Фокус был прост – поднять накидку и рубашку и чиркнуть спичкой по средней из трех пуговиц, на которые застегивались ее холщовые штаны.

Мэддокс поставила свечу на камень, подтянула рубашку и нащупала в темноте три металлические пуговицы.

Держа спичку в правой руке, она закрыла глаза и представила, что находится не в пещере, а на цепи в своем чудесном салуне, за стойкой бара, ублажает Барта или Ооту, флиртует с Зеком и поглядывает на посапывающего у печи бездельника Эла. Она вдохнула воображаемый аромат виски и холодного, несвежего пота работяг. Пустяк. И не надо напрягаться. Спичка как спичка. Просто пришло время перекурить.

Рука со спичкой скользнула в темноте к паху. Джосс старалась ни о чем не думать, но заметила, что не может вспомнить, когда в последний раз у нее ломалась спичка. Довести мысль до конца у нее не получилось – головка спички царапнула пуговицу.

Едкий запах серы… а потом спичка вспыхнула, осветив озеро. Огонек отразился в воде и кристаллах. Вскрикнув от радости, Джослин потянулась за свечкой.

Ее рука скользнула по мокрому камню – ничего.

– Какого еще… – нервно забормотала женщина.

А огонек уже бежал к ее державшим спичку пальцам, большому и указательному.

Джосс привстала – может, она села на свечку? – и провела рукой у себя под левой ягодицей. Тоже ничего.

Сдвигая пальцы к краю спички, отступая от преследующего их пламени, она осторожно поднесла спичку к камню, прошлась по его контурам и кристаллическим венам – снова ничего. Отчаяние нарастало, и Мэддокс стиснула зубы – дальше отступать было некуда, огонь уже обжигал чернеющий ноготь, а кожа начала пузыриться. Последним, что она увидела перед тем, как пламя зачахло, была злосчастная свеча, покачивающаяся на воде в трех футах от берега.

Вслед за темнотой, как будто мозг Джослин почувствовал, что света больше не будет, она полностью перестала ориентироваться в пространстве.

– Ты же еще не сдохла! – сказала Джосс, поднимаясь с камня. Она знала, где находится. Знала, что на другой стороне озера есть вход в туннель, по которому ей придется проползти. А потом она двинется дальше – не торопясь, не паникуя, из пещеры в пещеру. Покричит. Послушает. Она найдет других людей или они найдут ее.

Небольшими шажками, вытянув вперед руки, женщина двинулась по каменистому берегу и наткнулась на стену. Нащупать ее верх она не смогла, но там было за что ухватиться, и Мэддокс полезла вверх. Водопад шумел сильнее, как будто уже где-то под ней, но Джосс продолжала подниматься, сама не зная куда, просто хватаясь за выступы и щели, полагаясь на руки и ноги – уж они-то куда-нибудь приведут, а там…

Правая нога соскользнула с выступа, и барменша вцепилась в мокрый камень. Ее подошвы елозили по стене в поисках опоры, но пальцы уже начали неметь…

А потом в нее словно выстрелили ледяной картечью. Вода, еще более холодная, чем Изумрудное озеро в июне… даже не вода, а ледяной жидкий металл… и течение, тянущее к той дыре, через которую озеро изливалось в гору и которая не позволяла ему переполниться.

Джослин вынырнула на поверхность, хватая ртом воздух. На мгновение холод парализовал все ее тело – легкие, сердце, мышцы, кости… Глубина была небольшой, около двух футов, и Джосс, опомнившись, побрела по дну наугад, сама не зная куда… куда-нибудь, где будет сухо.

Через какое-то время ее колени ударились о берег, и она полезла вверх, пока не уткнулась головой в стену.

– Чтоб тебя!

Судя по тому, как ударил ей в лицо собственный голос, Мэддокс оказалась в какой-то нише. Воздух здесь был неподвижен. Руки у нее дрожали так, что женщина не смогла даже расстегнуть пуговицы на рубашке. Она нетерпеливо рванула ее борта и вытащила руки из рукавов, а потом сняла штаны.

Отупевшая от шока, Джосс стояла голая в темноте и тряслась от холода, прислонившись к камню и пытаясь оценить создавшуюся ситуацию, в которой оказалась.

– Ну что, дура ты эдакая, попробуй теперь вылезти из всего этого дерьма! – Она вытерла глаза, с горечью и стыдом понимая, что смерть смотрит в лицо, а крепости ее духа хватило ненадолго. Танец на вечеринке с виселицей, ждавший ее в Аризоне, не казался теперь таким уж страшным. Приходилось признать – она перепугалась до усрачки и не имела возможности успокоить нервы, даже накинув одеяло на плечи.

Мэддокс подумала о Лане. Удалось ли немой пианистке добраться до Абандона? Может, она уже вернулась и всех освободила? Может, люди уже устроили большую жрачку, превосходящую богатством даже рождественский ужин? Но без нее, без Джослин. Ей крышка. Прощай, салун, – единственное место, где ей нравилось работать. Она не вернется в эту собачью конуру, не плеснет в стакан бурды, не отведает виски, не вдохнет табачного дыма, не пококетничает с богачом, не потреплется о том о сем с шахтерами, не скажет какому-нибудь каталожному ковбою[30], мол, был ты не так уж плох, а теперь забирай свои скороходы и проваливай на хрен; никогда не замутит чего-то этакого с каким-нибудь пикаро[31]…

– Достал, да? – крикнула женщина, глядя вверх. – Поздравляю! Это ж надо так расстараться, чтобы спасти меня! По-Твоему, это забавно, да? Ты там, наверное, ухмыляешься? Так вот, слушай. Ты, может, думаешь, что я бухнусь сейчас на колени, поплачусь, попрошу пощады, заделаюсь хорошей и правильной и пообещаю, что буду век Тебе верна? Так вот – ни хрена не дождешься! Думал, это так же просто, как денежку у ребенка отнять? Думал, лишишь меня достоинства, и дело сделано? Пошел в задницу! Не знаю, видел Ты или нет, но я спасла Твое дитя, Лану. По-моему, это чего-то да стоит. Почему Ты меня ненавидишь? Вот что я Тебе скажу, всемогущему всезнайке. Мы можем закончить с этим дерьмом прямо сейчас. Мне наплевать, как Ты меня пришибешь, лишь бы быстро да…

Джосс ничего не увидела, но кое-что ощутила.

Ниша вдруг содрогнулась и заполнилась пылью.

Водопад стих.

Легкие женщины вспыхнули, и сернистый газ убил ее через тридцать секунд.

– Нет, – прошептала, обернувшись, Эбигейл.

Айзея стоял между двумя покрытыми рубцами осинами, и его дыхание улетало дымками в холодный, сырой воздух. Наклонившись, он подтянул штанину, расстегнул ножны, которые забрал у Джеррода, и вынул небольшой кинжал.

– Твой приятель так ничего и не понял, – усмехнулся он. – Штаны подтянуть не успел – а горло уже перерезано. Но с тобой будет по-другому. Я хочу, чтобы ты знала, как оно будет. Хочу, чтобы сама увидела, как я порежу твою красивую задницу.

Бывший спецназовец затянулся – огонек на кончике его сигареты вспыхнул и потускнел. Он отбросил окурок, выдохнул струйку дыма и направился к девушке.

В ту же секунду Эбигейл сорвалась с места и помчалась по высохшему руслу. Туман сгустился, и сырой воздух обжег ей легкие. Найдя глазами заросли черемухи, она оглянулась и тут же, споткнувшись о трухлявый пень, шлепнулась лицом в выстилавшие дно низины прелые листья.

Оглушенная, Фостер села и стерла с глаз холодную грязь. К дождю прибавился снег, и снежные хлопья бесшумно падали среди осин.

Она поднялась и снова побежала по руслу. То справа, то слева деревья как будто взрывались, разбрасывая куски коры. Еще немного, еще десять шагов…

Эбигейл влетела в чащу и нырнула в открытую палатку. Рюкзак Сойера лежал в углу тамбура. Журналистка схватила его, расстегнула «молнию» и перевернула, высыпав все содержимое – бутылочку с солнцезащитным кремом, карту, бумажник, маленький компрессионный мешок, промаркированный надписью «Аптечка Скотта», и, наконец, ключи. Шаги приближались – под ногами шуршали хрупкие листья.

Девушка выглянула из тамбура – в тусклом предутреннем свете кусты черемухи сверкали, как праздничная мишура, но увидела за чащей лишь пару черных кожаных ботинок.