Это не было состояние невыразимой подавленности, которое толкает вас на поиски новых впечатлений, и не усталость после бессонной ночи, когда все люди кажутся страдальцами с зелеными физиономиями утопленников. Это было сочетание неприятных запахов и мрачного цвета, тяжкое ощущение, лишенное какой бы то ни было материальной основы, скорее тончайшая паутинка души, трепещущая на ветру реальности, чем сильное, ярко выраженное чувство. Да, в такое вот туманное утро, при первом приезде в новый город, в душу пробирается паническое состояние нервного перенапряжения, дыхание останавливается, и тогда от тяжких запахов и мрачных красок душа сжимается, как жабры у рыбы, попавшей в грязную воду.

Если бы не встретилась неприятная женщина в черном, если бы светило солнце, если бы не было дыма от подпаленных тряпок, а все сияло бы свежестью, и если бы вместо мужчины с гробом мне попались на глаза смеющиеся белолицые молодые девушки, то обычный, сугубо материальный въезд в город превратился бы в триумф, точно так же, как теперь он стал олицетворением зияющей, как рана, печали. Словно как после фальшивого звука гитары, исполняющей мелодию, все дальнейшее стало восприниматься как диссонанс, и, наблюдая синее бензиновое облако в глубине улицы, я почувствовал, что волны материи начали вибрировать не в ту сторону, что после дьявольской символики мерзких запахов и отвратительных красок потребуется колоссальное напряжение, чтобы преодолеть сопротивление цвета, звуков и запахов. Я сел в сани, ощущая себя неуверенным и беспомощным, стараясь не смотреть ни вправо, ни влево, чтобы не наткнуться взглядом на нищего или на разбитое окно, на взъерошенную собаку или на уродливую женщину.

В номере гостиницы воняло карболкой и паленым; грубые простыни на солдатском топчане, пустота выбеленной комнаты и ее голые стены — все это напоминало скорее палату сумасшедшего дома, чем отель. Меня сильно лихорадило. Пристроившись на краешке постели, я увидел на противоположной стене малосимпатичного, совершенно незнакомого мне бородатого субъекта, который, лежа в кровати, в упор смотрел на меня. Чтобы не смотреть на этого бесцеремонного типа из зеркала (воспринимавшегося совершенно отдельно от моей личности), я встал и набросил на зеркало черную накидку. Когда же я вернулся на свое ложе, то черная пелерина, наброшенная на зеркало, стала раздражать меня, как символ траура. Ведь зеркала закрывают черной материей, только если в комнате лежит покойник. Наволочки отчаянно пахли каким-то резким дезинфицирующим раствором, влажные простыни испарялись от соприкосновения с моим телом, вспотевшим от повышенной температуры. Я оставил снаружи ключ от комнаты, и уже дважды кто-то врывался в номер с какими-то претензиями. Когда же я встал, чтобы убрать ключ, его не оказалось на месте. На обратном пути от двери в меня вцепилась заноза. Я стал выковыривать ее иголкой и раскровянил ногу. Лихорадка усиливалась, и, сидя полуголым в нетопленой комнате, я стучал зубами от холода. Стены были совершенно ледяные, при каждом вдохе становилось все холоднее, и от всего этого комплекса осложнений и неудач настроение портилось все больше и больше. Флакончик йода в моем чемодане пролился на шерстяной свитер; в тени шкафа мне стали мерещиться какие-то покойники; железные трубы время от времени издавали противный треск; так я и провалялся до сумерек, ведя напряженную борьбу с красками, запахами и звуками. Со двора, освещаемого слабеньким желтоватым светом электрической лампочки, висевшей на высоком просмоленном столбе, проник слабый отсвет, разливавшийся по потолку, что придало неуютной комнате оттенок тепла, которое в предвечерний час так дорого одинокой душе. Откуда-то из глубины гостиницы послышались звуки рояля, и еле слышная музыка создавала ощущение тепла и мягкости. Это вызвало воспоминание об иных, далеких вечерних часах, проведенных в полусне, на диване, в ожидании женщины, в предвкушении прикосновения к ее горячему белому телу, отчего биение сердца в горле и в висках перебивает тиканье часов. Я согрелся, выпив коньяку. Лихорадка прошла, я встал и подошел к окну и долго молча стоял там, чувствуя, как душу мою заливает добрыми, нежными красками, вытесняющими темные пятна и неприятные впечатления. На обитой жестью крыше двухэтажного дома виднелись пятна подтаявшего снега. Деревянные заборы, бочка с замерзшей водой — очертания всех этих предметов смягчала белизна. Шел легкий снежок, и, глядя на него, я чувствовал, как с каждой снежинкой в меня проникает все бо́льшая невозмутимость и покой. Посреди тишины и белизны с нижних этажей отеля продолжали доноситься звуки рояля. В наступившей гармонии цвета и звука все снова стало казаться величественным и привлекательным.

Для начала патетическая фраза, из тех, что пишут в бедекерах: через Спасские ворота входила в Кремль с непокрытой головой вся русская история. С этими воротами связан весь церемониал царской власти. Согласно царскому указу, каждый проходивший через них обязан был снять головной убор и поклониться Богу и государю, которые веками царствовали в этой прославленной крепости. Лет сто пятьдесят тому назад английскому путешественнику Эдварду Даниэлю Кларку^[295] этот обычай показался абсурдным. Он прошел через Спасские ворота, не сняв шляпы, и тут же был избит до крови. Перед Спасскими воротами возвышались виселицы^[296], и по царскому указу здесь совершались смертные казни. В шестнадцатом веке диаконы и святые отцы торговали здесь мощами святых и иконками с их изображениями. После завершения победоносной войны или после коронации цари входили в свой славный город именно через эти ворота. Здесь встречались процессии, приходившие из всех уголков России. Здесь исполняли свои исторические роли Самозванец, Иван Грозный и Наполеон. Сегодня же весь этот историко-туристический пафос выветрился, и обо всем этом нет ни слова даже в путеводителе для иностранцев. Сегодня все входят в Кремль в головных уборах, как Эдвард Даниэль Кларк сто пятьдесят лет тому назад, а над куполом Сената развевается красное знамя Антихриста. Ни перед Новгородским Спасом Вседержителем, ни перед иконой Благовещенья Богородицы не видно трепещущего огонька лампады. Старый Господь Бог теперь лишился одного из самых надежных своих укреплений, подобно тому, как генерал Стессель потерял Порт-Артур. Начиная с петровских времен и до Октябрьской революции, Кремль считался чем-то вроде отдаленной провинции, символическим образом из школьных сочинений и поводом для здравиц панславистов. Люди приезжали из ампирного Петербурга в эту азиатскую провинцию, чтобы взглянуть на Царь-пушку и Царь-колокол, и поспешно покидали пыльную Москву, где бродили коровы, позванивая колокольчиками, и где питьевая вода издавна пользовалась дурной славой. А сегодня Кремль стал центром Союза Советских Социалистических республик, и странная фраза о «Третьем и Последнем Риме» вновь оказалась на повестке дня.

Прежде всего, следует подчеркнуть: Кремль настолько неповторим, что описать эту особенную красоту можно только с помощью разнообразнейшей оркестровки. Темно-красные массивы из обожженного кирпича, типичные для итальянского Ренессанса, золотые византийские купола за флорентийской крепостной стеной, удлиненные галереи и башни: четырехгранные, восьмигранные, круглые (каждая из них — самостоятельное архитектурное произведение), золотые флюгеры и колокольни, абрисы массивных укреплений и волнующая легкость плывущих в воздухе золотых маковок — все это сливается в грандиозную, глубокую музыкальную тему. С первого взгляда Кремль начинает звучать у вас внутри звуком трубы, и взгляд трепещет, как птица на ветру, перебрасываясь с флюгера на флюгер, мечется в этой выцветшей пестроте красок, в то время как золотые пластины куполов в ясном небе издают звон, глубокий, словно удары гонга, и по-восточному приглушенный. Византийское золото куполов — форма их луковиц контрастирует с четкими, как в Вероне, очертаниями крепостных сооружений, — зеленоватые оттенки тяжелых древнерусских, словно из «Бориса Годунова», клобуков, которыми накрыты некоторые башни (они так напоминают деревянные башни времен Рюрика), кривые линии и переплетение многоугольников, яблоки колоколен и треугольные фасады, навесы и раздвоенные зубцы на крепостных стенах, похожие на ласточкины хвосты, темно-красные массивы промытого дождями кирпича — все это в вашем взгляде сбивается в ком и начинает дымиться, как вечернее облако на закате. Сколько золота, сколько красок, сколько вдохновенного труда архитекторов! Неяркие древнерусские фрески с нимбами вокруг ликов святых и ангелов, сверхъестественная архитектоника — все это переливается и трепещет так по-русски.