К полковнику подошел связист радиостанции. Он вручил ему какое-то срочное сообщение. Пробежав его, полковник торопливо сказал:

— Простите, но мы воюем и потому — люди занятые. Рассказать все подробности сегодняшнего боя невозможно, по и вряд ли это целесообразно. Можете отметить лишь в общих чертах: немцев понемногу начали отжимать, спесь с них сбиваем. Помощью авиации мы вполне удовлетворены, соседи наши тоже неплохо делают свое дело. Поэтому без всякой натяжки можно полагать, что с немецким наступлением на нашем участке пока покончено. Остальное покажет будущее. Во всяком случае, здесь, на Белгородском направлении, немцы потеряли уже столько, что день пятого июля, когда они начали наступление, станет для них черным днем.

Полковник откланялся. Бой разгорался с новой силой. Где-то совсем неподалеку ревели моторы танков, била артиллерия. В вечернем пасмурном небе чертили огненные трассы снаряды и мины. Из-за черты фронта сунулся было в наше небо немецкий разведчик, по его тут же перехватили истребители, и он, вильнув хвостом, скрылся восвояси под веселый разбойный свист молодых бойцов, натерпевшихся в прошлые дни от немецкой авиации.

По сторонам фронтовой дороги стояли колхозники с седыми бородами, колхозницы и дети. Певучим говором они напутствовали бойцов:

— Великого счастья, ласковой доли вам, родные! Про-гоните его подальше, лютого…

— Великое спасибо вам будет от нас, — говорила рослая чернобровая девушка, и старухи согласно кивали головами.

Вчера война подкатилась вплотную к стенам этой деревни, которая в течение 15 месяцев в прошлом принимала немецкую пытку. Люди с тревогой смотрели на зарево пожарищ по сторонам. Они знали, что принес бы им немец, случись ему снова ворваться сюда, но верили в Красную Армию и потому не уходили.

— Хлебушко-то какой уродился, а сколько его бойцам надо! — говорил нам старый конюх колхоза. — Уйдем от хлеба — кто убирать его будет? Уж мы лучше в ямке как-нибудь пересидим, пока вы его, проклятого, осилите.

И колхозники вырыли глубокие убежища для коров, овец и лошадей, перенесли в траншеи нехитрый скарб свой. И хотя немцы непрерывно бомбили деревню, хотя они успели сжечь немало хат — нетрудно ведь зажечь хату под соломенной крышей очередью зажигательных пуль! — жители деревни ждали и дождались, пока войну снова прогонят от стен села.

Это тоже было соревнование немецкого металла и русских нервов. И нервы наших колхозников его выиграли.

13. VII, 23 ч. 40 м.

Девятый день подряд сводки лаконично сообщают, что на Белгородском направлении продолжаются упорные, ожесточенные бои. Девятый день сотни тысяч людей и многие тысячи боевых машин, столкнувшихся грудь с грудью, броня с броней, ведут ни с чем не сравнимый бой. Стонет металл, дрожит земля, плачет небо, и только наши люди с сухими, воспаленными глазами, с запекшимися губами, крепко стиснув зубы, выдерживают пробу времени и тяжести, сохраняют присутствие духа и силы. Чем труднее, тем злее; чем злее, тем активнее — этот закон гвардейцев сейчас все чаще применяется на переднем крае.

Вначале немцы полагали, что им удастся повторить и на этот раз маневр, который выручал их и в 1939, и в 1940, и в 1941, и даже частично в 1942 году, — таранным ударом сразу вспороть оборону противника и устремиться в глубину. Правда, год от году их оперативные замыслы мельчают. И если в позапрошлом году Гитлер приказывал захватить Москву, а в прошлом — Баку, то на этот раз в своем приказе он, как показывают пленные, поставил войскам задачу овладеть в конечном итоге лишь Курском, к которому его танковые колонны должны были, по всем расчетам германского штаба, выйти с севера и с юга одновременно 7 июля. Но все же немцы рассчитывали на успех, и наступление их было начато с полным напряжением всех сил. В первые дни они отсчитывали пройденный путь километрами, затем сотнями метров, десятками, и, наконец, считать стало вовсе нечего, а кое-где пришлось начать счет в обратном порядке: решительные контратаки советских танков делают свое дело.

Вчера один артиллерист, в прошлом студент математического факультета, культурнейший юноша, таскающий в своей полевой сумке испещренный сложными выкладками конспект своей кандидатской работы, задуманной в канун войны, сказал мне, вытирая пот с загорелого лица: «Вы знаете, когда я в эти бессонные ночи оцениваю все то, чему мы с нами являемся свидетелями, мне вспоминается формула пружины — отличная, закаленная пружина установлена на прочной основе. И чем сильнее давление, которое она принимает на себя, тем мощнее ее ответная сила. Гитлеровцы забывают о многих элементарных формулах, ведь они дикие существа. Забывают они и формулу пружины».

Артиллерист нашел удачное сравнение. Пружина, которую нажала мохнатая лапа немецкого «тигра», сулит ему горе. Он чует это и не смеет снять лапу, хотя она дрожит уже от непосильного напряжения. Немец не волшебник, и ему не дано делать танки из глины и воздуха, а настоящие железные танки горят и горят. Тают, словно воск, и пехотные дивизии. Достаточно сказать, что 332-я дивизия, прибывшая еще 28 февраля с берегов Ла-Манша в Киев, но только на этих днях введенная в бой, буквально в течение считанных часов сократилась в объеме на две трети и потеряла почти весь свой командный состав во главе с командиром генерал-майором Шеффером, который подорвался на русской мине. И хотя сегодня, как и позавчера, немцы упорно бросались в атаки, теряя новые и новые полки, им не удалось и на волосок приблизиться к осуществлению приказа Гитлера.

Только что мы проехали по нескольким деревням, на которых немцы пытались выместить злобу за свои неудачи. Вознесеновка, Зоренские Дворы, Кривцово, Прохоровка — все их, конечно, не перечесть, но каждое из этих имен когда-нибудь будет поставлено в счет нынешним работникам германского генерального штаба: здесь не было воинских частей, не было военных объектов, немцы отлично видели, куда падают их бомбы, и это нельзя назвать случайной ошибкой, — сотни самолетовылетов сделали немецкие летчики только ради того, чтобы сделать еще несколько сот деревенских ребятишек сиротами, лишить еще несколько тысяч русских крестьянских семей крова.

Это ярость, слепая ярость дикого зверя, раненного едва ли не смертельно.

Еще дымятся пепелища, еще не убраны многие трупы, лежат у колодца простреленные ведра, с которыми девушка шла за водой, мычит раненый теленок, которого отпаивает молоком пионерка в красном галстучке. Идут мимо усталые и запыленные стрелки, проезжают на быстроходных вездеходах артиллеристы, проходят тяжелым шагом истребители танков со своими длинноствольными противотанковыми ружьями, которые они несут, как цепы на молотьбу, и все оглядываются на сожженную школу, на простреленные ведра, на свежие могильные холмики у дороги с короткими надписями: «Принял смерть от немецкой бомбы 9 июля 1943 года», «Прощай, мамочка, папа отомстит за тебя немцу», — и густая человеческая ненависть отливает свинцом в глазах солдата, и он хрипло, отрывисто отвечает тебе на все вопросы: «Уйди, Христа ради, не тревожь душу, дай злость до боя донести».

Это тоже ярость, но совсем иная — оправданная, целеустремленная, разумная. Когда объезжаешь действующие части и встречаешься с солдатами и офицерами нашей армии, ведущими уже девятые сутки эти страшные бои, наглядно ощущаешь всю силу этой благородной воинской ярости, воплощенной в живые фронтовые дела. Наши читатели знают уже многих героев, чьи имена прозвенели в эти дни на Белгородском направлении фанфарными сигналами: и танкиста Георгия Бессарабова, который в один только день уничтожил три «тигра», и артиллеристов Богомолова и Калинника, которые уничтожили столько же «тигров» огнем противотанковой пушки, и скромную работницу продовольственного склада Ильясову, которая, оказавшись на поле боя, забралась в наш подбитый танк, перевязала раненого командира и сама открыла огонь из пулемета. Чтобы совершить такие подвиги, надо было, чтобы ярость допекла людей до самого дна души.