— С керосином-то, любой дурак может… — усмехнулся Володька.

— Дурак вообще ничего не может. Ни с керосином, ни без керосина, — отпарировал Степан, бросая на ветки зажженную спичку.

Пламя полыхнуло сразу во всю силу. Не теряя времени, поэт придвинул с боков костра по высокому камню с более-менее ровным верхом. Поверх, мостиком, уложил два металлических прутка, какие поселенцы носят с собой, чтобы отгонять разных шакалов — свой и Володькин. Наконец сверху водрузил котелок с водой.

Небо немного разъяснилось. Дождь почти перестал, но быстро приближалась очередная мокробрюхая туча. Степан прикинул — за это время котелок должен был успеть закипеть.

— Ты, батя, можешь обижаться, — сказал Володька, протянув руки к огню и жмурясь от дыма, — но за мягилем я больше не ходок. Уж извини…

Степан понял, что это ультиматум. Рушились его планы. Скорее всего, Володька присоединится к другой семье. Значит, Степан останется один. В одиночку в тундру не пойдешь, стало быть, задуманный дальний поход придется на время отложить. Нужно искать единомышленника.

Вода закипела на полминуты раньше, прежде чем дождь снова начал моросить. Степан заварил сушеный чайный лишайник. Когда отвар настоялся, стал почти черным, разлил напиток по кружкам. Кружки были железные, ручки обжигали пальцы. Володька выдувал пар из своей кружки, примерялся отхлебнуть. Он делал вид, что любит несладкий чай.

Степан достал четыре кусочка сахара и по-братски поделился с кентом. Володька поблагодарил*, но мягче не стал.

(*Понятия требуют говорить «благодарю», а не «спасибо»; потому что «спасибо» ассоциируется со словом «соси». За это вас могут побить.)

«Ну и хрен с вами, — подумал Степан и обругал себя — Захотел среди них найти пассионария. Они же мертвые люди. Отстой человечества… Ладно, один пойду. На лодке пойду. Проконопачу её и — вплавь, до самого Ледовитого океана…»

Степан не знал, как должно произойти новое воплощение. В «Памятке-путеводителе» об это говорится вскользь и глухо, сказано, что для нового воплощения душа должна переместится к Северу.

Степан отхлебнул «чай». Все-таки гадость порядочная. Даже сахар не помогает. Да, так вот, о перевоплощении… Прежде, однако, надо развязать так называемые кармические узлы, выучить какой-то трансцендентный урок, чтобы мы научились, тому, чему должны научиться. Каким бы ни был наш следующий шаг, он нужен для того, чтобы достичь того места, куда мы выбрали идти… В «Путеводителе» об этом тоже ничего толком не сказано. Общие слова. Оно и верно. У каждого свои узлы. И метод Александра Македонского здесь не сработает. Но где искать эти чертовы узлы? И сколько их?

От умственного напряжения Степан потер лоб. Под кожей на черепе ощущалось что-то твердое. Какое-то образование вроде шишки. Трогать это место было болезненно. Где это я приложился, машинально подумал он и продолжил размышления.

Для начала надо перестать говорить на тарабарском языке. Это сбивает. Не узел развязать, а дочку свою найти. Потом Амура и Лиру. И когда соберемся вместе, будем решать, как жить дальше. Но сначала — дочка. Иногда ему казалось, что он чувствует её мысленные призывы. Интуитивно чувствует, как ясновидящий. Хорошо бы еще эта интуиция подсказала, где её искать…

— Слушай, Володька, ты что-нибудь слышал о Киндерграде — городе нерожденных детей?

— Какой город?

— Киндерград.

— Без понятия… Ну что, погребем обратно?

Степана так и подмывало ответить в рифму, но он сдержался.

О городе нерожденных детей, или Киндерграде, ему рассказал Амур на последнем свидании перед судом. Именно оттуда, из Киндерграда, малыш направился «на поиски папки», как он сказал своей сестренке. Дожидаясь Степана, бродяжничал в компании с такими же горемыками. Амур обещал сестре, что когда отыщет отца, приведет его к ней. И будут они жить все вместе долго и счастливо.

— Ты погляди, батя, тучи-то разбежались. Того и гляди солнышко выглянет!

Степан огляделся. И вправду, небесное одеяло истончилось, кое-где даже пробивала лазурь. Мгла рассеялась, и вдали стал виден какой-то поселок. И ни какие-нибудь бараки, а настоящие коттеджи из красного кирпича, все больше о двух этажах, а кое-где и трехэтажные.

— Что там за дома? — спросил Степан напарника.

— А-а, это новые русские живут, — с кислой миной ответил кент. — Шакалы. Они в лагере не задерживаются. Осмотрятся и — в тундру. С нами им западло жить.

Степан удивился: значит, и здесь можно устроится по-человечески, а не по-скотски?!

— А кто ж им строит такие дома?

— Без понятия, — привычно ответил кент, но потом всё-таки поднапрягся и вспомнил кое-что: — говорят, какие-то Вольные Каменщики… а кто они такие — хрен его знает. Тоже наверное, какие-нибудь шакалы…

— Все правильно, — заключил Степан. — В Библии так и сказано: «У кого есть что-то, тому и прибавится, а у кого нет, у того и последнее отнимется».

— Нет в жизни правды, — вывел Володька.

— «Но правды нет и выше». «Что на земле, то и на небе. Что на небе, то и на земле».

— Вот ведь гадство. Как же тут не уколешься, — Володька со злостью плюнул.

— Все от нас зависит, Вовка. Надо сделать так, чтобы у нас что-то было. Тогда и нам прибавится.

— Ага. Держи карман ширше.

Они погрузились в лодку и отчалили. Теперь грести была очередь Степана. Сидя лицом к корме, он мощными взмахами весел погнал лодку против течения. И все смотрел, как удаляется поселок новых русских.

И вот он растаял в тумане, который опять становился все плотнее по мере того, как они приближались к лагерю.

Когда они под вечер уже подходили к лагерной ограде, Володька вдруг споткнулся. Степан не обратил на это внимание, полагая, что кореш быстро его догонит. Но Володька споткнулся еще раз и даже не споткнулся, а увяз одной ногой в какую-то ямку.

— Черт! — выругался кент.

Шагнул и вдруг провалился по колено другой ногой. Причем на таком месте, где не было никакой ямы или болота. Степан остановился, тревожно взглянул на кореша. Тот жалко хохотнул, вытаскивая ногу; пошел осторожно, как по тонкому льду — и вдруг разом ахнул в землю до пояса. Гримаса ужаса исказила лицо Володьки.

— Батяня, помоги! — заорал он, пытаясь зацепиться руками за что-нибудь. Скреб пальцами, ногтями, но земля, как болотная жижа, медленно его засасывала.

— Руку давай! — крикнул Степан, сильно наклоняясь вперед и не подходя близко, как будто вокруг кореша была полынья. Их руки сцепились. Но ничего не помогло. Тогда Степан, поборов страх, подскочил вплотную, обеими руками обхватил товарища за подмышки — и потянул. Тощий Володька оказался на редкость тяжелым. Степан не удержался на ногах, стал падать…

Они повалились на бок, лежали на земле, тяжело дыша. Володькины ноги были свободны.

— Благодарю, — сказал Володька, поднимаясь. — Ты меня спас…

Он еще стоял, сгорбившись, расставив руки, ожидая — вдруг снова земля разверзнется. Но земля вроде бы простила Володьку. На некоторое время.

Степан отряхнулся, и они осторожно пошли к бараку.

— Может, тебя под руку взять? На всякий случай… — предложил Степан и сразу понял, что сморозил глупость.

— Да ты что! — отшатнулся кореш. — Мы же в лагере.

Володька — бледнее бледного — шел по территории осторожно, нес свое тело, как неразорвавшуюся мину. Бескровные его губы шевелились, словно он читал молитву. Интересно, какую молитву он читал, если не знает ни одной.

С некоторым облегчением поднялся он по трем ступенькам и ступил на крыльцо своего барака. И там перевел дух. Все же доски — не земля.

— Отяжелел ты, Володенька, вот в чем дело, — сказал Степан. — Нравственно отяжелел.

Они сидели в своей «плацкарте», дощатые стены которой поднимались от пола метра на полтора, так что если встать, можно было разглядеть весь барак и его обитателей. Закуток был неказистым, крошечным — только две койки и помещались. По разным сторонам они стояли. Еще висели две самодельные полочки, оставшиеся от предшественников. Где они сейчас, эти люди, Степан не знал. Как он понял: люди приходят сюда и уходят — кто наверх, кто — вниз. Как друг Володьки. Как, наверное, уйдет сам Володька.