Охотники идут вдоль живописных скалистых берегов реки Лемберова. Птицы, испугавшись, взлетают со скал. Но нас прельщают сейчас олени. Двухстволки мирно отдыхают за плечами, зато винтовки наготове. Оленьи следы, оттиск копыт на грязи попадаются на каждом шагу и будоражат охотников.

И вот далеко на горизонте показываются две точки. Они движутся. Ну, конечно, это олени, они мирно идут по тундре, на ходу щиплют мох. Охотники разбиваются на две партии и начинают обходить оленей с подветренной стороны. Олень видит плохо, зато отлично чует запахи, это мы знаем; все ближе и ближе подходят охотники к зверю. Теперь отлично видно, что это самка и теленок. Они идут на нас, ничего не подозревая. Метров пятьсот — шестьсот отделяют нас, но самка остановилась. Она тревожно подымает голову. Ей почудилось, померещилось что-то. Она осторожно поводит головой вокруг, очевидно, нюхает воздух и вдруг испуганно поворачивает назад. Мы разом стреляем. Олени бросаются в бег. Они бегут большими испуганными скачками. Светаков и я снова стреляем. Самка запнулась, кружится на месте. Она ранена. Теленок беспомощно вертится около нее. Выстрел Доброжанского, обошедшего оленей с другой стороны, кладет самку на месте. Торжествующие охотники торопятся к добыче. В теленка не стреляем, он не уйдет. Но, испуганный выстрелами и новыми запахами человека, теленок ошалело носится по тундре, ревет и убегает куда-то. Охотники свежуют добычу. Суворов с наслаждением пьет теплую кровь и уверяет, что это — лучшее лакомство для охотника. Отдохнув и освежевав оленя, охотники расходятся по тундре искать новой добычи. Черев час за горой слышны выстрелы. Это Суворов убил вторую оленью самку.

Ночью охотники выходят уже с двухстволками в руках и винтовками за плечами. Теперь их прельщает гусь. Они смотрят теперь вверх и нервно вздрагивают, слыша нужное «курлы, курлы». Гуси летают еще небольшими стайками и в одиночку. Зимующий в Лемберове промышленник Иван Подойников так и сказал нам, что «самостоятельный гусь еще не пошел». Решили охотиться на «несамостоятельного» гуся, раз уж он залетел в наши края.

Охотники располагаются в засаде у скал, на живописной реке Лемберова. Острые черные скалы, покрытые тусклой прозеленью лишайников, кажутся древними и зловещими. Впрочем, охотники смотрят только вверх. Но гуси, как назло, летают или в стороне, или очень высоко. Охотники провожают их разочарованными и тоскливыми взглядами. Наконец, Суворову удается подстрелить одного гуся. За добычей приходится идти далеко, проваливаясь в снег и воду. Но убитый гусь найден и пущен в «дело». Его положили на снег, шею подвели палочкой. Издали казалось, что на снегу сидит живой гусь. Эта хитрость имела успех. Над нашим гусем стали кружиться живые гуси. Они кричали ему что-то, звали и, очевидно, удивлялись, что он, чудак такой, не отвечает. Гусаки, возможно, даже обижались. Впрочем, часа через два наш гусь уже был не одинок. Около него было еще три гуся. Они тоже были подперты палочками. Охота продолжалась.

Еще третьего дня мы ходили здесь по льду, смеясь, перепрыгивали через узкие и случайные полыньи, а сегодня широко и вольно разгулялись темно-сизые холодные карские волны и только где-то далеко на горизонте чуть покачиваются фантастические льдины.

Море очищается от льдов свободно и уверенно. Оно словно стряхивает с себя опостылевшие, проржавевшие и ослабевшие цепи.

Ледяные острова, на которые мы весной ходили в надежде встретить медведя, сейчас один за другим покидают нас, обрываются и уплывают. Между нами и ими — море. Кажется, что удалился от нас и материк, убежал в море тонким северо-восточным мысом. Теперь мы доподлинно убеждаемся, что живем на острове!

Подо льдом сейчас только бухта Диксона. Проливы в ней промыли широкие полыньи, в которых шумно пыхтят стада белухи, ныряют нерпы и плещется омуль, но большая часть бухты — еще под сплошным льдом. Лед, правда, уже не тот, что зимой. Он посинел и съежился. Он весь, как губка, ноздреват и прозрачен. Толщина его едва достигает шестидесяти сантиметров, и нерпа легко пробивает его. Через неширокую круглую лунку она любопытно высовывает мордочку и глядит на проходящих людей.

На бухту сейчас идет решительное наступление со всех сторон. С юга наступает теплое течение Енисейского залива, а с севера в часы прилива наступает море. Дни ледяного покрова бухты сочтены. Это значит, что до навигации, до прихода пароходов и прилета самолетов тоже остались считанные дни.

Остров весь очистился от снега. Теперь это — дикое нагромождение черных скал да коричневато-зеленая болотистая тундра. Стоят теплые дни. Был день, когда температура доходила до десяти градусов тепла. Сейчас в среднем четыре-пять градусов. Июль нынешнего года считается теплым. Часто идут дожди, мелкие и продолжительные.

На южных склонах острова между скалами в изобилии появились цветы. Это застенчивые лютики или робкие, скромные, никому не известные, фиолетовые цветочки. Цветы, конечно, не роскошные. Тем не менее все им искренно рады, наши дамы бережно собирают букеты.

Все говорит о наступающем лете: тундра, птицы, ветерок на реке и даже дожди. Заметка направляющегося к нам нового начальника острова Боровикова, напечатанная на днях в «Правде», передана сюда по радио. Зимовщики готовятся достойно встретить смену. Очищается территория населенных пунктов острова. Заканчивается ремонт катеров, шлюпок, баркасов. Подводятся итоги научных наблюдений, заканчивается составление отчетов. Напряженно, с полной нагрузкой работает радиоцентр: для него навигация явится экзаменом на зрелость. Короткое полярное трудовое лето вступает в свои права.

Да, лето вступает в свои права! Сейчас, когда заканчивал эту корреспонденцию, пришли и сказали, что уже и порт отрезан морем от нашего острова.

Движение льдов опережает движение пера вашего корреспондента.

Ветер налетел внезапно. Мы почувствовали его, когда наша утлая моторная шлюпка, на которой мы с зверобоями ехали на промысел, начала плясать по волнам. Два часа мы боролись с встречным ветром, разбушевавшимся морем, волнами, заливавшими шлюпку. Вдруг мотор заглох, мы остались на воде без горючего и весел. Нас уносило в открытое море. Крутой скалистый берег Диксона уплывал все дальше и дальше... Вылив последнюю бутылку бензина, оставленную для зажигания мотора, мы пристали к какой-то скале у берега, затем выползли на лед и кое-как добрались до острова.

Когда мы пришли в бухту Диксон, там происходили великие события. Западный ветер делал свое дело. Еще несколько часов назад мы ходили по прочному льду бухты, как по проспекту. Сейчас по льду пробежали трещины. Они росли на глазах. Огромные ледяные поля легко откалывались и уносились прочь, словно это были скорлупки расколотого молотом ореха. Наш повар Волков, спокойно прошедший по льду до самой далекой части бухты, выйдя на берег, с ужасом увидел, что дороги, по которой он шел, уже не существует. Льдину с отпечатками его шагов уносило волнами.

Треск и стон стояли над бухтой. От берега оторвало плашкоут, его уже понесло течением, когда выскочившие на аврал зимовщики начали его отстаивать. По плавающему льду на плашкоут взбежала диксоновская молодежь и перебросила на берег чалки. Скоро плашкоут спокойно качался на воде у берега.

Западный ветер бушевал весь день. К вечеру все было кончено. Последние льдины уходили в проливы.

Бухта Диксона в этом году вскрылась небывало рано, на десять дней раньше прошлого, тоже раннего года. И навигация началась здесь раньше. Еще тринадцатого июля пришел на Диксон из Игарки маленький зверобойный бот, обогнувший остров морем. Идут к Диксону и караваны барж с Енисея. Скоро «все флаги в гости будут к нам». Английские, норвежские и французские корабли пойдут за лесом в Игарку. Советские ледоколы, грузовые пароходы, лесовозы, целые караваны судов пойдут вдоль Великого Северного морского пути от Архангельска и Мурманска до Владивостока или на Лену, на Колыму, на Индигирку. Заснуют маленькие гидрографические суда, зверобойные боты, экспедиционные корабли. Отряды морских самолетов вылетят на ледовые разведки...