— Я вам позвоню, Пульхер Силантьевич, — сказала Ольга уже на крыльце.

— Буду ждать, Ольга Ильинична, — отозвался он ещё тем, потусторонним голосом.

Уже от самой калитки Ольга обернулась. Пульхера на крыльце не наблюдалось.

Двухэтажный добротный загородный дом с нелепой надстройкой–кораблём показался ей памятником безумцу.

Для раздачи слонов Палыч снял специальное помещение — спортивный зал в дружественной школе. Дружба обошлась недёшево, но не дороже охранников, дежуривших при входе. Чтоб враг не прошёл. Ну, и для понтов, конечно, и не без конспирологии. Палыч был абсолютно уверен, что вокруг него постоянно плетутся заговоры — а куда ж в этом случае без полноценной охраны?

Школа — это была удачная находка. Здесь громогласная пехота не привлекала лишнего внимания. В дальнейшем инструктажи и прочие массовые собрания было решено проводить тут же.

Сегодня первую зарплату получали группы зачистки. Полтора десятка подростков подняли такой шум в гулком зале, что мероприятие походило скорее на птичий базар, чем на степенное собрание людей, объединённых общей благородной идеей.

Палыч, вспомнив армейское прошлое, напряг связки. Угроза включить штрафные санкции ненадолго подействовала. К столу Палыча выстроилась умеренно стройная и почти молчаливая очередь.

Оплата была сдельной. За каждый плакат Васи — Царя платили по–царски: десять рублей. То есть больше, чем оппоненты потратили на изготовление этого самого отдельно взятого экземпляра. Золотой таким образом получался плакатик, даже если не учитывать затрат на интеллектуальную составляющую: придумать там, фотограф, дизайнер. Изготовление и доставка — раз; зарплата расклейщикам — два; ну, и скромная лепта от Палыча — три. Такое вот хитрое ценообразование.

Стопка с Васиными последними рубахами росла, как гриб после дождя. Мытые, со следами клея на обороте, кое–как оторванные, плакаты лишь отдалённо напоминали изначальные. Что ж, се ля ви, прав Генералов, утверждая, что две трети агитационных материалов печатаются для помойки.

Мальчишки сдавали в основном по двадцать, максимум тридцать штук. Отходя от Палыча, радостно муслякали дензнаки, хвастались друг перед другом добычей.

— Всех выгоню! — гаркнул Палыч, но ему, похоже, не поверили. Во всяком случае те, что уже сдали добытую макулатуру.

Очередь заметно подтаяла, поэтому Палыч решил обойтись без репрессий. Ничего, пойдут пацаны в армию, так их там быстро переломят через колено, с полуслова станут строиться. Сколько через него прошло таких вот, шустрых. И нормально…

— У меня — пятьдесят восемь! — гордо заявил коротко стриженый паренёк, честно глядя на Палыча круглыми серыми глазами.

— Что–то многовато, — Палыч пощупал грязноватую, мятую стопку.

— А вы посчитайте, — предложил сероглазый. — Я ж — честно, я — не обманываю.

Палыч решил не поверить. Двумя пальцами он начал перекладывать плакаты на столе. Похоже, парень не врал. Но что–то было не то в этой порции Васи. Если верхние плакаты были сорваны практически целиком, то к середине стопки они начали скукоживаться, как шагреневая кожа. Какие–то лоскуты, честное слово. До Палыча не сразу, но дошло. Он выбрал пару кусков, покрутил их, и, чуть порывшись в поисках других, нужных, сложил из найденного один, практически целенький плакат. Даже линии разрыва совпали.

— Пятьдесят восемь, говоришь?

Парень кивнул уже не так уверенно.

— А я говорю — двадцать, — Палыч на глаз определил, сколько ударнику труда пришлось разорвать плакатов, чтобы соорудить свою могучую кучку.

Паренёк шмыгнул носом, но не сдался:

— Двадцать пять, — твёрдо сказал он.

— Договорились. Но чтобы больше — ни–ни!

— Никогда! — честно пообещал мгновенно повеселевший пацан.

Больше таких хитрецов не обнаружилось. Палыч на автомате отсчитывал деньги, мечтая о свиной отбивной. Мясо было хорошо прожаренным, на косточке, а вокруг него наблюдался исключительно замечательный натюрморт. Аппетитной горсткой потел горошек, кудрявилась розовая гурийская капуста, скромно теснились кружочки сиреневого лука, а золотистая соломка картошечки завершала безупречный узор…

Последней в очереди стояла почему–то бабулька. Толстенькая, в плаще–болонье, в кроссовках «Адидас» и с хозяйственной сумкой наперевес.

— Вот, сынок, сказали заплотют, — бабулька уверенно начала доставать из сумки аккуратно сложенные вдвое плакаты. — У меня тридцать один. Еще два не смогла снять — клею много было.

Палыч долго, нудно смотрел на знакомую до боли физиономию Виктора Сухова. Сильным — работу! — лучезарно улыбался кандидат.

— Где ж вы это взяли, бабушка? — надо было узнать, где именно ушлая старушка сорвала плакаты. Ей, конечно, придётся заплатить, дабы избежать скандала. Но и волейболистам, что схалтурили, надо высказать. Обещали ведь клеить как можно выше!

— Да на Почтовой. Еле достала, сынок. Так высоко клеют, так высоко. А я на скамеечку — и достала! — хвасталась бабулька. — Только скамеечка совсем старая, ты уж мне, сынок на скамеечку денег выпиши, я ещё принесу. Выпишешь?

Палыч выписал. Правда, после подробного инструктажа, какого именно Сухова надо уничтожать, а какого — совсем наоборот.

Свинина совпала с воображаемой полностью. И лучок отливал сиреневым, и укропчик лип к вилке: съешь меня!

Только вот картошку порезали не соломкой, а кубиками.

Степанов ощущал себя экспонатом. В Ольгиной коллекции. Пока ещё вполне живым, но крепко привязанным цепкими нитями её паутины. При том он не сомневался и в некоторой её искренности по отношению к себе. Сама Ольга Ильинична, мягко говоря, ему безумно нравилась. Он ещё никогда в жизни не оказывался рядом с такой женщиной. К тому же откровенно проявлявшей к нему свой женский интерес.

Впрочем, ведь и паучиха «чёрная вдова» не питает к своим партнёром ни малейшего зла. Она лишь инстинктивно заботится о лучшем потомстве, перебирая партнёров. Ведь прежде, чем спарится с избранником и потом его же сожрать, она вынуждена сделать сложный предварительный выбор.

Если поначалу, когда Ольга была в числе главных подозреваемых по делу Жарского, Степанов списывал её «заигрывания» на откровенную корысть, то теперь ситуация в корне поменялась. В отличие от самой Ольги. Она продолжала наглядно демонстрировать, что и в новых обстоятельствах испытывает к Степанову как минимум сложные чувства. И даже что–то, похожее на чувственную любовь.

Судя по многочисленным факторам, Жарский и впрямь мог инсценировать собственное исчезновение. Конечно, в этой версии тоже далеко не всё и просто срасталось, но… С другой стороны, любое развитие событий могло освободить Ольгу от официальных семейных уз.

Степанов, конечно, не собирался пуститься во все тяжкие, жену с дочкой он любил. И Ольгу побаивался, если честно.

Надо «Идиота» перечитать, в который раз за последние дни подумал он. Про Настасью Филипповну. Хотя он и так помнил, что там, в романе у Достоевского всё кончилось очень плохо.

Героическим усилием воли освободив себя от этих горько–сладких мыслей, он углубился в документ, предоставленный ему накануне полковником Семёновым. Бумага была составлена по всей форме.

Следователю по особо важным делам

Генеральной прокуратуры РФ

Степанову Ю. А.

Докладная записка

По поручению начальника Великоволжского УВД подполковника милиции Семёнова А. В. довожу до Вашего сведения следующие обстоятельства по Вашему запросу.

По фактам исчезновения решётки для чистки обуви с крыльца гостиницы «Волга» (ул. Красная, 27) докладываю. Первый раз исчезновение решетки документально зарегистрировано 11 мая текущего года. Опрошенные сотрудники гостиницы (зам. директора Муссов И. Г., администратор Полухина Е. В., официантка Забаева Л. Ю) в устной беседе сообщили, что исчезновения случались и раньше, но не с такой частотой, как позже. Но официальное заявление в отделение милиции Центрального района поступило от администрации гостиницы и было зарегистрировано под номером 373/11 именно 11 мая. Силами сотрудников отделения было осмотрено место происшествия. Следов преступников обнаружено не было. Рейд по пунктам приёма чёрных и цветных металлов также не дал результатов.