На реке шумно и тяжело ломался лед. Через сплошной бетонный гребень плотины бурно шел весенний паводок.

Днепрострой,

1932

Когда с карандашом в руках стали прикидывать сроки пуска мартенов, выяснилось: все дело решает бак.

Лягут покорно подъездные пути, станут, как часовые, по своим местам колонны, подымутся мосты, огнеупорные кирпичи плотно прижмутся друг к другу, образуя ванну, — только бак не станет в срок на свое место. Только бак не успеют смонтировать на водонапорной башне. Это ясно.

За окном бродил грустный октябрь, похожий на отъезжающего. Первую плавку на новых мартенах нужно дать в марте.

— Значит, бак? — произнес начальник и постучал карандашом по календарю.

Итог был прост и ясен, как стекло. Там, где быть водонапорной башне, — сейчас гора металлического хлама: колеса, дырявые цилиндры, листы смятого железа. Вот подсчет: подготовка и постройка башни — три месяца; монтаж бака на башне (зима, морозы, сорокаметровая высота) — четыре-пять месяцев. Итого: восемь месяцев. Бак будет готов к июню. Не раньше.

Начальник сжал кулаки: он чувствовал, как время течет, хлюпая между пальцами, — жидкое, липкое время. Значит, бак? — темнея, спросил он. — Что можно сделать?

Ему хотелось схватить время в кулак и сжать его. Время нужно уплотнить до состояния сжатого воздуха в компрессоре — вот какое ему нужно время.

Люди, столпившиеся около стола, смущенно молчали. Молодой техник в фуфайке пожимал плечами и досадливо думал: «В марте?» — Он смотрел, как сыпались с тополей листья. «Авантюра!» — Он видел через окно: там, где быть мартенам, только фундаменты, немногие конструкции, котлованы, ржавые холмы глины. Над этим развороченным миром одиноко высятся трубы. Трубы на стройках кладут раньше всего: они украшают пейзаж. Техник считал себя сведущим человеком и скрывал свою юность.

«В марте? — щурился он. — О, мы узнаем еще одну осень».

Вслух он сказал:

— Можно объявить штурм. Выгадаем немного.

Начальник зло усмехнулся: он ждал этого совета.

Слава богу, уже техники научились предлагать штурмы!

Из календаря, раскрытого на марте, глядела на него техническая задача. Она дразнила. Бак качался перед ним, огромный, в сто шестьдесят пять тонн, бак, который обязательно нужно монтировать на башне. Почему обязательно? Ведь вот же они стали одновременно строить и монтировать — раньше этого не умели делать. Он смеялся, встречая в газетах напыщенную фразу репортера: «Ни одного строителя не осталось на площадке, пришли монтажники». У него строители и монтажники работали одновременно. Строители воздвигали стены, а монтажники уже монтировали механизмы. За монтажниками шли чеканщики. С разных концов начинали класть какой-нибудь газопровод, — люди встречались, как при прокладке туннеля. Время, место, работа людей — все это нужно уплотнить. В этом секрет удачи. Почему же терять пять месяцев из-за бака?

Он представлял себе: люди будут качаться на лесах на сорокаметровой высоте. Ветер, моров. То и дело они будут слезать греться. Пять месяцев — сто тысяч тонн стали. Итог тоже простой и ясный, как стекло.

— Ясно, — все сбились к столу, — ясно, надо одновременно строить башню и монтировать бак. На земле. Потом поднять и поставить.

Он показал рукой — поднять и поставить. Все засмеялись: это, очевидно, шутка.

Главный инженер задумчиво покрутил усы. Они были рыжие и пушистые.

— Не можно, хозяин, — сказал он. — Сто шестьдесят тонн — это такая тетя... Не можно, хозяин. Этого никогда не было.

Этого никогда не было. Он строил много заводов. Он пускал много печей. Его часто приглашали экспертом. Хитро щуря свои татарские узкие глаза, он рассказывал «фактики из практики», — она была богатая у него. Он знал по имени-отчеству всех старых мастеров и рабочих Юга. Он пил с ними водку. Он плясал с ними и с их женами на пусковых вечеринках, лихо притопывая короткими сапогами. Узнав о том, что он работает на стройке, к нему, к Василию Федоровичу Воробьеву, из многих мест приходили инженеры и рабочие, чтобы учиться у него, чтобы работать с ним. Но то, что предлагал начальник, ни в какие уложения не уложишь.

— Помилуйте, сто шестьдесят тонн — ведь это, батенька, по старому счету десять тысяч пудов весу. Восемнадцать метров — высота. Две тысячи пятьсот кубометров воды — объем.

И это поднять на двадцатидвухметровую башню? Это не можно, это риск.

— Я не боюсь риска, — качая головой, ответил начальник, — но голого риска я не хочу. Я хочу: расчет и технический проект.

Воробьев сощурил глаза.

«Нас этому раньше не учили», — хотел ответить он смеясь. Но подумал, надул щеки и, отдуваясь в усы, сказал серьезно:

— Я подсчитаю.

Он пришел через несколько дней и сказал:

— Поднять можно. Я считал. Можете меня поднимать на баке, и это не будет самоубийство.

Объявленный Макстроем конкурс проектов по подъему бака расшевелил многих конструкторов и техников.

Трудность, которая стала перед всеми авторами, была даже не в том, чтобы поднять бак с земли. Трудность лежала в том, чтобы, подняв бак, на весу передвинуть его по горизонтали и установить на башне.

Был фантастический проект: четыре мачты поставить на рельсы, на мачтах поднять бак. Потом все это сооружение передвинуть по рельсам. Доставить бак на башню, как вагон для скоропортящихся грузов. Возможны варианты.

Был простой и оригинальный проект Шибаева: две наклонных стрелы типа деррика схватывают бак. Выпрямляясь, они подымают и устанавливают бак на место. Это показалось слишком просто для того, чтобы обеспечить удачу. Проект получил первую премию, но принят не был.

Решено было соорудить вокруг бака и башни шесть мачт. На них укрепляются огромные ролики, по которым пойдут стальные ходовые канаты. Восемь лебедок будут тянуть канат. Сначала работают блоки первых четырех мачт. Схваченный канатами, бак должен будет покорно пойти вверх. Когда он подымется выше уровня башни, его потащат к себе последние две мачты, находящиеся за башней. Бак поползет и сядет на башню.

Должен сесть. Не сесть не может.

Первый прораб, которому была поручена подготовка бака к подъему, Шистко, внезапно уехал в Луганск. Он долго молча сидел там, потом прислал письмо, в котором путано сообщал, что вернуться не может.

Подъем был поручен Мельникову. О нем ходили легенды. На стройке ХТЗ его прозвали «железным прорабом». В метели, в ветра он один решался лазить по раскачивающимся мачтам.

Рассказывали, что он был когда-то моряком. Огромный седеющий человек с голубыми глазами. У него была хорошая глотка. Казалось, такого никакая сила не свалит.

Пустяковая простуда, воспаление уха свалили железного прораба. Его увезли в Харьков делать трепанацию черепа.

Откуда-то привезли старика такелажника Пономарева. Петушась, он пошел на площадку.

— Это мы можем! — говорил он со стариковской удалью. — Не такие подъемы подымали!

Он пришел на площадку и увидел бак. Почти склепанный, тот стоял на шпалах возле башни. Старик обошел бак кругом. Потом подошел к начальнику.

— Нездоров я, хозяин... — сказал он, съежившись. — Я уж уеду.

Старику подали машину и увезли.

Подъем бака поручили прорабу Глазунову. Личное руководство ваял на себя начальник Мартенстроя инженер Лин.

Инженер Лин носил кожаную куртку и капелюху, наползающую мехом на глава. С площадки Лин уходил поздно ночью. Ложась спать, он ставил около кровати телефон. К спинке кровати привешивал ручные часы. Телефон трещал всю ночь. В восемь утра Лин уже был на площадке.

Невысокий, легкий, похожий на подростка, он ходил по стройке, постукивая ногой об ногу. Несмотря на морозы, валенок он не носил. Ему еще не было тридцати. Он кончил советский вуз. Он работал на стройке Нигрэса и Штеровки.

Прораб Глазунов только что кончил свою работу на газопроводе. Еще не выцвели краски, которыми писалось на стенах: «Учитесь у глазуновцев». О нем говорили, что он хороший такелажник: в канатах не заблудится, канат чует, меру канату знает. Для такелажника канат то же, что для слесаря ключ.