатили невеселые мысли: «Что нужно, чтобы стать серьезным человеком? И почему я не девчонка? Был бы Галей или Валей, учился бы себе смирненько и горя бы не знал. А то все не так, все не ладится, и все в один голос: „Трудный. Трудный“. А почему я такой? Почему?»

Мама жалуется, что мой характер с каждым днем становится все хуже. Я и сам замечаю. Вот хотя бы случай с макулатурой. Нина Михайловна, наш классный руководитель, молодая, но ой какая строгая, оставила нас после уроков и объявила: