Палкин побежал. Быстро, очень! Забыв о боли в теле, и усталости, он знал только одно — его убьют, если он остановится. Леонид был похож на медведя, полного нечеловеческой силы и выносливости, разъяренный, а раненый и почти побеждённый, ещё более сильный. Гавриил боялся оглянуться, потому что стоило повернуть голову, и он увидел бы его. Но Красный точно знал, что зверь за спиной, он слышал его страшный топот тяжёлых ног, шумное сопение и рычание, это были не стоны раненого, человека который против всех законов должен быть при смерти.

Палкин врезался в чёрную дверцу машины, ключ попал в замок сразу, вот уж удача, щелчок, и он уже в салоне. Руки тряслись, дыхание было тяжёлым, адреналин хлестал через край. Палкин пытаясь попасть в щёлочку замка зажигания, повернул голову направо, и ужаснулся. Со страшной силой Леонид врезался в его дверь. Машину даже качнуло. Единственный глаз был страшно выпучен и бешено вертелся. Мотор завёлся с пол оборота, и, переключив передачу, Палкину пришлось сдать назад, что бы выехать из переулка. Заболодский перестал бездумно дёргать заблокированную дверную ручку, и ясно осознал, что сейчас его заклятый враг скроется. Гавриил вдавил педаль газа в пол, и снова побелел, когда здоровая туша Республиканца прыгнула на капот. Леонид кричал что-то от бессилия, и бил кулаком в лобовое стекло. Машина начала мерно набирать скорость, и Палкин возблагодарил Бога, что стекло пуленепробиваемое. Какими бы не были сокрушительными удары Леонида, стеклу вреда они не нанесли. Только кровавые брызги и струйки оставались на прозрачной плоскости. Палкин резко повернул руль, и всё закончилось.

Леонид полетел с гладкого капота на землю, а противник скрылся в бронированной жестянке. Дикое «нет» пронеслось по пустой улице. Не смог. Проиграл. Слабак.

Леонид заплакал. Не от физической боли, а от бессилия. От того, что его душа не успокоилась, он не сумел отомстить. Дальше всё он помнил очень плохо. В квартиру возвращался, словно в бреду. Он зашёл в комнату, где произошла кровавая бойня, упал на колени перед телом Камиллы. Положил её голову себе на ноги. Какая красивая, нежная милая. Любимая… Он гладил её, целовал в холодные губы, вытирал кровь с лица, и внимательно смотрел в остекленевшие глаза, покрывшиеся пеленой. Слёзы текли из единственного правого глаза, падали женщине на щёку.

Заболодский видел всё, как в тумане. Ничего не понимая и не осознавая. Вдруг, все проблемы стали какими-то глупыми и неважными. Жизнь? А замес уже? Раз нет Камиллы, то теперь нет и его. Нету больше Леонида Заболодского. Всё. Всё кончено. Сослуживцы были правы, Артём был прав. Не стоит больше бороться, он слишком наивен и глуп, мальчишка Грачёв понял это раньше. Пора смириться.

Какие-то люди в форме забежали в квартиру. У них были автоматы, и костюмы, такие знакомые. Запоздало Леонид вспомнил, что это спецназовцы, как тогда совсем недавно на цементном заводе. Что им нужно? Почему никто не хочет оставить его одного вместе с любимой женщиной? Почему ему завели до ужаса больные руки за спину? Зачем кто-то пнул его в печень? Они хотят увести его? Пускай, только дайте поцеловать Камиллу, последний раз. И закрыть её голубые, красивые глаза, полные слёз и боли. Леонид не слышал никаких звуков, что произошло? Оглох? Ну и пусть. Что в этом противном и грязном мире слушать? В квартиру вломился ещё один человек. Куда вы все? Итак, душно! Леонид начал задыхаться, зрение единственного глаза заволокло пеленой. У нового гостя был револьвер в руке, большой, внушительный. Он что-то крикнул, и приставил дуло к груди одного из спецназовцев. Это был Артём, запоздало догадался Леонид. Прозвучал выстрел, наверное, громкий, но раненый диверсант не слышал. Вот появилась вторая здоровая фигура, даже больше го самого. Кто-то знакомый. Но лицо расползалось, он двигался слишком быстро. Вроде, Борис.

Леонид смотрел на это всё, снова обнимая голову любимой, смотрел, как в театре, вроде вот они действующие лица, но ты как бы, не участвуешь в сцене, ты — зритель. Но досмотреть сил не хватило. И Леонид провалился в тягучую и невероятно тяжёлую темноту.

«Я должен быть сильным. Ефрем не ошибся, я — лидер. Я могу принимать решения, и вести людей, когда они слабы. Я сам подвёл Леонида. Думал только о себе, плакался и ныл, «за что мне это?», «что я плохого сделал?». Глупые вопросы. Из-за моей слабости и эгоистичности, пострадал Леонид. Моя вина. Как бы, не страшно было это осознавать. Слишком поздно до меня дошёл смысл разговора по рации. Если бы я меньше думал о себе, и не отчаивался бы, то удалось спасти любимую Леонида и его самого. Когда мы появились в квартире, где были две мёртвые девушки, и четверо спецназовцев, я ошалел, увидев, что произошло с моим другом. На его теле не было ни единого целого места. Многие рёбра сломаны, собственно, как и челюсть, которая теперь вряд ли срастется правильно, скула проломлена, не считая выбитых зубов и разбитых губ, бровей. Ещё, мне кажется, что у него повреждены внутренние органы. Сломаны и вывихнуты пальцы на правой руке, где же он ими так лупил? Но самое страшное, это выколотый глаз. Ужасное зрелище. Я всю ночь просидел рядом с бедолагой, обрабатывал его раны, накладывал и менял повязки.

После того, как он потерял сознание, мы осторожно доставили его домой, то есть на нашу съёмную квартирку. После этого он так и не пришёл в себя. Боюсь, что у него очень сильное сотрясение. И остаётся только надеяться на лучшее, потому что я не специалист, на медицинском даже не доучился, тем более не инструментов. Полевая аптечка, и немного обезболивающего, которое почти кончилось, это всё, что у меня есть.

Стоит сказать «спасибо», Леониду, мне и вправду стало легче, когда я продолжил писать дневник. Теперь мне надо повести людей за сбой. Не знаю, выйдет ли что-нибудь у меня, но я должен попытаться. Я уверен, что всё получится, и у меня появилась надежда. Вновь. И Леонид, именно он вселил её в меня. Не стоило отчаиваться и сдаваться, теперь, только до конца. Обратного пути нет…»

Артём закрыл дневник, бережно положил его в свою сумку. Задумался, посмотрел в комнату, где находились Борис и Захар. Собрался, оправил рубашку, и медленно вышел к ним.

«Какой он сильный» — пронеслось в мозгу Бориса удивительное осознание. Прирождённый лидер, вожак. Они ждали этого часа, и Артём это знал. Высокий, худой, с серьёзным лицом, в глазах огонь, мышцы на лице напряжены, желваки играют, глаза прищурены, и взгляд… Цепкий, жёсткий, настойчивый. Вот оно — становление.

— Друзья, — обратился к ним Артём, откашлявшись.

Борис и Захар смотрели на него с нескрываемой надеждой, как собака смотрит на хозяина, они ему верят.

— Мы победим в этой войне. Любой ценой. Я, — Грачёв ткнул себя в грудь, говорил он, надо признать, словно учился ораторскому мастерству много лет, — готов отдать свою жизнь, для выполнения этой миссии. На кону не больше, не меньше судьба двух стран, если не всего мира, как бы, не скромно это звучало. Наши отцы, — он посмотрел на Захара, затем перевёл взгляд на Бориса — и наши друзья начали это дело. Мы обязаны закончить начатое. Это наш долг! Иначе, погибшие в этой войне, наши друзья, агенты, мирные люди, зря отдали свои жизни. Ведь они погибли, что бы жили мы. Что бы мы завершили это задание. Я никого не принуждаю, но сомневаюсь, что вы теперь сможете спокойно покинуть этот проклятый город. Надеюсь, что вы осознаёте серьёзность всей ситуации. И ещё, у нас есть надежда. Она есть у меня, и ею я собираюсь наградить вас. Надежда эта совсем не пустая. А теперь главное: у меня есть план. Итак, это сложное решение, от выбора будет зависеть не только ваша жизнь, но и жизни миллионов людей. По сему, незамедлительного ответа я от вас не требую.

Артём замолчал, внимательно буравя взглядом своих сослуживцев. Воцарилась тишина. Грачёв уже собирался повернуться, и скрыться на кухне, полагая, что ничего не вышло, но тут Борис кашлянул.