«Православные, объединяйтесь!» — так начиналось воззвание. В состав старостата предлагались: Ковалев, Лариса Алферова и другие.

Потом появился список № 6, вывешенный, очевидно, просто из хулиганства:

Нас все знают, за нами все пойдут. Голосуйте за список своих ребят:

1. Руденко Павел, по прозванию «дядя Пуд».

2. Бугаев Трофим, по прозванию «Кулак-могила».

3. Мажаров Алексей, по прозванию «Парень не промах», и т. д.

Списки возникали каждую минуту, вся стена скоро была оклеена ими.

Появился «список девочек», мотивированный тем, что «во всех списках одни мальчишки». Появился «список ячейки веселых ребят», «список ячейки любителей футбола», «список ячейки лунных ванн». Фамилии кандидатов этих списков были вымышленные.

— Это уже издевательство получается! — заволновалась Юлька.

— Ничего, пускай! — усмехнулся Рябинин. Он сейчас целыми днями просиживал в школе.

Алеша все более и более беспокойно ждал конца уроков. Ячейка настояла на том, чтобы он явился на суд.

— Мы сделаем этот суд судом над Ковалевым. Не дрейфь!

— Еще чего! — обижался Алеша и высоко задирал голову.

Но, бродя по коридорам, нетерпеливо прислушивался, что говорят о суде. О суде ничего не говорили. Шумели только о списках.

— Смеются еще или нет? — неожиданно спросил перед последним уроком Ковалев Воробейчика.

— Смеются, — сознался тот и с любопытством посмотрел на Никиту.

«А он-то сам того... — вдруг подумал Рувка о своем шефе и облегченно засмеялся. — А он-то дрейфит, дрейфит», — чуть не запел он.

— На, повесь! — мрачно сунул ему новую бумажку Ковалев и, согнувшись, ушел в класс.

Ввиду болезни общественного обвинителя тов. Л. Канторовича суд над Гайдашем, обвиняющимся в хулиганстве, переносится на послезавтра.

Послезавтра были перевыборы.

На уроке немецкого языка Алеша вдруг получил записку. Передал сосед по парте.

— От кого? — спросил Алеша шепотом, но сосед пожал плечами в ответ.

— Передали по партам.

Алеша развернул хитроумно сложенный конвертик и вынул оттуда бумажку, вырезанную в форме сердечка. На сердце было написано: «1, 11, 6, 24, 1, 3, 26, 12. 13, 6, 13, 6. 12, 13, 14, 4, 14, 13, 21, 1, 3, 9, 23, 6, 17».

— Что за ерунда, — пробурчал Алеша и скомкал бумажку.

Сосед, заглядывавший искоса в записку, не стерпел.

— А может, шифр? — спросил он нетерпеливо и покраснел, поняв, что выдал себя.

«В самом деле: может, шифр?»

Алеше пришло в голову, что цифры означают порядковые номера букв в алфавите. Он быстро написал алфавит, над каждой буквой поставил номер и скоро прочел записку: «Алеша, вы мне немного нравитес».

— Вот ерунда какая! — вспыхнул Алеша и беглым взглядом окинул класс.

Быстро нашел Тасю. «Она?» Но Тася, поджав губки, смотрела на учителя широко раскрытыми главами цвета разведенного в теплой воде ультрамарина. «Не она!»

Он снова прочел записку.

«А мягкого знака нет, — машинально заметил он, еще раз повертел записку и побагровел. — Смеются! Ну и черт с ними!»

Он уткнулся в тетрадь, в infinitiv'ы и impenfeclum’ы, но заниматься уже не мог, — так хотелось, чтоб это Тася ему написала, и не ради шутки, всерьез.

Во время большой перемены он исподтишка следил за ней, старался попадаться на глаза, встречаться в коридоре, но, встречаясь, небрежно смотрел в сторону: вот, мол, я ни капельки тобой не занят! Это было трудно: хотелось обернуться, посмотреть в теплые глаза Таси, узнать, что она думает о нем. Или шел с товарищем, разговаривая тихо, толково, но вдруг, заметив неподалеку Тасю, принимался хохотать деланным, актерским смехом. Удивленно оглядывался товарищ, равнодушно проходила мимо Тася, поводя остренькими, чуть приподнятыми плечиками; низко опускал залитое краской лицо Алеша и клял себя за глупость.

И вдруг Тася подошла к нему — просто случайно, он даже вздрогнул от неожиданности, услышав ее вопрос:

— О чем мечтаете, Алеша?

Испуганно посмотрел на нее: «Смеется?»

Беленькое в оборках платьице, бусы на розовой шее, строгий, черный бант в белокурой путанице волос.

«Нет, не смеется!»

Хотел ответить просто, искренне: «О тебе».

Еще зазнается!

И грубо, небрежно ответил:

— Ни о чем! О перевыборах! — Заложив руку за пояс, важно добавил: — Знаете, какие у нас, у ячейки, сейчас горячие дни, и разговаривать некогда.

Ушла удивленная Тася: беленькое в оборках платьице, бусы на розовой шее, строгий бант в путанице волос.

И как они ловко и аккуратно ату путаницу в прическе делают!

Алеша шумно вздыхает и, недовольный собою, уходит в класс.

Ради перевыборов школьного самоуправления были отменены уроки и вал тщательно выметен сторожем Василием. До сих пор подметала «клуб» сама культкомиссия.

Впервые на ученическое собрание в полном составе явились преподаватели. Они неловко топтались на пороге, не зная, где сесть, как вести себя. Школьники растекались по залу, заполняя даже подоконники: учителям были предоставлены места в первом ряду. Но они не заняли их. Было бы похоже на фотографический снимок, сидят справа налево господин инспектор, отец-законоучитель, господа преподаватели, в центре — директор и господин попечитель.

Зинаида Николаевна первая нашла себе настоящее место: ее подхватили под руки школьницы, усадили, окружили ее и стали шептать свои секреты. Между учениками расселись и остальные педагоги.

Заведующий школой и Рябинин сели за стол, накрытый красной скатертью. Даже колокольчик был на столе, даже графин воды. Помощник заведующего школой, Платон Герасимович Русских, тоже зачем-то выкатился в президиум.

Алеша не нашел себе места. Оглядел зал. Невольно увидел: преподаватель математики Хрум сидит рядом с Никитой Ковалевым.

Потом еще увидел: Тася шепчется с Зинаидой Николаевной. Хотелось узнать, о чем. Валька Бакинский сидит рядом с Тасей. Зачем?

Валька замахал ему рукой: вали к нам! Алеша нерешительно потоптался на месте, пошел.

— A-а! Гайдаш! — певучим своим голосом приветствовала его Зинаида Николаевна. — Садитесь, садитесь.

«Почему Зинаида Николаевна улыбается?» — тревожно подумал Гайдаш и искоса бросил взгляд на Тасю. Он знал: школьницы всё рассказывают Зинаиде Николаевне, ходят провожать ее домой через степь на завод Фарке и, обхватив рукой тощую талию учительницы, шепчут ей свои сердечные тайны. Неужели и Тася ей нашептала?

— Вас в премьер-министры, Гайдаш, да? — улыбнулась Зинаида Николаевна.

Алеша небрежно пожал плечами: пустяки, мол, — а сам опять искоса посмотрел на Тасю. Та тихо посмеивалась, слушая Бакинского.

Собрание началось. После вступительного слова завшколой приступили к выборам. Председательствующий Рябинин предложил голосовать не списками, а каждого отдельно.

— Это правильно, — прошептала Зинаида Николаевна, — это демократично.

Несмотря на духоту в вале, она по привычке куталась в ветхую вязаную кофточку. Учительница была худенькая, кофточка просторно висела на ней. И слова учительницы были всегда худенькие, жалостливые. Вся ее педагогическая практика прошла в деревне, в заводских поселках. Дети в драных пимах, в унылых ситцах; мужики, тоскующие по куску земли.

Россия!

— Были великие люди в России, — говорила она вчера на своем уроке литературы: — Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Некрасов. — И грустно добавляла: — А вы их не знаете, товарищи. — И еще более грустно: — И даже наших не знаете, современных.

Она затеяла внешкольные сверхпрограммные занятия. Ей не терпелось: она хотела все рассказать школьникам о великих людях их родины. Устраивая литературные суды, диспуты, поручала школьникам делать доклады. Главным ее помощником был Валька Бакинский, которому она предсказывала великое будущее.

— Вы только честно думайте и пишите честно, — говорила она, волнуясь и торопясь.