В Великоволжск он приехал всего два дня назад, но за это время успел уже подготовить помещение избирательного штаба. Офис на третьем этаже в доме на набережной и окнами на Волгу уже практически полностью укомплектовали компьютерами. Сегодня к вечеру местные обещали «дотянуть» Интернет. Технику и мебель удалось взять в аренду у техникума за рекордно низкую сумму, а молоденькая грудастая секретарша Рита оказалась вполне сообразительной.

Вид на Волгу, спокойная сила которой внушала уважение, кроме общей пейзажной ценности являлся признанием высокого статуса и серьёзных намерений арендаторов. Поэтому Палыч счёл возможным занять под штаб именно такое вот, престижное пространство. Кроме реки из окон штаба была видна практически вся мощенная брусчаткой набережная с круглым фонтаном, определяющим центр как самой набережной, так и светской жизни вечернего Великоволжска.

Главным украшением фонтана являлась бронзовая фигура усталого мужика в лохмотьях и с лямкой, пересекавшей грудь наискосок. В руках мужик держал огромную рыбину, изо рта которой и била основная струя. Рита объяснила Палычу, что это скульптура бурлаку–рыбаку.

Сначала, по Ритиным словам, существовало два проекта. Памятник рыбаку предполагалось установить у пристани, бурлаку же — в противоположном конце набережной. Но, как то обыкновенно и случается, средств хватило лишь на одну фигуру. Компромиссный бурлак–рыбак стал олицетворением достатка и нищеты в одном лице. Необыкновенная толщина постоянно надраиваемой до блеска рыбины убедительно подчёркивала убожество тусклых, подёрнутых зеленью лохмотьев.

С самого утра Палыч набирал персонал из местных, охрану и пехоту. Процесс ему нравился чрезвычайно. Посмотреть, оценить, договориться о цене, сбив первоначально названную минимум вдвое… Нет, не полковник — генерал! Его короткие с сединой усы победно топорщились, серые глаза искрились, пачка сигарет стремительно пустела.

На последнего посетителя, которого про себя Палыч назвал почтмейстером, ушло целых три сигареты. Крепким орешком оказался этот Брусникин, начальник почтового отделения с овальной лысиной, огороженной жёсткими как ёлочные иголки, чёрными волосками. Глаза у почтмейстера так шустро бегали по кабинету, что в какой–то момент Палычу привиделось, что у посетителя по два зрачка на каждый глаз.

Брусникин, по его словам, умел всё. Именно — ВСЁ и ничуть не меньше. И хотел за это ВСЁ много, даже по меркам столичным — много, чего уж говорить о Великоволжске со вполне средним уровнем цен. Что ж, Палыч поручил ему сделать главное. Главной в кампании он считал карту. Карта города со всеми районами и пригородами, входящими в округ, должна была стать основным местом предстоящих военных действий. А уж перенести теорию в практическую плоскость — и вовсе пустяки.

Брусникин просил на карту три дня и мешок денег. Палыч сторговался за треть мешка и на два дня. Если почтмейстер выдаст продукт лучше, чем эмчеэсники, которым карта была заказана ещё вчера, что ж, будет у Палыча замом по тылу. Не сделает, что ж… Авансов Палыч не платил принципиально.

— Ритуля, мне кофе покрепче, — ласково попросил он, когда секретарша впустила в кабинет очередного посетителя. — И печенье, пожалуйста.

— Конечно, Александр Павлович, — немного игриво ответила Рита.

Палыч было напрягся — не любил он этакого в рабочее время, но, взглянув на посетителя, успокоился — Ритулины интонации были, похоже, рассчитаны вовсе не на отставного полковника, а на этого высокого румяного парня.

С парнем, Виталием Русаковым, капитаном местной волейбольной команды, договорились быстро, как раз пока Рита готовила кофе.

Волейболистам нужно было всего–ничего: новая форма и финансирование поездки в Москву, на четвертьфинал турнира любительских команд. Бюджет кампании предусматривал спонсорские траты на «добрые дела кандидата», но Палыч сговорился с Русаковым и на ответные услуги. Генералов (не генерал!), главный яйцеголовый в этом Великоволжском забеге, предупреждал, что на расклейку листовок нужно набирать баскетболистов. «Листовки будем клеить высоко, чтобы без табуреток не могли сорвать», — объяснял Генералов. Волейболисты тоже не лилипуты, рассудил Палыч и скрепил договор с Русаковым крепким мужским рукопожатием.

Рита принесла кофе, стараясь не слишком стучать каблуками. Божественный терпкий аромат наполнил кабинет. Палыч с удовольствием потянулся, покрутил головой. Хрустнули шейные позвонки. Кабинетная работа давала себя знать. Ничего, скоро карта будет готова, и тогда — в бой!

— Спасибо, Ритуль, — сказал Палыч ласково. Он оценил и деликатность секретарши, и запах обещавшего наслаждение кофе. — Много там ещё?

— Пятеро, — Рита стояла навытяжку как солдат–отличник. — Наша знаменитость, затем — бывшая директор школы–интерната, председатель общества садоводов–любителей… — начала она перечислять, но Палыч перебил:

— Давай четверых на завтра. А знаменитость — сейчас. Она хоть симпатичная?

— Фёдор Кузьмич? — Рита прыснула было, но, спохватившись, сдержалась. — Очень симпатичный. Только старенький. Даже старше вас.

Палыч чуть не поперхнулся остатками кофе. В свои пятьдесят с небольшим он считал себя мужчиной в расцвете сил. Да, собственно, таковым и был — подтянутым, сухощавым, гладко выбритым. Не то что современные мужики — отрастят в тридцатник пузо до колен, в армию бы их лет на дцать!

Знаменитость оказалась невысоким крепким дедом повышенной шерстистости в нижней части головы. Веерообразная пегая борода росла у него сразу от широкого крыластого носа, сливаясь с усами. Где–то в глубине этого буйства угадывался рот. Симпатичные пучки волос росли из ушей прямо перпендикулярно голове, отчего Фёдор Кузьмич казался не то игрушкой, не то пришельцем. Абсолютная, идеальная лысина, открывшаяся под снятой в приветствии кепкой, несколько уравновешивала это буйство природы.

— Мысливчик, Фёдор Кузьмич Мысливчик, изобретатель, здравствуйте, — неспешно проговорил дед, плотно устраиваясь напротив Палыча.

— Александр Павлович, начальник штаба, — Палыч с интересом осматривал колоритного посетителя. Про себя он уже решил, что этот фантастический персонаж вряд ли удастся использовать в сугубо практических целях кампании.

— Меня вы знаете, конечно. В поддержке не откажете наверняка, — голубые, как незабудки, глаза пришельца не ведали сомнений и немного слезились.

Палыч пришельца не знал и с поддержкой не спешил.

— Я из Москвы, — уточнил он.

— Из Москвы хорошо это, — дед устроился поудобнее, достал большой носовой платок и аккуратно приложил его сначала к первому, затем к левому глазу. — Тогда сначала начну. Тот самый человек я, который метро строит. К моменту настоящему третья станция к открытию готова. Финансовая поддержка нужна, и город прославлен будет наш.

— Постойте, Фёдор Кузьмич, вы хотите сказать, что в вашем городе строится метро? Впервые об этом слышу. Зачем Великоволжску метро?

— А метро зачем Москве? — резонно спросил Мысливчик и сам же ответил. — Ездить чтобы. Метро один строю я, маленькая пенсия только, не хватает, — дед развёл руками и вздохнул. — Пять лет назад тому проект задумал я… — так начал он свой рассказ.

На самом деле Фёдор Кузьмич лукавил. Начал он в одиночку строить метро не пять, а семь лет назад. Тому была самая насущная необходимость. Любимая женщина Мысливчика жила вроде бы неподалёку от него, на соседней окраине, а вот ездить к ней приходилось через центр города, автобусами с двумя пересадками. Именно ради Любаши он и надумал проложить подземку, благо, опыт был — в молодости дед Мысливчик успел поработать проходчиком в метрострое.

Мысливчик пробил туннель лишь на 85 метров, когда из тюрьмы вернулся Любашин сын. Ухажёру матери этот сын дал от ворот поворот, а точнее — расквасил нос и сломал ключицу. Только ради любимой Фёдор Кузьмич не стал «снимать» побои в медчасти с составлением протокола. И тем не менее любовь их не выдержала испытаний и увяла как цветы на морозе через месяц после появления «сыночки». Та, первая, ветка осталась заброшенной, но мечта о метро оказалась живучей любви.